Тина

Жанна, постарайся понять меня, мое волнение и недовольство Тиной. Ее «пациент» был чрезвычайно сложным человеком. Он всегда и во всем видел только противное, запоминал только гаденькие подробности, вечно ходил черней грозовой тучи. Плохое в его сознании многократно увеличивалось, а хорошее – уменьшалось до макового зернышка, расплывалось, смазывалось. Он утверждал, что барахтается в пошлости и лицемерии, что несправедливость жжет ему душу и что он достоин большего и лучшего. А сам что вытворял? Чуть что не по его – злобные ураганные чувства закипали в нем, и он точно проваливался в бездну зла. Это же не жизнь, а мрачный зловещий смердящий спектакль! Даже в радости искал отрицательные стороны. И до тех пор не успокаивался, пока не сводил на нет все хорошее. Когда изводил ревностью, распоясывался дальше некуда. Такие люди злоупотребляют всем, в том числе и любовью людей с положительными намерениями, которые стараются помочь им из самых лучших побуждений.

Бросалась мне в глаза болезненно самолюбивая и строптивая натура Гарика, его способность все что угодно доводить до абсурда, а раздражение – до точки кипения. Ему бы хотя бы капельку эластичности и покладистости Тины. Может, потому-то и загнал преждевременно свое и без того слабое сердце. Не пойму, в какую дурную минуту и из какого такого перекисшего теста он был слеплен родителями на свою и его беду? А ведь прошлое незримо вплетается в настоящее.

Тина меня как-то кровно обидела. Сказала, что мы с ним отражение зеркала в зеркале. Или перед зеркалом… Уже не помню точно. Представляешь, меня со своим Гариком сравнила! Не уважаю, не терплю, ненавижу таких, слезы выжимающих мужиков. Зачем небо коптят? Никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах я не выбрала бы себе такого, как Гарик. Или в силу своего непримиримого, решительного характера, сразу такому невменяемому и бесноватому сказала бы: «Прощай, не поминай лихом». И слезы не блеснули бы в моих глазах. Просто поспешно стряхнула бы с плеч как заразу, как что-то недостойное моего внимания. А Тина, таким как Гарик, и в розницу, и оптом раздавала свою доброту и сочувствие. Наверное, такие вот как она и оправдывают наше существование, нашу жизнь?..

Тина, по понятным только ей причинам, считала, что ее подопечного Гарика одолевала слишком ранняя душевная усталость – что-то вроде преждевременного старения, – что он не может сам к себе приспособиться, потому что ущербность в нем самом, внутри него самого. Что по причине своей слабой органики он не может преодолевать себя и с большим скрипом идет на компромиссы. А еще полагала, что я страшно все упрощаю и всех ее знакомых мечу одной краской – плохие и всё тут. Отсюда и взаимная неприязнь.

В общем, Гарик делал глупости, а она их разгребала и ела большими ложками, да еще и оправдывала его. Ее поведение было лишено смысла. Забегая вперед, скажу: парень наконец-то понял, что такое счастье как Тина выпадает далеко не всем. Осознал, но было уже поздно. Сразила его болезнь окончательно. Как-то у него все плохое сразу наложилось одно на другое и суммировалось. Произошло отторжение клапана. Врачи не объяснили, не предупредили, что такое бывает. Его морозило, а Тина думала, что это простуда.

В последние минуты жизни он лежал вялый, как ноябрьская муха (Сентябрьские беспокойные и ой какие злые!) и с искренностью, и с обжигающей жестокостью исповедовался перед Тиной. Говорил, что никогда прежде не ощущал с такой остротой и утонченной радостью таинство и волшебство встреч с такой удивительной девушкой как она, что только теперь раскрылись не только его глаза, но и душа. Только от нее он в немом восторге. А в других влюбленностях – в так называемых странствиях в неведомое, как он сам их называл, – так ничего для себя и не нашел, то были все больше перепевы одной и той же роли… Женщины любили, а он делал их несчастными. Они были для него, как расходный материал для утоления обиды на жизнь. Использовал – выбросил и не питал иллюзий. Ночь пострадал и забыл… Но слишком долго он ждал, пока пересекутся в одной точке их с Тиной линии жизни… «Счастье – это единица, поделенная на зависть».

Он жестоко завидовал тем, кому суждено долго жить.

Многое чего говорил. Он умел, когда хотел, обходиться с женщинами. Но ему уже недоставало восхитительной легкости самовыражения, он уже не мог говорить цветистых пышно-торжественных или жалостливых фраз. И его уже невозможно было расшевелить. В глазах его еще прятались сникшие желания, и в пугливой душе временами вздрагивала злость...

