Тираны. Императрица

Капитан встретился взглядом с адмиралом, вздрогнул и вытянулся еще сильнее. Несмотря на дружелюбный тон, выражение лица Эллиота сохранялось крайне мрачным.

Тот продолжил, указывая пальцем на дымящие развалины:

— И если Орден посчитает необходимой высадку пехоты на остров с целью очистки его от туземцев — вы будете возглавлять эту операцию. Потому что она в интересах Ордена. А вы действуете в его же интересах, отвечая за сохранность Предметов. Вам все понятно, капитан Уинсли?

Глядя в разноцветные глаза адмирала Эллиота, капитан Генри Уинсли четко ответил:

— Так точно, сэр!

ГЛАВА 1 РИКША

Нынешняя зима в Пекине выдалась на редкость морозной и бесснежной. Небо затянуло грязной пеленой. Ветер нес тучи колкой песчаной пыли из далекой пустыни. Завывая, швырял ее в дверные и оконные щели, выдувал тепло из жилищ, трепал одежду прохожих. За наглухо закрытыми ставнями зябли в холодных постелях горожане. Дрожь, кашель, озноб, скрип песка на зубах. Беспросветные унылые дни, долгие стылые ночи. Раскачивались блеклые от непогоды фонарики харчевен, трещали полотнища флагов над городскими стенами, слетали вывески, катился вдоль улиц мусор, горбились фигурки людей. Порой можно было передвигаться лишь на ощупь, хорошенько обмотав лицо тряпкой — иначе пыль так забьет глаза, нос и рот, что ослепнешь, а то и задохнешься. Песок и холод проникали повсюду.

Хозяин чайной лавки дядюшка Чжень кутался в стеганый халат и потирал руки — не столько от стужи, сколько от предвкушения прибыли. Зима — тяжелое время для рабочего люда. Каждую неделю замерзают десятки человек, в основном бездомные или несчастные кули, но и в жилищах погибают целые семейства. Уголь неслыханно подорожал, торговцы благодарили Небо и взвинчивали цену день ото дня. Не каждый горожанин мог позволить себе заснуть в тепле, многие треноги и жаровни стояли погасшими. Чем согреться в такое ненастье? Вечерами — стаканчиком душистой водки. Ну а утром и днем — конечно, чаем. Его у дядюшки Чженя — на любой кошелек и вкус. Посудники и лудильщики из окрестных лавок присылали подмастерьев за терпким темным сортом пуэра — шу, уже заваренным в стеклянной посуде — дешевые глиняные чайники для него не годятся. Хозяйки соседних домов приходили за развесным золотисто-коричневым шен. А рикши забегали выпить пару чашек подслащенного улуна, чтобы восстановить силы. Даже оборванцы-кулинуждались хотя бы в стакане кипятка, а иначе к концу дня упадут рядом со своими бамбуковыми жердями и корзинами и превратятся в кучу мерзлого тряпья.

В лавке дядюшки Чженя царили уют и тепло. Рубиново переливались угли на жаровне, побулькивал на спиртовке чайник. Пахло запаренными листьями и разопревшим деревом. День сегодня выдался удачный. Много клиентов, неплохая выручка.

— Никого не жалей, никому не давай товар в долг! — пересчитывая монеты и топорща редкие седые усы, поучал пожилой лавочник помощника. — Помни, чем заканчивается сострадание — никто тебе не вернет причитающегося. Взять того же полоумного Фэна, что решил торговать овощами. И что с ним случилось — опился водкой и умер прямо на улице. Подумать только! С юности горбатился на стройках и погрузках, а на старости лет решил уйти в торговлю… Разжился коромыслом, корзинами, на последние гроши закупил бобов да мерзлой капусты и давай ходить по улицам, покрикивать, будто он и впрямь заправский разносчик. Но кому такая еда нужна? Только совсем уж пропащим, так им даже и это купить не на что. А ведь Фэн и сам был из бедноты, поэтому и согласился в долг отпускать. Вот и разорился быстро! Запил с досады, а это дело до добра не доводило никого. Сердце-то у него было доброе, да вот голова дурная. Такому человеку нет места среди нашего брата! Знай — как трус непригоден для войска, так и человек с мягкой душой не годится для торговли. Какие могут быть чувства, если на кону дело и жизнь!

Дун Ли послушно кивнул. Это был широкоплечий малый с длинным шрамом на лбу. С наступлением холодов рубец багровел и выделялся сильнее, портя приятную внешность парня.

— Тебя не пожалел никто в свое время, и ты не обязан! — строго сказал дядюшка Чжень, покончив с подсчетом и берясь заскорузлыми пальцами за горячую чашку.

