Тиран

Киний попытался схватить второй кинжал. Раненая нога мешала — он промедлил.

Первая стрела попала македонцу чуть выше того места, где шея поднимается из нагрудника. А потом стрелы умножились, словно по волшебству, — сразу четыре.

Киний стоял на одном колене, не очень хорошо соображая, но поднял голову. Над высоким конем голубели ее глаза, над ними погребальным костром поднималась пыль. Киний увидел, как пыль разошлась, открылось небо. Небо над битвой было лазоревым, далеко над равниной поднимались белоснежные облака. Вверху, в эфире, царил мир и покой. Справа лениво кружил орел — лучшее предзнаменование. Ближе кружили менее благоприятные птицы.

Рука подхватила его: твердая, как железо, мозолистая ладонь и мягкая, как ягнячья шкура, тыльная сторона под его большим пальцем.

Его поглотила тьма.

Он сидит на коне посреди реки — мелкой реки с каменистым дном, с розовой водой, текущей над камнями и вокруг них. Брод — это брод — забит телами. Люди и лошади, все мертвы, и белая вода, пузырящаяся над камнями, окрашивается кровью.

Река огромна. Он поднимает голову и видит дальний берег, из-за груд плавника похожий на морской; над красными камнями на берегу поднимается одинокое мертвое дерево. За ним другие люди, и вокруг него, и все они поют. Он сидит верхом на незнакомом коне, высоком и черном, и чувствует тяжесть чужих доспехов.

— Ты когда-нибудь видел эту реку? — насмешливо спрашивает Кам Бакка.

— Нет, — признается он, чувствуя себя учеником перед учителем.

— Самонадеянность людей, их тщеславие неизмеримы.

Она смеется, и он смотрит на нее: белая краска на лице не может скрыть тлена, который съел почти всю плоть со щек.

— Ты мертва! — говорит он.

— Мое тело мертво, — отвечает она.

— А мое? — спрашивает он. Он смотрит вниз. Кожа на его руках прочная и отмечена всеми шрамами, какие принесла ему жизнь.

Она снова смеется.

— Возвращайся, — говорит она. — Тебе еще не пора.

Втроем они сидят на ветвях дерева, и каждая кажется отвратительней остальных. Та, что на нижней ветке, поднимает руку и снимает что-то сверху. Она смотрит на него. У нее один глаз, но яркий, как у молодой девушки. Она протягивает руку. С нее свисает нить, а может, детский волос, он ярко-золотой и излучает собственный свет, хотя сам не длиннее мужского пальца.

— Немного осталось, — говорит она, хихикая. — Но это лучше чем ничего, правда?

— Достаточно, чтобы стать отцом одного или двух детей, — хихикает ее уродливая сестра.

— Достаточно, чтобы нанести поражение богу, — подхватывает та, что сидит выше всех. — Но только если поторопишься!