Тимур. Тамерлан

На мгновение Тимур впал в забытье. Но только до очередного ухаба длилось это облегчение.

Хуссейн спас его. По рассказам, он вёл себя как мазандеранский тигр. Крушил врагов направо и налево, сам был ранен. Слегка. Герой, батыр! Отчего-то не испытывал Тимур благодарности по отношению к своему названому брату. Справедливее, намного справедливее и умнее было бы погибнуть, чем сделаться беспомощным рабом братской привязанности и давнишних обещаний.

Тимур вспомнил их совместное сидение на дне глиняной тюрьмы под градом скорпионов и тарантулов: когда судьба издевалась больше, тогда или сейчас?

Ненужные размышления, бессмысленные.

Опять наплывает волна забытья.

Куда же направляется Хуссейн? Орламиш-бек не стал преследовать беглецов, догадавшись, что они не вернутся и никакой теперь опасности не представляют.

Ах да, Балх!

Тимур вспомнил, что Хуссейн решил проверить, как обстоят дела в его родовой вотчине. По слухам, которые носились по степным и горным дорогам, ставленник Кейхосроу Хуталлянского то ли умер, то ли бежал, город фактически никем не управляется.

Ладно, пусть Балх. Выбирать не приходится. Хуссейн обещал сыскать всех лучших лекарей в округе. Есть такие травы, отвары которых творят чудеса с человеческими костями и жилами.

— Мы ещё поохотимся с тобой, брат, — сказал Хуссейн при последней встрече.

Тимур догадывался, что такие слова годятся только для того, чтобы утешить больного, и говорящий нисколько не верит в то, что говорит. Тимур собрался с последними силами и усмехнулся, глядя названому брату в глаза:

— Почему только поохотимся? Мы ещё повоюем.

Тимур лежал в своём шатре неподалёку от Балха, это кочевье отвёл ему Хуссейн, после того как ему удалось овладеть городом. При эмире остались лишь самые верные — Мансур, Байсункар и Курбан Дарваза. Но надо честно сказать — лица их не светились безмятежной радостью и уверенностью в будущем. Местные лекари оказались бессильны против тех повреждений, кои получил сын Тарагая. Усилий они не жалели, мазей и отваров доставляли в избытке, но поправлялся эмир медленно. Он и сам подозревал, и умные из окружающих догадывались, что виной скорей всего не раны и ушибы, а та внутренняя душевная хворь, что овладела удачливым и бесстрашным воином. Может, он сам был виноват? Слишком вознёсся, посчитав Маулана Задэ тенью своей, а названого брата — двойником? Не заносился ли он в мечтах в слишком отдалённые пучины времени, предвкушая своё единоличное величие в Мавераннахре, где не будет уже ни одного, ни другого?

Да, вознёсся. И теперь лежит, распластанный на потёртом ковре, обмазанный вонючими мазями, обставленный чашами с отвратительными горькими настоями, в то время как бывший ученик медресе плетёт свою сербедарскую сеть, охватившую, по слухам, не только Самарканд и его окрестности, но и Бухару.

Он, непобедимый, изворотливый, неприхотливый, проницательный Тимур, видит сны о собственном несбывшемся величии, а жадный, сладострастный кутила Хуссейн возвращает себе родовое гнездо, цветущий город Балх, и посылает болящему брату кушанья из дворцовых кухонь.

Эмир стал молчалив и неприветлив, ни с кем почти не разговаривал, даже вид здоровых, крепких сыновей, что стараниями Тунг-багатура и его старшей сестры были тайно вывезены из Самарканда в становище под Балхом, не радовал его. Что толку в обладании хорошими сыновьями, если им нечего оставить, если ты нищими отправляешь их в мир? И такие полубезумные мысли порой являлись в голову эмира.

Однажды в его шатре появились Курбан Дарваза и Мансур. Пользуясь болезнью своего хазрета [41] , они промышляли мелким разбоем, грабили чагатайских (как они утверждали) купцов, пригоняли небольшие отары овец. Но поскольку сил у них было мало, то успех им сопутствовал не всегда. У караванов была стража, а овечьи отары часто охраняли хорошо вооружённые отряды. Так вот, очередной набег оказался крайне неудачным — добычи никакой, потерь предостаточно, особенно в лошадях.

41

Хазрет — государь, повелитель.

— Надо где-то достать лошадей, — глухо сказал Мансур, скромно глядя в пол.

Тимур сидел, обложенный подушками, и бесшумно посасывал мундштук кальяна, он в последнее время весьма пристрастился к этому удовольствию.

— Что же вы сделали с прежними? — спросил он.

— Загнали, — ещё глуше сказал Мансур.

Курбан Дарваза, стоявший рядом, вздохнул и отвернулся.

— Загнали. Во время погони или во время бегства?

Смущённое молчание было ему ответом.

— От кого же вы бежали?

— Их было больше. Намного, — запальчиво начал Курбан Дарваза, — и мы едва не сломали им хребет...

— Это были люди Кейхосроу. Они воюют против Хуссейна, а значит, и против нас, — объяснил Мансур.

— Много пало лошадей?

Курбан Дарваза кивнул:

— Много. В случае внезапной перекочёвки многим придётся идти пешком.

Эмир снова пососал мундштук кальяна.

— Надо добыть лошадей.

— Вот мы и пытались...

— А денег нет... — очень тихо, как бы размышляя вслух, произнёс Тимур.

Нукеры его ничего в ответ на это говорить не стали, помолчали, переминаясь с ноги на ногу.

— Езжайте к Хуссейну. Он даст денег.

Мансур развёл руками:

— Мы попросим... Но он не даст. Деньги имеют особую власть над душой твоего названого брата, хазрет, и ты это знаешь лучше нас.

— Он не рассчитался с нами за Сеистан. Напомните ему об этом. Нельзя, чтобы несправедливость продолжалась, даже ради того, чтобы сохранить добрые отношения с братом. Но я вижу, что вы не радуетесь тому, что вам придётся навестить правителя Балха?

Нукеры собрались уходить, как вдруг Мансур вспомнил что-то и, повернувшись, сказал:

— Мы не все неприятные новости сообщили тебе, хазрет.

— Не все?

— Нам попался на дороге один купец... Выяснилось, что он родом из Кеша.

— Говори, что замолчал?

— Он сообщил нам, что умер твой учитель.

— Какой ещё учитель?

— Шемс ад-Дин Кулар.

Тимур усмехнулся:

— Успокойся, Мансур, ты не сообщил мне ничего нового, просто напомнил о давнем горе.

— Давнем?

— Что тебя удивляет?

— Этот купец всего пять или шесть дней как вышел из Кеша.

Лицо Тимура сделалось вдруг сосредоточенным. Неловким, но решительным движением он отстранил кальян.

— Приведи его сюда, Мансур.

— Кого, хазрет?

— Этого купца.

— Не знаю, здесь ли он...

Эмир бросил в его сторону тот обжигающий взгляд, от которого за последний месяц его воины отвыкли.

— Пусть окажется, что он здесь. И живой.