Типаж
Шрифт:
Автор шести книг поэтических переводов, а также романов «Сертификат» и «Долина костей», вошедших в дилогию «Дыхание жизни».
Лауреат премии СРПИ им. Давида Самойлова, премии «Русское литературное слово», номинант на премию Российской гильдии перевода.
Тьма перед рассветом
(отрывок из романа «Рог Мессии», книга четвёртая)
C трудом лавируя между глубокими лужами, оставленными недавним проливным дождём,
В Вологде Михаэль провёл четыре месяца. Санитарный поезд, доставивший его в вологодский госпиталь, он помнил плохо: то и дело терял сознание. А когда приходил в себя, появлялась откуда-то Клава. Вытирала пот, ладонью проводила по горячему лбу.
– Клава! Клава! – кричал Михаэль. На самом деле это был едва слышный шёпот.
– Клаву свою зовёт, – сказала молодая санитарка.
– Видать, гангрена в ноге начинается, – ответила другая. – Доктора хотят прямо здесь, в поезде резать, а то поздно будет.
Нога Михаэля была в опасности, но он об этом не знал. Его готовили к ампутации, когда подошедший начальник поезда, хоть и носивший знаки различия майора медицинской службы, но так и не избавившийся от гражданских привычек, поинтересовался:
– Сколько ему лет, коллеги?
– Неполных двадцать.
Начальник нервно теребил завязки халата.
– Пока подождём. На мою ответственность. Пусть в госпитале решают.
В госпитале картина повторилась. Михаэль уже находился в операционной, но хирург, осмотрев ногу, почему-то покосился на приготовленную пилу и, ничего не объясняя, скомандовал:
– Обратно в палату!
Затуманенное сознание Михаэля с трудом воспринимало происходящее, и в этом состояло его счастье. Ногу спасли, и он с большим опозданием понял, какой беды ему посчастливилось избежать. И только потому, что опытный врач на операционном конвейере задержал на нём взгляд. Но Михаэля не демобилизовали. Снова, как и после предыдущего ранения, его признали годным к нестроевой. В военкомате, куда Михаэль явился после медкомиссии, он получил предписание. Местом новой службы военного переводчика Михаила Гольдштейна должен был стать отдел контрразведки Ленинградского фронта – Смерш.
Такого Михаэль не ожидал. В новых документах, полученных после того, как с него сняли клеймо власовца, не говорилось ни слова о том, что их хозяин владеет немецким. Понимая, что о нём позаботился человек, хорошо с ним знакомый, и теряясь в догадках, Михаэль откозырял:
– Разрешите идти, товарищ капитан?
– Иди, иди, лейтенант, счастливой дороги, – машинально, по-граждански ответил военком. Его занимала какая-то мысль. – Нет, постой! Ведь это ты Михаил Гольдштейн? Так?
– Так точно!
– Тогда это для тебя, – произнёс, открывая несгораемый ящик военком. – Получай!
Из военкомата Михаэль вышел с орденом Красной Звезды на груди и письмом в руке. Награждён он был за январские бои. Только Михаэль не знал и знать не мог, что представили его к более высокой награде, но командир дивизии, даже не прочитав текст и задержавшись
на фамилии, внёс поправку:– А еврею и Звезды хватит.
С этой Звездой, которую военком лично прикрепил к его гимнастёрке, Михаэль пробирался по улицам пригорода, боясь увязнуть в ещё не подсохшей грязи. Письмо, прочитанное несколько раз, лежало в кармане и являлось большей ценностью, чем заслуженный боевой орден. Неожиданно давший знать о себе Юрис Вецгайлис сообщал Михаэлю, что по имеющейся информации, его отец и сестра находятся в партизанском отряде «За Советскую Латвию».
Послание было немногословным и, хотя содержало радостное известие, оставляло тревожное чувство. Отец и Лия нашлись и живы, а мама?! Почему про неё ни слова?! Но о плохом не хотелось думать, и Михаэль сумел убедить себя, что Юрис либо забыл упомянуть, либо у него недостаточно информации. «Главное, – решил Михаэль, – благодаря Юрису появился шанс установить связь с родными. Отправить письмо или хотя бы сообщение». Ни о чём подобном он и мечтать не мог.
Несмотря на все предосторожности, многострадальная нога всё-таки увязла. Пытаясь вытащить её, Михаэль охнул от боли. С противоположной стороны улицы послышался женский голос:
– Товарищ командир! Вам помочь?!
– Нет, нет! – смутился Михаэль. – Я сам! Не беспокойтесь!
Но растревоженная нога разболелась и не слушалась. Наблюдавшая за Михаэлем женщина подбежала к нему.
– Сейчас вытащим! Обопрись на меня! Не бойся! Крепче! Да что с тобой сегодня?! Каши не ел?! Обопрись, говорю!
Через несколько минут они уже стояли на каких-то брошенных, чтобы прикрыть гиблое место, досках, и Михаэль удивлялся тому, что не заметил раньше этот своеобразный настил. Он всё ещё опирался на женщину. Боль понемногу успокаивалась.
– Вы откуда, товарищ офицер? – вернулась к официальному тону спасительница.
Только теперь Михаэль разглядел говорившую. Симпатичная, но старше его. Года 23–24, а то и больше. Немного курносая.
– Чего разглядываете? Нравлюсь?
Женщина смотрела серьёзно, но большие серые глаза смеялись. Глаза! Ну конечно! Точно такие же, как у Клавы! У Михаэля заныло сердце. Неужели у всех женщин этого города такие глаза?
– Нравитесь, – простодушно сказал Михаэль. Он не мог ответить иначе. – Вообще-то я из госпиталя.
– Да я поняла, – улыбнулась незнакомка. – В ногу ранило, что ль? Видела, как вы её тянете. А сейчас куда?
– Обратно на фронт.
– На фронт?! Куда вам с такой ногой?
О том, что его направляют в Смерш переводчиком, Михаэль, разумеется, не сказал. Отделался общей фразой.
– Фронт большой. Найдётся что-нибудь подходящее.
– А здесь что ищете? Заблудились? Вам же на станцию, наверное, надо…
– Я улицу Речников ищу.
– Речников? Так это ж близко. А кто вам нужен? Может, я помогу.
Михаэль знал только имя мачехи. Название улицы он слышал от Клавы. И всё. Правда, Клава говорила, что улица небольшая.
– Я только имя знаю. И улицу, – неуверенно произнёс он.
– А как зовут?
– Катерина.
– Катерина, – задумчиво повторила женщина. – На Речников… Это не Рябинина ли вдова? Алексея Спиридоновича? Мастера с паровозоремонтного?
Рябинин! И фамилия Клавы – Рябинина.
– Похоже. А дочь Клава была у него?
– Ну да. На фронте сейчас. А другая, Лиза, в Горьком живёт.