Тимур. Тамерлан

Но и этого было мало.

Тогда Тимур предложил собрать всю чагатайскую одежду, что была в становище, обрядить в неё десятка полтора наиболее лихих воинов и отправить вверх по течению реки Аму, где можно было бы добыть небольшую отару овец.

Темны сумерки в зимней степи.

В шатре Хуссейна вокруг выложенного небольшими камнями очага сидят оба вождя и несколько ближайших помощников. Только что был выслушан рассказ Мансура и Рустема (дальнего родственника эмира) про их набег на зимующую возле Саята отару. Особенно похвастаться было нечем — четверо убитых воинов и два десятка не самых жирных баранов.

— Видит Аллах, если за каждого паршивого барана мы будем терять по воину... — начал эмир Хуссейн, но не стал заканчивать мысль. Всем и так понятно, что именно он хотел сказать.

— Вы были в чагатайских архалуках [25] ? — спросил Тимур.

— Но пастухи нас не испугались, — развёл руками Рустем.

— Неужели чагатайская власть настолько ослабела? — усмехнулся Хуссейн.

Тимур пожал плечами и стал внимательно смотреть в огонь. История была странная, и, стало быть, с выводами спешить не стоило.

25

Архалук — временное поселение пастухов овец, баранов.

— Может быть, Ильяс-Ходжа откочевал из Самарканда за Сырдарью? — осторожно высказал предположение Мансур.

— Что ты имеешь в виду? — обернулся к нему Хуссейн.

— Вчера Захир привёз сплетни с ургенчского базара. Ходят слухи, что Токлуг Тимур захворал. В такой момент наследнику лучше находиться поближе к ханскому шатру.

Когда деловые разговоры были закончены, эмир Хуссейн послал за касса-ханом — пусть споёт-развлечёт, надо как-то разогнать тоску этого зимнего вечера.

В огонь подбросили рубленого камыша, пламя стало пожарче. Закутавшись в лисью доху, Хуссейн велел певцу начинать. Тот поклонился и сел к огню, осветившему его рябоватое лицо с жалкой, напоминающей сосульку бородой.

Задребезжали струны, задребезжал вслед им старческий голос певца:

В краю, где растут, зеленея, леса, Где реки темны, но светлы небеса, Где явлена мира безбрежная ширь, Родился и вырос Махмуд, богатырь.

Казалось, что Тимур внимательно прислушивается к словам касса-хана, но на самом деле мысли его были далеко отсюда. Где? В Хорасане? В Бадахшане? В Кеше? А может, в пещере у отшельника Амир Хал ала?

На юге, в стране возле чёрных пустынь, Где много инжира, урюка и дынь, Где воздух от зноя устало дрожит, В семье у царя вырос воин Джамшид.

Хуссейн, в свою очередь, был вполне увлечён слушанием, как будто касыда [26] эта была неизвестной ему. Густые брови подрагивали, реагируя на перипетии излагаемого сюжета, эмир поджимал и покусывал пухлые губы.

26

Касыда — песня, баллада, сказание.

А касса-хан пел:

Сошлись в поединке с батыром батыр, И тут содрогнулась вся степь и весь мир. Звенел трое суток металл о металл, Воитель в воителя стрелы метал И взгляды, горящие грозным огнём. И ночью светло было так же, как днём!

В этом месте песни Тимур отчасти очнулся от своих уединённых размышлений. Ему показалось, что история, которую рассказывает дребезжащим голосом этот старик, имеет к нему непосредственное отношение.

Махмуд и Джамшид в конце концов проявили благоразумие. Понимая, что ни один не может победить другого, они решили помириться и даже побратались. Более того, чтобы закрепить братский союз, Махмуд и Джамшид женились на сёстрах друг друга.

И вот они скачут, привстав в стременах, Благие настали в стране времена. С Махмудом Джамшид навсегда обнялись, И новая дружба, как новая жизнь, Нам путь освещает и в сердце поёт, Грустить и печалиться нам не даёт.

Закончив пение, касса-хан опустил свой дутар [27] на колени и скромно потупился.

На несколько мгновений воцарилось молчаливое ожидание. Все присутствующие поняли подоплёку поведанной только что истории и не знали, понравится ли подоплёка эта Хуссейну и Тимуру.

— Сам ли ты сочинил эту касыду? — нарушил молчание Хуссейн, его лицо всё больше и больше наливалось светом удовлетворения.

— Нет, господин, сочинил её Кабул-Шах.

27

Дутар — среднеазиатский двухструнный музыкальный инструмент.

— Кабул-Шах? — удивлённо переспросил Тимур.

— Да, господин, именно он.

— Не тот ли это Кабул-Шах, что рождён был царевичем, чингисидом, но по своей воле стал дервишем, а потом поэтом?

— И снова ты прав, господин, — низко кланяясь, подтвердил касса-хан.

— Царевич — поэт? — вмешался в разговор Хуссейн. — Этого не может быть!

Певец развёл руками, как бы показывая, что он не отвечает за поступки столь высокородных особ и ни в коем случае не берёт на себя смелость их обсуждать.

— Но всё равно, — всё больше распаляясь, сказал Хуссейн, — он хорошо сочинил, а ты хорошо сделал, что решился спеть. Именно нам и именно сейчас. Я прав, брат мой Тимур?

Раскрасневшееся лицо обернулось к Тимуру, тот слегка улыбнулся и кивнул. У него уже состоялись два разговора с Хуссейном о необходимости его, Тимура, женитьбы на сестре эмира. Верный своему правилу не совершать необдуманных поступков, бывший владетель Кеша с ответом не спешил, находя каждый раз уважительные поводы для своей медлительности. Но более увиливать от прямого ответа было нельзя, это могло поставить под сомнение его дружбу с хозяином Балха. А этого он никак не мог допустить.

Итак, Тимур кивнул в ответ на возбуждённый вопрос своего брата и сказал:

— Поэт всегда немного пророк, тем более поэт-дервиш. Счастливая сила вложила эту песнь в уста этого человека. Так подчинимся пророчеству.

После этих слов Хуссейн совершенно уже не скрывал своей радости, в порыве немыслимой щедрости он сорвал с пальца дорогое кольцо со смарагдом и протянул её кассахану:

— Возьми! Плохим вестникам принято рубить голову, ты же — вестник добрый, было бы нечестно тебя не отблагодарить.