Тихоокеанские румбы

На пятый день их осталось трое. Не было сил грести, руки не держали весел. Лишь парус из простыни гнал шлюпку по ветру.

— Андрюша, обернись! Что-то стучит.

— Брось, Герасим! Это тебе мерещится. Мне пять суток мерещится — помпы стучат. Это я месяц на «Малыгине» наслушался, как помпы стучат. Вот и теперь…

— Я тебя очень прошу, Андрюша, обернись! Мотор стучит.

— Какой тебе мотор! — ворчал под одеялом Попов…

Точилов стянул шапку и слабо помахал ею в воздухе.

Легкая усмешка пробежала по заострившемуся лицу Бекусова и сразу же застыла на нервно задергавшейся скуле. В волнении запрыгали губы, щеки облила краска.

Это он обернулся и увидел корабль.

Что произошло дальше, вы уже знаете из судового журнала «Рингселя».

Встреча с Точиловым… Что знаю я о нем? Несколько скупых строк из биографии? Мальчишкой стал матросом, участвовал в спасении десятков судов. Все было — зимовал на пустынном берегу Кольского полуострова, уносило на льдине в море, доставал из трюмов «утопленников» каучук, трубы, ладан, муку, вино, бомбы, машины… Самому доводилось тонуть.

Я летел на борту ИЛ-18 по маршруту Ленинград — Архангельск. Голову сверлил вопрос: как сложилась жизнь Герасима Васильевича после той трагедии? Надоедливой мухой крутились в памяти сожалеющие слова из норвежской «Тидэнс Тенг»: «Когда человек молод, то, пожалуй, почти не стоит быть спасенным, чтобы всю жизнь оставаться калекой…»

VI

Они величали друг друга — бабушка, дедушка. Если Нина Николаевна задерживалась во дворе, Герасим Васильевич подавал голос из окна: Бабушка, ты где?

— Почти полвека вместе, — сказала Нина Николаевна. — Из них только десять лет со здоровым-то пожила. Как за каменной стеной… А помнишь, дедушка, челнок?..

Герасим Васильевич махнул: ладно, мол, тебе, бабка, чего по молодости не бывает.

А было вот что. Году в двадцать пятом судно, на котором плавал Точилов, неожиданно завернуло на несколько дней в Архангельск. Герасим не успел сообщить жене в Зимнюю Золотицу, чтоб подъехала, — там они обычно и встречались во время стоянок. А тут… Недолго думая, Герасим взял у знакомых в Соломбале лодчонку — и айда на веслах. Макинтош вместо паруса, попутный ветер — за сутки отмахал больше ста миль, встретился с женой.

Не могли, видать, и тогда друг без друга…

С того дня, когда привезли Герасима домой с «Гудвика», для обоих начались испытания. Первая поездка в Ленинград, в институт протезирования. Волновалась Нина Николаевна: что делать с безногим в большом незнакомом городе? А на перроне матросы в бушлатах, эпроновцы. Извините, говорят, Фотий Иванович в отъезде, — «Садко» поднимает, он нам поручил. Поселили в лучшем номере «Астории»: «Живите и ни о чем не волнуйтесь».

В больницу Нина каждый день наведывалась — учила Герасима ходить на протезах. Хуже маленького он, «государственные ноги» долго не мог сгибать — измучилась сама и его в ругань ввела:

— Все к черту! Не надо мне никаких ног — пропади они пропадом!

— Терпи, миленький. Как же без ног? Сам рассуди. Устал. Отдохни, на сегодня хватит.

Вытирала платочком пот с его лица и со своего.

Вернулся Крылов, прямо с поезда в больницу, уткнулся лицом в его грудь, скрывая слезы:

— Держись, браток. Моряков голыми руками не возьмешь. Поедешь на Кавказ, подлечишься, сил наберешься.

На Кавказе Герасим превратился чуть ли не в штатного лектора. Весть, что на Черном море «тот самый Точилов», в день обежала побережье — делегация за делегацией: «Просим, Герасим Васильевич, рассказать».

