Тимошка Пострелёнок и горбатый колдун

– Нет, не слыхал.

– Ну, раз не слыхал так слушай, – поудобней уселся Кудеяр, почесал грудь и начал свой рассказ.

10

– Ходили мы с атаманом нашим с Фомой Кацибеем одной ватагой, – тяжело приступил разбойник к своему печальному повествованию. – Везде ходили: и по лесам дремучим, и по полям широким, да и в города иногда с разбоем заглядывали. Не без этого. Всякое бывало. Удачливый был атаман наш. Удачливый и отважный. Ничего не боялся, из любой воды сухим выскакивал. Хорошо мы тогда жили. Всё у нас в то время вроде было, но хотелось еще большего. Видно уж судьба такая человеческая: всегда большего хотеть. Вот беда-то какая с нами со всеми творится. Ты сам Тимоха посуди про сущность людскую: пока человеку есть хочется, он только о хлебе и мечтает, есть хлеб ему уж и вина подавай, а как вино появилось, так ему и богатым уже хочется быть. Дальше, больше. Богатство заимел человечишка, ему опять мало. Ему теперь славу подавай. Вот и с атаманом нашим такая неприятность случилась. Захотелось вдруг Кацибею славы великой. «Хочу, – говорит, – чтобы почитали меня на Руси не как разбойника-душегуба, а как героя-богатыря и чтобы былины про меня народ наш слагал». Говорить-то он так говорил, а вот как добиться желания этого своего не знал. И вот прослышал Фома, что князь московский воинов собирает на битву великую. Мурза Мамай тогда на Москву рать свою повел. Так вот с мурзой этим и возжелал наш атаман сразиться. «Хочу, – сказал он нам возле костра ватажного, – землю русскую от недругов защитить и наглого татарина из наших мест прогнать». Все тогда на Руси забеспокоились и даже мы промеж собой часто стали рассуждать, про то, что надо бы татарскому мурзе укорот крепкий дать. Особо атаман наш про укорот этот беспокоился. «Не могу, – кричит, – по лесам прятаться, когда на землю мою нечисть поганая лезет». Кричал он так, кричал, а потом собрал нас и повел в войско княжеское вступить. Мы, конечно, заволновались сперва, в крик спорить стали да разве Кацибея нашего переспоришь? Вот и пошла вся наша ватага под руку князя московского. Князь не пожелал сначала нас принимать, но Фома его как-то уговорил, пообещал чего-то, и послали нас брод на Чуровой реке охранять. Всё мы тогда сделали, как подобало, отбили татар от реки, прогнали их в степь. Прогнали, возрадовались, попировали немного, и вот тут к атаману нашему видение явилось. Пришли, будто к нему из степи два воина в белых одеждах с золотыми мечами и велели перед главной битвой ватагу в лесную засаду посадить. Прямо так и сказали, что, коли, не сядете вы в засаде, то не видать никогда князю вашему победы. Кацибей к князю сразу. «Давай князь, – кричит, – посадим в засаде ватагу мою, а как ворог будет наши полки одолевать, так мы из засады той и грянем на него. Крепко грянем». Дмитрий Иванович Фому выслушал, подумал маленько, да прогнал советчика беспокойного вон, а сам велел братцу своему двоюродному Владимиру Андреевичу да воеводе волынскому Боброку полк в засаде посадить. Ну, а дальше ты, поди, знаешь, как было. Дальше все как Фома предсказал, так оно и произошло. Всё в точности свершилось, как по писаному. Уж было, татары победе своей обрадовались, криком уж веселым закричали, но тут полк засадный на них выскочил да вспять всю их рать и повернул. Лихая атака у братца княжеского получилась. Вот ненавижу я его всей душой, а всё равно он молодец. В самый нужный момент из засады выскочил: ни раньше, ни позже. После битвы, само собой разумеется, пир великий был и вот стал на том пиру атаман наш хвастать, что это всё он с полком засадным придумал. Что это он князю про то, как победы над татарами добиться подсказал. Что без него, без Кацибея, не было бы торжества русского на поле Куликовом, и что славить русские люди должны не Дмитрия Ивановича – князя московского, а его – Фому Кацибея. На весь лагерь он слова эти кричал. Всю ночь хвастал атаман, а наутро княжеские дружинники окружили нас и изрубили в куски всю ватагу. Один я только и вырвался, а уж как вырвался, до сих пор не пойму. Весь в ранах с крутого берега в реку нырнул и спас меня там Господь. Слава тебе Господи за деяния твои. Видно не так уж я тогда и грешен был, чтобы с жизнью своей непутевой прощаться. Вот такие дела у меня брат Тимоха. Тогда вырвался, а теперь вот попал в яму. Теперь вот крепко попал. Как положат поутру мою голову на плаху широкую, и прощай навеки Кудеяр-молодец. Не долго мне на белый свет смотреть осталось Тимошка, ой не долго.