Хозяин был прав. Город — злая сила. В Пекине каждый сам за себя. Дун Ли давно уже убедился в этом. Ему, выходцу из шаньдунской деревеньки, притулившейся у подножия горы Тайшань, первые годы в Северной столице дались тяжело. Дома почти все соседи были родней, делили и радости, и беды. Все на виду. Чья-то семья коптит утку или варит собачатину — вся деревня принюхивается. То и дело во двор, где идет готовка, заходят гости — взглянуть на процесс, дать совет, поделиться опытом. Если утром чей-то ребенок упал и поцарапал коленку — об этом к обеду становилось известно каждому обитателю. Женщины, уже обсудив событие, успевали сообщить мужьям — старшие дочери приносили новость на гору, в каменоломню, вместе с узелками с едой. А уж если случалась ссора между какими-либо супругами, деревня оживлялась и возбуждалась, как потревоженный курятник. Гвалт разрастался невероятный. Одни вставали на сторону мужа, другие защищали жену, а третьи просто с удовольствием наблюдали за драмой, насмехаясь над обеими сторонами, бегая по дворам и разнося всевозможные сплетни. Порой несколько дней, а то и неделю с лишним, деревушка не могла успокоиться — о причинах конфликта давно забыто, но люди никак не хотели расставаться с будоражащим событием. Но никто не в обиде, даже давно замирившиеся супруги. Наконец появляется новая пища для пересудов — из одного двора пропала курица, и подозрение пало на кошку — разумеется, не собственную, а соседскую… И хотя глупая птица благополучно найдется спустя час, живой и здоровой, но гомон не угасает до позднего вечера — соседи ходят к друг другу мириться, а с ними и многочисленные свидетели разыгравшейся драмы с пропажей. Из курицы, ставшей причиной ссоры, сварен ароматный суп, и несправедливо обвиненные с удовольствием угощаются, нахваливая кулинарный талант хозяйки. Потчевать друг друга в деревне любили. Поводов имелось множество. В день поминовения, выпадавший на третий день третьего месяца по лунному календарю, все пекли красиво украшенные пряники; в восьмой день четвертого месяца приносили друг другу приготовленное на пару мясо; на праздник начала лета лепили пирожки с клейким рисом; в шестой день шестого месяца наступал срок первого сбора овощей; на праздник осени пеклись «лунные пряники»… И хотя продукты в каждом дворе использовались одни и те же, мастерство хозяек проявлялось в умении состряпать блюдо непохожим на соседское. Им следовало непременно угостить, чтобы выслушать похвалу, а затем провести в приятной беседе пару часов, присматривая за играющей ребятней.

Работали сообща, вместе ели, заботились о стариках и детях, праздновали и горевали. Только так уж сложилось, что в последнее время все больше случалось невзгод. То засуха, то ливни или морозы губили урожай, еды не хватало. Одна за другой закрывались каменоломни, кормившие всех окрестных жителей, — стройки горных храмов завершились, лестницы к вершине высечены. Когда не стало родителей, шестнадцатилетний Дун Ли, самый младший в семье, не пожелал продолжать семейное дело каменотесов. Оставив троих братьев и двух сестер, отправился в столицу на поиски лучшей жизни. С собой в дорогу взял лишь старое одеяло да лепешки, напеченные сестрами. Почти месяц шел пешком, выпрашивая горячей воды в попадавшихся на пути деревнях. Когда кончились припасы, работал за еду, нанимаясь носильщиком — чем ближе становился Пекин, тем больше людей сновало по дороге, многие тащили тяжелую поклажу. Город, словно огромная воронка, засасывал толпы народа из окрестных провинций. И вот как-то вечером, после очередного изнурительного дня, Дун Ли добрался до окраинных столичных поселков. Заночевав в наспех сооруженном шалаше, утром кое-как отмылся от грязи в холодной воде ручья и, подгоняемый голодом, направился в город.

