Тинко
Шрифт:
— Вы за первые два месяца отстали со сдачей яиц.
— А ты приходи к нам вместо петуха — может, куры и поумнеют, сами зимой на сдаточный пункт яйца понесут.
— Краске, прекрати болтовню!
— Да подите вы все…
На теплынь повылезли и жуки-древоеды. Они снова шуршат в стропилах. Дикие гуси пролетают над деревней. Я слышу их, и мне делается беспокойно, словно что-то точит меня. Мне тоже хочется летать высоко-высоко и вместе с дикими гусями носиться под самыми звездами. Вот в стихотворениях все про грусть-тоску говорится. Может быть,
Отчего это я проснулся? Вроде кто-то постучал к нам в дверь… Да, вот теперь хорошо слышно: кто-то стучит. Корова, что ли, у соседей отелилась? Дедушка встал уже? Нет, в доме все тихо. Вот опять стучат, только громче. Теперь слышно, как барабанят по окну горницы, где спят дедушка с бабушкой. Глухо доносится чей-то голос, и в доме сразу поднимается такая суматоха, шум, гам, что, кажется, вот-вот рухнет потолок. Слышно, как бабушка кричит:
— Господи Исусе, где же это моя нижняя юбка?
Значит, у нас пожар? Я вскакиваю с постели. Может, уже рига горит, а я тут лежу, прохлаждаюсь!
Нет, не пожар. Дядя Маттес приехал. Он хватает меня прямо как я есть, в рубашке, поднимает на руки и тискает:
— Сынишка Эрнста? И такой большой уже?
Бабушка сидит на полу посреди комнаты и плачет, закрыв лицо подолом. Дальше ее ноги не донесли.
— Довел господь дожить! Теперь и на погост пора! Пусть ангелы господни порадуются, что старуха Краске к ним пожаловала! Вот где я попляшу: вы тут подумаете — на небесах карнавал справляют.
Дядя Маттес поднимает бабушку с пола. Она противится, но он все равно относит ее в горницу и укладывает в постель.
— Да пусти ты меня! Пусти, родной! Мне тебя накормить надо… Небось изголодался там.
Но дядя Маттес вовсе не изголодался. Лицо у него красное и здоровое. Щеки лоснятся. Дядя Маттес и дедушку поднимает на руки, точно куклу.
— Ай-яй-яй! — бормочет старик. — А мы не такие легкие, как ты думаешь. Пятьдесят моргенов… пятьдесят моргенов под плугом. Поместье. Маленькое поместье…
Дяде Маттесу нет никакого дела до пятидесяти моргенов. Он сажает дедушку на диван и снова хватает меня:
— Где твой отец живет? Папка твой где? Далеко?
Никто не отвечает дяде Маттесу.
— А Эрнст здоровый вернулся?
Я смотрю на дедушку. Дедушка шмыгает носом и смотрит в пол. Бабушка отвечает за нас:
— Да-да, Эрнст… здоров… Он… да, наверно, здоров. Женился он.
— Опять женился? Ну и как? Хорошая ему жена досталась? Красивая?
— На улице-то тепло? Тает? — спрашивает дедушка.
— Где он живет? Эрнст где живет?
— Вот теплая погода установится, мы и овсы посеем.
— А малыш у них еще не родился?
— Нет. Меня срамить не стали, — говорю я.
Дядя Маттес не сидит, задумавшись на припечи, как наш солдат. Утром он только раз прошелся по двору, мельком заглянул в хлев и исчез.
— Свиней-то он хоть видел? Все четырнадцать штук? — спрашивает дедушка.
— Да успеет еще, успеет! Погоди ты со своей похвальбой!
— Молчала
бы уж!Дедушка сгребает мокрый снег во дворе. Кое-где из-под снега виднеется земля. Дедушка выпрямляется, чтобы перевести дух, и стоит так, опершись на черенок. Он долго глядит на свежую землю, потом трогает ее пальцами, будто гладит.
Дяде Маттесу приходится ждать до вечера, чтобы поговорить с нашим солдатом. Но все равно он не скучает. Он ходит по деревне и приветствует старых знакомых: «Здравствуйте!» Или: «Ну, как дела?» Немного посидит в гостях, а потом снова продолжает свой обход и все только посвистывает, как скворец. Он заходит к бургомистру Кальдауне, в трактир и на погост. На квартире у Пауле Вунша он спрашивает, когда вернется хозяин. Даже к обеду он не приходит домой.
— Да что же это такое! — восклицает дедушка за столом. — Неужто сын затем вернулся, чтобы по деревне шататься!
— Да оставь ты его, ради бога! Надо же выгуляться парню. Гляди, еще спугнешь его! Лучше уж сразу в гроб меня кладите…
Дядя Маттес и вечером не приходит. Он сидит в гостях у фрау Клари и разговаривает с нашим солдатом. У фрау Клари щеки порозовели. Она снует туда и сюда, накрывает стол и приносит деверю домашние туфли, которые сама сшила из обрезков.
— Ну, знаешь, если ты меня так и дальше обхаживать будешь, я, пожалуй, и на ночь останусь! — говорит дядя Маттес и громко смеется.
— Очень даже хорошо, если ты останешься. Одна кровать у нас свободна. Мальчик еще не перебрался к нам.
Дома бабушка приготавливает светелку нашего солдата для дяди Маттеса. Дедушка притих и сам приносит ему постель. Для дяди Маттеса ему небось ничего не жалко! Потом он садится возле печки и ждет, пока бес снова не потянет его за язык.
— Кашу-то заварил, а масло где? Приехал шалопай, бродит по деревне, будто пятьдесят моргенов даром даются.
Кто-то робко стучит в дверь.
— Заходите, заходите! — кричит дедушка и вскакивает с припечи.
На кухне стоит выряженная по-воскресному Кэте Кубашк. В руках у нее завернутый в бумагу горшок с цветком.
— Не рано я? — спрашивает она и снимает платок с головы.
— Какое там! Мы уже ждем.
Дедушка снимает с Кэте Кубашк пальто и, пританцовывая, проводит ее в комнату. Кэте не знает, что ей делать со своим цветком.
— Так оно уж… Сами знаете, как бывает, — говорит дедушка. — Не пришел еще сынок. Застрял небось где-нибудь.
Кэте Кубашк разворачивает цветок. Это кактус, который как раз цветет.
— Разорились небось на цвет-то? — подмазывается дедушка. — Ты поставь горшок там, где у нас Маттес сидит.
Бабушка прислушивается, нет ли кого во дворе.
— А ведь там пришел кто-то, старик!
Тило рвется с цепи.
— Маттес, наверно.
Дедушка вздыхает с облегчением. В сенях слышатся шаги. Дедушка распахивает дверь. Свет, падающий из кухни, освещает Марту, дочку каретника Фелко. В руках у нее что-то завернутое в шелковую бумагу.