– А за что тебе дяденька голову-то рубить будут? – чуть слышно прошептал Тимошка.

– Да есть за что, – махнул Кудеяр и стал задумчиво смотреть на сереющее небо. – Была бы голова, а за что срубить её всегда найдется, особенно при жизни-то нынешней. У каждого ведь сейчас своя правда и пересилит у кого она, тому и голову на плаху положить надобно. Видно моя правда против правды воеводы коломенского слабовата оказалась.

Рассвет подбирался к Коломне. Кому-то он нес радости да счастье, как великое, так и не очень, а кому-то горести на весь день или забвенье вечное. Небо всё светлело и светлело, и чем светлее оно становилось, тем мрачнее становился взор разбойника. Тимохе даже вроде показалось, что слеза по бороде Кудеяровой прокатилась. Крепко видно человек утреннему свету не рад был. Ой, крепко. И так мальчишке разбойника жалко стало, что самому бы в пору расплакаться. Он быть может, и поплакал бы себе в рукав, но тут взор его упал на кривой корень, торчащий из желтой стены ямы.

– Дядя Кудеяр, – толкнул Тимошка в бок, загрустившего разбойника, – а посади-ка меня вон до того корешка.

– Чего? – встрепенулся Кудеяр.

– Подсади меня, – показав на торчащий вверху корешок, повторил просьбу Постреленок. – Может, я выбраться отсюда сумею. Там сверху много корешков торчит. А уж коли сам выберусь, то может и тебе как помогу.

– Выбраться, говоришь, – потер ладони разбойник. – Выбраться – это хорошо. Бог тебе в помощь. Давай, на плечи мне забирайся. Молодец Тимоха, правильно поступаешь. В жизни никогда сдаваться не надо. В жизни сдаваться – это самое последнее дело.

Дотянувшись до первого корешка, Тимоха уцепился за него, подтянулся на руках, ногой ямку неглубокую в стенке нащупал да уперся туда. Затем за следующий корень парнишка ухватился, потом еще за один и пошло дело. Тяжело было мальчишке по отвесной стене карабкаться. Тяжело, опасно и больно, но он всё равно полз, презрев боль в пальцах и противный комок страха в горле. Когда Тимоха выполз из ямы, было уже светло. Светло и туманно. Недалеко от ямы догорал костерок, возле которого, уронив голову на руки, спал сторож. Крепко сморила сегодня сторожа караульная служба, так крепко, что не заметил выбравшегося из ямы узника.

Прямо перед носом Постреленка валялась веревка, один конец которой был привязан к корявому стволу черемухового куста. Веревка тотчас же полетела в яму, и тут же по ней вылез Кудеяр. Несмотря на грузность своего тела, выбрался разбойник из западни скоро и без особого шума. Конечно, пыхтел он чуть-чуть, но стражника своим пыхтением не потревожил и тот продолжал сладко дремать на посту, не ожидая злого подвоха хитрой судьбы.

11

Вырвавшиеся из неволи пленники доползли до развалин сгоревшей наполовину избушки и, затаившись там, порадовались чуть-чуть спасению своему да стали решать в какую сторону бежать им дальше.

– Пойдем Тимоха со мной, – прошептал Кудеяр, показывая парнишке на густые заросли бузины. – Подкоп я тут один под стеной один знаю. Нырнем в него, а там уж и лес рядом. В лесу-то нас с тобой никому не сыскать. В лесу воля. К ватаге какой-нибудь прибьемся, и будем гулять по Руси-матушке. Ты малец бедовый, тебе в ватаге как раз и самое место. Пойдем. Не пожалеешь потом. В лесу-то знаешь, какая воля приятная есть? Пойдем.