Пекин ошеломил парня. Целыми днями Дун Ли слонялся по многолюдным улицам и рынкам, теряясь в зазывных криках, настойчивых уговорах, теребящих руках и визгливой разноголосице. Принюхивался к пряному запаху соленых овощей, млел от острого аромата, плывущего из лапшевен и пельменных. Заходил в аптечные лавки подивиться на множество мешков с душистыми сушеными травами и черными грибами. Любовался засахаренными, в потеках глазури, фруктами на палочках, но купить их не мог — денег не было вовсе. Тайком посматривал на высоченные стены Запретного города, за которыми виднелись желтые крыши дворцовых построек и густые кроны деревьев. Сглатывая слюну, вдыхал умопомрачительный пар харчевен. Пялился на резво бегущих возниц, в чьих колясках сидели важные горожане и попадались восхитительной красоты девицы. А порой взгляд его натыкался и вовсе на нечто невообразимое — самые быстрые и успешные из рикш, те, что в любую погоду щеголяют в куртках с длинными рукавами и белых штанах, подхваченных у щиколоток тесьмой, перевозили диковинно разодетых ян гуэй цзе. Этих заморских дьяволов Дун Ли ранее не видал никогда. Лица, словно из белой глины, надменные и вытянутые, как у верблюдов. Волосы этих чертей были точно присыпаны пеплом, длинные носы хищно торчали, а огромные водянистые глаза с презрением смотрели поверх толпы… Жуткое зрелище, но завораживающее — будто видишь злую шутку богов над человеком. Больше всего таких чудаков встречалось в кварталах Внутреннего города неподалеку от императорских стен. Но оборванцев, подобных Дун Ли, стража гнала прочь от увешанных разноцветными знаменами добротных домов, и в основном он бродил по хитросплетению узких хутунов, расходящихся во все стороны от центра города. Теснота переулков напоминала ему родную деревню, и Дун Ли твердо верил: в столице он не пропадет. Ночлег-то уже есть — удалось отыскать небольшой ветхий храм на северной окраине, совсем заброшенный и разграбленный, куда никто, кроме нищих, и не заглядывал. Хоть и вынужден был терпеть визгливую брань соседей поневоле, но зато появилась крыша над головой, а что еще нужно, чтобы скоротать весеннюю ночь… И даже когда лишился одеяла — пока ходил по городу, кто-то из «постояльцев» украл, — не сильно огорчился, считая: вот-вот, и будет у него работа, нормальный кров и еда. Но работу сыскать оказалось непросто. Мало кто горел желанием нанять диковатого деревенского юнца, а где и подыскивалось местечко для простого «поди-подай», там опережали ушлые бедняки-горожане. Объявления о найме, что писались мелом на стенах, оставались для Дун Ли непонятными — грамоте он обучен не был. Живот сводило все сильнее, настойчивое урчание в кишках перешло в постоянную боль. Порой удавалось подобрать на задворках рынка сгнившие листья зелени или испорченную речную рыбу, осклизлую и костлявую, но от такой еды становилось еще хуже. Однажды приключился с ним столь сильный понос, что даже вонючие соседи по ночлегу выгнали его на улицу, под холодный ночной дождь. Лишь крепкое здоровье не позволило Дун Ли умереть. Слегка оклемавшись и постирав одежду, он, шатаясь от слабости, явился в контору по найму рикш. Город юноша уже знал неплохо, без труда мог отыскать удобные кратчайшие пути куда угодно. Наивный, он рассчитывал получить в прокат легкую коляску на рессорах и надувных шинах, в которой повезет богатого и щедрого господина, или его благородного сына, или красивую и добрую к бедняку дочь именитого чиновника… А может, удача улыбнется, и тогда перепадет работа в квартале заморских дьяволов — у тех, говорят, карманы трещат от набитых монетами кошельков… Хозяин же конторы, лысый и толстощекий старикан Ву, оглядел его с ног до головы, хмыкнул и направил на перевозку грузов. Денег не предложил, но парень с радостью согласился работать за кров и еду. Что только не довелось возить Дун Ли: мешки с мукой и рисом, тюки с тканями, брикеты с чаем, бочки с маслом и вином, целые горы угля, песка, щебня и известки, доски, кирпичи, смрадные корзины с нечистотами… Огромную неуклюжую тележку приходилось нагружать и разгружать самому, но для Дун Ли, с детства привыкшего трудиться на каменоломне, задача была посильной. Зато тащить все это, ухватившись за толстые деревянные ручки, по тесным извилистым улицам, заполненным шатающимся туда-сюда народом, оказалось невыносимо тяжело. Везти груз полагалось только бегом. По-иному рикшам передвигаться запрещалось. Если кто донесет или хозяин сам увидит работника, едва переставляющего ноги, — выкинет в тот же миг без лишних слов. Как только телега разгонялась и бежать становилось чуть легче, так сразу, как назло, возникал на пути чиновничий паланкин, или не спеша ступал дородный господин с веером, или семенила стайка девиц в расшитых халатах, а то и просто более удачливый собрат вез важного пассажира, покрикивая и бряцая колокольчиком. У каждого на дороге было свое право, кроме рикши-тяжеловоза. У того имелась лишь обязанность — сквозь паутину улиц и переулков, людскую сутолоку и презрение каждого встречного доставить груз и отправиться за новым.