А Тина стояла на коленях у его постели такая мягкая, трогательная, и глядела на него так, словно старалась осмыслить и поверить, что видит его в последний раз. В ее глубоких искренних глазах была боль и какая-то бессмысленная, может, даже религиозная сила снисхождения… Прекрасное, астральное лицо… В нем и прощение, и прощание… Таких как она, наверное, больше нет в природе. Я стояла позади нее и тихо сглатывала волнение и… непонимание. Нет, я, конечно, жалела его, такого молодого, но ведь и Тину тоже. Вот такое было ее своеобразное счастье. Она говорила мне: «Жизнь – это приобретения и потери…» Видно, эти слова имели для нее более глубокий смысл, чем для многих ее подруг. Умела она, оставаясь самой собой, сопереживать другому, но не суждено ей было познать настоящее счастье.

«Инна говорит о том, что, видно, давно жгло ей язык, а может и сердце», – подумалось вдруг Лене.

– Ушел Гарик из жизни, ничего хорошего после себя не оставив. И все плохое кончилось, ушло вместе с ним. Наверное, в этом есть что-то символическое. Может, наказал-таки его Бог больнее некуда за то, что ломал он свою и губил чужие жизни… Поневоле уверуешь. Хотя, если подумать, кого винить: его ли, родителей, самого Всевышнего?..

Палец Инны автоматически взметнулся к потолку и вяло опустился на подушку.

– Ни за что ни про что, по своей собственной прихоти слишком рано отправился Гарик на тот свет. Не понять мне его. Самый что ни на есть глупец… Умирать молодым слишком страшно, а он сам торопился заглянуть в глаза бездне…

«Не путаешь ли ты причину и следствие? – подумалось Лене. – Сначала была болезнь, потом, наверное, дурь».

– Не проняла меня смерть Гарика, не могла я расстараться на слезы, злость на него забивала и задавливала все остальные чувства. Не жил, а немыслимо утрировал, истреблял свою жизнь. Такой дробненький, хиленький, а могуч был насчет загулов. И это при его-то сердце. Что тут скажешь: безвременная кончина – неизбежное следствие ненасытностью жизни. У меня сложилось впечатление, что он сам себя загнал в эту крайность, считая, что скорый конец его предрешен. Ему бы с Тиной начать во всех смыслах с нуля: и в духовном, и в физическом, и в моральном. Тина как могла, продляла срок его жизни, но она не Бог и даже не ангел-хранитель.

Мой знакомый двадцать лет продержался с таким же диагнозом, двух детей успел дорастить. Жил без раскачки, быстро, ни минуты не тратя напрасно. Спешил жить. Сделал необычайно много. У него была поразительная трудоспособность и желание жить. Суть его существования на земле – борьба, преодоление, за что Всевышний даровал ему счастье иметь «детей и на детей». У каждого своя правда?

О Гарике в одночасье все забыли. И это тоже так по-человечески, ведь он всем, кроме Тины, чуждым был, таким и остался. И все же задержался, отпечатался его несуразный облик в моем сердце, и лицо почему-то врезалось в память. А Тина с величайшим достоинством перенесла свою беду, свое горе.

«Инка всегда не прочь поделиться пикантными или грязными подробностями чужой жизни? Она иногда такое отмачивает! Считает, что это нас тонизирует? У меня нет оснований сомневаться в ее искренности, но личная жизнь этого молодого человека касается только его», – думала Жанна, всем своим видом пытаясь дать понять Инне, что ее совершенно не интересуют подробности жизни какого-то там Гарика.

– Не видя Тины, ты не можешь судить о глубине ее отчаяния. Обмякшая от трагедии, она оберегала память о Гарике, носила в себе боль, никому не докучая, и только просила не напоминать ей о нем, даже не заикаться. И я не трогала подругу, оставляла ей удовольствие жить среди воздушных замков и мечтаний. Надо же ей было как-то залечивать раны. Может, я и не права, но мне хотелось так думать о ней. Ой, не идут теоретические горькие истины на пользу людям. Всяк свои шишки набивает. Потому-то с веками мало меняется человеческая сущность. Отчего так глупо устроен мир?

– Как теперь выглядит Тина, я узнаю ее при встрече? – спросила Лена, чтобы остановить поток Инниных слов.

– Вся польза в бедра пошла. Колобок. А на мордашку все та же, миленькая.

Представь себе, после той трагедии Тина вот так, ни с того ни с сего, однажды взяла под свое крыло лодыря и пройдоху Артура, этого потрепанного жеребчика.

– Ты слишком критична к мужчинам, – заметила Жанна.

– И к женщинам тоже.

– Это твоя сильная сторона? – усмехнулась Жанна.

– Так вот, Тина два года Артура по всем экзаменам натаскивала, ни на шаг от него не отходила. И делала все для него бескорыстно и с радостью. Мать Тереза выискалась! Он, видите ли, поразил ее нестандартностью подхода к общеизвестным истинам, умел смеяться над собой… Так я тебе, Жанна, вот что скажу: лапшу он умел ей на уши вешать. Настораживало то, что порядочность никогда не была в числе его достоинств. Я «просекла» это с самого начала их знакомства. Да он и сам причислял это свойство к недостаткам и гордился его отсутствием в себе. А Тина на мои замечания только недовольно и обиженно поджимала губы и возражала мне, мол, это ты в контексте упрека мне?