Со стороны можно было подумать: стоит на улице красавец моряк, одет с иголочки, тросточкой крутит, дивчину под руку держит, не отпускает, охмуряет. Это — со стороны…

На отдыхе застала Герасима новость: Президиум ВЦИКа наградил его орденом Трудового Красного Знамени — за участие в спасении «Малыгина» и исключительное мужество, проявленное при чрезвычайных обстоятельствах. Теперь совсем отбоя <от людей не стало: увидят моряка с орденом, окружат, тихонько спрашивают друг друга: «Это тот самый Точилов?» — «Ага». — «Ну-у!».

Как-то пригласили Герасима Васильевича на отдаленную стройку: «Выступите, пожалуйста, перед рабочими. Нелегко им, тайгу корчуют». Потом руководители стройки, случайно встретив его, рассказали: «А знаете, что произошло после вашего выступления? Весь коллектив объявил ударный месячник — только держись». Нет, ни дня, ни часа не чувствовал себя отрезанным от людей, от жизни Герасим Точилов. В годы войны был бойцом МПВО, дежурил, когда в Архангельске объявляли воздушную тревогу.

Но было бы неправдой сказать, что так уже все было гладко. Постоянный пропуск в порт и радовал, и огорчал. На любом корабле хоть и желанный гость, но — гость… Швартовы бы отдать, заступить на старпомовскую вахту, зарю встретить где-нибудь в Белом…

По настоянию жены стал он ездить летом в Зимнюю Золотицу, к морю. Жил в рыбацких станах вместе с бригадами неводчиков. Море — рядом. Ветры, густые, порывистые, в лицо, едва откроешь дверь. И слова кругом привычные — тони, бриз, чистый горизонт… И говор прибоя — родной. И люди — земляки, поморы. И байки по вечерам — морские, соленые…

Зимой в доме на улице Урицкого не переводились старые дружки-кореша, теперь известные мореходы, штурманы, капитаны. Посидят, потолкуют, новости флотские порасскажут, старое вспомнят — Герасиму Васильевичу легче. Среди гостей — Владимир Иванович Воронин, уже знаменитость, депутат Верховного Совета. Написал Владимир Иванович на фотографии, где их сняли вдвоем: «Старому моряку — труженику моря, дорогому Герасиму Васильевичу Точилову от помора-капитана Воронина В. И. с сердечным приветом и уважением. 5 декабря 1949 года». Труженику моря… Нет, настоящие друзья не списывали его на берег.

Так заново познавал он смысл жизни. А тут дочь подрастала — школа, пединститут. Заботы не маленькие. А тут земляк-однофамилец из Зимней Золотицы — Николай заглянул вскоре после войны, грудь в медалях. «Демобилизовался, — говорит, — Герасим Васильевич, не знаю теперь, куда податься». — «Как это не знаешь? — вздыбился Точилов. — Все поморы, а тем более мы, Точиловы, с морем неразлучны». Заковылял к причалу, вскарабкался по трапу на «Вытегру», где знакомый капитан: «Возьмешь, Петр Иванович, парня? Одно скажу — работяга. Из Зимней Золотицы — сам знаешь»…

И пошел морскими дорогами матрос Николай Точилов. Брал с собой учебники, учился заочно. Интересовался Герасим Васильевич у друга-капитана: «Как мой крестник?» — «Парнишка хороший. И с головой — книжки на судоводителя грызет». — «Я тебе что говорил, Петр Иванович! Морской порядок…»

Много таких вот ребят отправил в моряки «тот самый Точилов». Случалось, уходили они в дальние рейсы, оседали где-то на Дальнем Востоке. А этот, Николай, не исчез. Как там и что — не будешь выспрашивать, дело молодое, только потупил однажды голову штурман малого плавания Николай Точилов: «Мы тут с вашей Диной решили…» Ах, каналья, ну и тихоня! Свел брови Герасим Васильевич, метнул взгляд-молнию на бабку — женщины, они и от горя и от радости плачут — стукнул об пол тростью и вдруг рассмеялся: «Стало быть, фамилию менять не придется, а?»