Тиран

— Очень хорошо, гегемон. А теперь, если позволишь, я сообщу моему господину о счастливом исходе моей миссии и успокою его касательно твоих добрых намерений.

— Вот видишь? — обратился Дионисий к Лептину, как только посол ушел. — Думаешь, можно надуть карфагенян? Тем более если речь идет о деньгах. Я принял верное решение. А теперь пойдемте спать, завтра нас ждет долгий день, и не из самых простых.

Гости стали прощаться с хозяином, но Дионисий задержал Лептина.

— Что ты хочешь?

— Я поразмыслил над твоим предложением. В том, что ты говорил, есть разумное зерно.

Лептин с удивлением взглянул на него:

— Ты смеешься надо мной?

— Вовсе нет. Послушай, представь, что, как только состоится передача денег, кто-нибудь в Ортигии заметит странные передвижения у входа в Большой порт…

— Такое возможно, — ответил Лептин, — но это значит, что в будущем мы с ними никогда не сможем заключить соглашения на основе доверия.

— Отнюдь, если, например, их атакуют коринфяне. Мы ведь не имеем права отдавать приказы флоту метрополии. И карфагеняне тоже это знают.

— Я бы предпочел, чтобы ты мне этого не говорил. Я не люблю обман, даже если речь идет о моем злейшем враге. Если я нужен тебе для чего-нибудь другого, ты знаешь, где меня найти. Желаю тебе спокойной ночи.

И он вышел.

На следующую ночь в условленный час Дионисий покинул город на лодке и добрался до триеры, ожидавшей его на расстоянии одного стадия в открытом море. Потом корабль медленно двинулся в сторону порта. По сторонам от него, чуть впереди, примерно в полустадии, шли два маленьких судна-разведчика, следя за тем, чтоб не было никаких сюрпризов и засад.

Все прошло гладко. В оговоренном месте после обмена сигналами к кораблю приблизилось судно карфагенян, и передача денег началась.

На борту находился посол, проводивший переговоры.

— Прошу тебя, гегемон, — попросил он поспешно, — вели произвести пересчет как можно скорее. Наш флот уже находится вблизи Племмириона, снаряженный к отплытию.

Дионисий кивнул своим чиновникам, державшим наготове весы, те в короткий срок взвесили деньги и сообщили, что все в порядке.

— Скажи своему господину, что он может уходить, — обратился Дионисий к послу, — и пусть больше никогда не возвращается. Вот видишь, Сицилия — как сладчайший плод, но внутри у него очень твердая косточка, о которую любой сломит зубы. Так вот, эта косточка — Сиракузы. Прощай.

Лодка стала удаляться, Дионисий увидел, как она подает сигналы светом — вероятно, в сторону Племмириона, где ожидал Гимилькон со своим флотом.

— Как ему удалось обмануть наемников? — спросил Иолай.

— Это наверняка было несложно. Он, видимо, сказал им, что готовит ночную вылазку. Карфагеняне единственные, кто может хорошо справляться с навигацией ночью, и никто не удивился, что они погрузились на корабли одни. А теперь в путь, скоро здесь будет заварушка.

Иолай кивнул и знаком велел рулевому поворачивать к Ортигии.

Сокровище сгрузили под утесами Ортигии, куда вел тайный ход из подземелий крепости. Дионисий и Иолай пробрались внутрь именно через этот коридор и вскоре оказались в своих комнатах.

Прошло еще некоторое время, и трубы затрубили тревогу. В дверь главнокомандующего забарабанили часовые:

— Гегемон, гегемон, карфагеняне пытаются улизнуть! Коринфяне заметили это и выходят в море на своих кораблях. Что нам делать?

— Как это — что вам делать? — закричал он. — Труби тревогу, ради Зевса! Позови моего брата, все команды на корабли, шевелитесь!

Поднялась всеобщая суматоха, но вовремя в море вышли одни коринфяне. Им удалось напасть на арьергард флота карфагенян и потопить с десяток кораблей.

Гимилькон спасся. Добравшись до родины, он, по семитскому обычаю, публично покаялся в своих ошибках перед народом и советом, после чего покончил с собой.

26

Смерть Гимилькона и распространение чумы в Африке подтолкнули к мятежам народы, находившиеся в подчинении у Карфагена, то есть ливийцев и мавров. Городу пришлось бросить весь остаток сил на обеспечение собственного выживания.

Таким образом, на Сицилии у Дионисия были развязаны руки. Он занялся северным побережьем острова и даже захватил Солунт, старейшую карфагенскую колонию, расположенную на небольшом расстоянии от Па-норма, а также упрочил свою власть над сикулами. Он понимал, что для превращения Сицилии целиком и полностью в греческую территорию, ресурсов у него недостаточно. Ведь сначала ему предстояло расширить собственные владения, создать Великое греческое государство на западе, о котором он уже давно мечтал, упрочить свои личные владения с опорным центром в Сиракузах, распространить их до самой Сциллы, отделяющей Ионическое море от Тирренского. Таким образом, он бы получил контроль над Мессинским проливом, водным путем, посредством которого в эти края часто попадали самые опасные враги.

Камнем преткновения стал Регий, находившийся так близко, что из Мессины видны были его храмы, а по ночам — огни. Город всегда занимал по отношению к нему враждебную позицию. Там жил Гелорид — его приемный отец, отрекшийся от него и вот уже много лет остававшийся его непримиримым недругом, — и опальная конница. Старые аристократы воспитали своих сыновей в самой что ни на есть злейшей ненависти к тирану, лишившему Сиракузы свободы, а их самих — родины. Они не упускали случая заниматься порочащей пропагандой на его счет, а также распространять о нем постыднейшую клевету и позорящие его честь сплетни.

Дионисий со своей стороны не обращал на это внимания и продолжал готовиться к войне, договорившись с италийскими союзниками из Локр, с коими его связывали семейные узы.

Прежде чем двинуться на Регий, предстояло осуществить последнюю операцию: взять Тавромений, великую «Цитадель Быка», принадлежавшую сикулам, состоявшим в союзе с карфагенянами. Они считали этот город чем-то вроде святая святых своего народа. Находился он в почти неприступном месте на вершине обрывистой скалы. Оттуда они контролировали прибрежную дорогу, связывавшую Сиракузы с Мессиной и с проливом. Сюда доходили ужасные судороги Этны во время извержений. Зимой же, в ясные, безветренные дни, на закате, можно было наблюдать, как белоснежный пик вулкана заливается красным цветом перед наступлением ночи.

Дионисий предпринял против города ночную вылазку в середине зимы, в разгар неистовой снежной бури. Лично возглавив войско, он вместе со своими пехотинцами полез на скалу с той стороны, где склон ее был наиболее отвесным, а посему — наименее охраняемым.

Первое время все шло успешно, но как только сикулы поняли, что подвергаются нападению, они все сбежались туда, вступив с нападавшими в яростную рукопашную, вскоре показав врагу, что имеют над ним значительное численное превосходство.