– Нет, – покачал головой Постреленок, – мне в другое место сейчас надо. Не время мне сейчас по лесам прятаться дяденька Кудеяр, дела у меня важные есть. Такие важные, что я тебе про них даже и сказать опасаюсь. Ты уж один в свой подкоп лезь. Ладно?

– Пойдем со мной, пожалеешь ведь потом, что не пошел, – еще раз позвал мальчишку разбойник. – А про дела забудь, их всё равно как желается, не сделаешь, только обиду себе с ними наживешь. Побежали скорее, а то вон уж город просыпается. Вон народец-то к колодцам потянулся. Промедлим еще чуть-чуть и всё, не уйти нам тогда. Придется до вечера в городе таиться.

– Нет, – упрямо помотал головой Тимоха, – не пойду я. Ты уж один беги дяденька Кудеяр, а мне некогда.

Разбойник махнул рукой, крепко обнял Тимоху за плечи, и низко пригнувшись, побежал в сторону кустов бузины. Тимошка проводил своего товарища взглядом и побежал в другую сторону.

Московский караван стал готовиться к выходу из гостеприимной Коломны до рассвета и потому, не успело еще солнце выползти полностью из-за лесной кромки, а передовой отряд подъехал уж к крепостным воротам. Тимоха подбежал к своей телеге, когда усевшийся на ней незнакомый мужик, громко ругая лошадь, пытался втиснуться в скрипящий обозный ряд.

– Дяденька, а дяденька Лука-то где? – ухватив за рукав, сердитого возницу закричал мальчишка. – Где он? Ты-то, зачем на нашу телегу забрался?!

Мужик сверкнул на мальца злыми глазами, замахнулся кнутом, но ударить не успел, опередили его. От боярина Тутше Тимошке на этот раз досталось. Боярин легонько хлестнул его плеткой по спине и тоже весьма сердито спросил.

– Ты где шляешься оголец?!

– Да я тут, дяденька Тутша, в одном месте был, – захлопал глазами Постреленок. – Мне дело надо тебе одно очень важное сказать. Давай в сторонку отойдем. Очень важное дело.

– Я тебе покажу дело! – продолжал сердиться Тутша и огрел Тимоху плетью еще раз, но на этот раз огрел значительно крепче. – Молод еще, чтобы боярину про дела врать! Еще раз убежишь от телеги куда, я тебе всю спину в кровь иссеку! Понял?! Всю иссеку!

– Дяденька Василий Афанасьевич, – не унимался Тимошка, – выслушай меня, пожалуйста. Важное дело у меня, ой, какое важное!

– Потом, – махнул рукой боярин. – Ты сейчас на монастырское подворье беги. Найдешь там настоятеля и скажешь, что боярин Тутша тебя за поводырем прислал. А как покажет тебе настоятель поводыря, так вы вместе с ним догоняйте меня. Я во главе колонны буду. Понял?

– Понял! – часто закивал головой Тимоха. – Я всё понял, я всё сделаю, ты только послушай меня Василий Афанасьевич! Послушай ради Бога!

– Потом! – рявкнул боярин и помчал к замешкавшимся возле выездных ворот телегам.

Тимошка топнул ногой по холодной земле от досады, хотел шапку под ноги себе бросить, но тут ожег его спину злой кнут самозваного возницы с их телеги.

– Чего встал гаденыш, не понял, что ли чего тебе боярин приказал, – теперь уже заорал красноглазый мужик и замахнулся для другого удара.

Однако на этот раз Постреленок увернулся и припустил в сторону высокого купола монастырской колокольни. Бежать пришлось через главную городскую площадь, а вот здесь-то как раз поджидала Тимоху нежданная им беда. Таилась она подлая средь шумного городского многолюдья. На городской площади, как и положено, в любом приличном городе развернулся голосистый базар. Всё здесь продавали, всё, что душе какой пожелается. Кому что на базаре желалось, а Тимохиной душе пожелалось горячей булки. У него же со вчерашнего вечера во рту маковой росинки не побывало. Вот мальчишка на лоток с булками этими и положил свой голодный взгляд. Да вот только стоило чуть приостановиться парнишке возле булок, стоило лишь слюну обильную сглотнуть, как на плечо легла жесткая рука, а над самым ухом взревел громкий крик.