Перекус в каком-нибудь глухом, пропахшем гнилью, углем и мочой, тупичке, сидя на подножке коляски. Чашка кипятка, выпитая второпях… И снова изнурительный бег. Гудящие ноги, ноющие плечи, сбитое дыхание и просоленная потом одежда. Грузовые рикши — низшая, самая неуважаемая категория, никого не волнуют их усталость и самочувствие. Жизнь такого трудяги коротка — пять-семь лет, если ступил на эту дорогу смерти молодым и здоровым. Не больше двух — если нужда швырнула тебя на дно к тридцати годам, а сорокалетних среди перевозчиков грузов уже не встречалось. Но Дун Ли считал, что ему сказочно повезло — ведь не нужно было тратиться на еду и жилье. А проработав на старика Ву чуть больше года, он потихоньку научился находить заказы самостоятельно, выполняя их в сверхурочное время. Многие клиенты приметили исполнительного и ловкого перевозчика и просили его у хозяина в долгосрочное услужение. Дун Ли стал получать за труды медные монетки, которые нанизывал на бечевку. Еще через два года он накопил достаточно, чтобы начать платить господину Ву за жилье и аренду пассажирской коляски — пусть скрипучей и старенькой, со слабыми спицами и ветхой накидкой, но зато теперь он мог распоряжаться временем самостоятельно. Содержать себя самому — куда лучше, чем жить, словно домашнее животное. За коляску следовало внести деньги с утра, и остальное время, без ограничений — твое. Рабочий день большинства рикш тянулся до заката. Некоторые предпочитали выходить с обеда и бегать по городу до полуночи. И совсем единицы отваживались на ночную смену. Дун Ли забирал коляску за час до рассвета, и возвращал поздним вечером, валясь с ног от усталости. И в жару, и в холод, и даже в дождь — он готов был искать желающих совершить поездку. За такое усердие приходилось расплачиваться здоровьем. Появились судороги в ногах и ломота спины, из-за новой, непривычной нагрузки — бегать приходилось быстрее, чем с грузовой телегой. Но зато сама работа его стала рангом повыше. Конечно, о том, чтобы зазывать клиентов в богатых кварталах возле Запретного города, оставалось лишь мечтать — раньше его оттуда гнали полицейские, теперь к ним прибавились и рикши, обслуживающие богачей и заморских дьяволов. Ничего, подумал тогда Дун Ли, — раз опасаются, значит, видят во мне будущего успешного возницу, способного их потеснить. Вот только бы разжиться собственной коляской!.. Тогда — сам себе господин. Выбираешь время и седока по своему усмотрению, торгуешься настойчивей и бежишь, гордо глядя поверх толпы — спина прямая, лицо бесстрастное.

Прошло еще два года, прежде чем Дун Ли удалось накопить денег и выложить их на стол перед хозяином прокатной конторы. Конечно, коляску, которую он купил, новой назвать было нельзя — но все же не та рухлядь, что выдавалась ему в аренду. Что ни говори, а коляска была хороша — с удобными ручками, крепкими спицами и добротными шинами, а тент ее был прорезинен и прочен, без дыр — никакой дождь не страшен пассажиру. Мечта, а не коляска! Главное — своя! Теперь-то нет нужды падать на кровать глубокой ночью и вставать уже через пару часов. Ведь успеть в контору нужно к раздаче — иначе достанется самая захудалая. Дун Ли решил по утрам отсыпаться, накапливать силы, а наверстывать заработок можно и вечером — в это время рикш на улицах становится немного. Спрос хоть и падает, но все-таки имеется, даже на ночные поездки, особенно если путь лежит в увеселительные кварталы. И цена поднимается, за риск. Оказаться избитым и ограбленным в темном глухом переулке мог любой, кто праведному сну предпочел сомнительные приключения. Простоватый Дун Ли полагал, что уж его-то никто не тронет — во-первых, он молод и довольно плечист, злоумышленники остерегутся связываться с крепким человеком, а во-вторых, он всего лишь обычный рикша, с которого нечего взять. Дун Ли немного волновался за выручку, ведь спрятать ее было решительно некуда. Пробовал в матерчатых тапочках — но натер на ступнях такие волдыри, что потерял несколько рабочих дней. Засовывать монеты под обшивку сиденья он побоялся — а ну как попадется такой пройдоха, что нащупает и украдет…

Правильно говорят: «Никогда не знаешь, что думает Небо…» Однажды, незадолго до Праздника фонарей, Дун Ли повез подвыпившего гуляку в один из домов «зеленого квартала» Седок упрашивал его подождать час-другой, чтобы после девиц заехать еще куда-то. Но Дун Ли, не любивший пребывать в злачных районах, да еще и поздней ночью, отказался. Высадив клиента, бранящего его за упрямство, парень поспешил прочь из опасного места, с трудом ориентируясь в темноте — призывные огоньки и окошки нехороших заведений остались позади, и вот-вот он должен был выбраться на широкую улицу. А там уже безопаснее — время от времени проходит ночная стража…

Вот тогда-то на него и напали. Три темные фигуры — одна преградила путь, другая зашла сзади, а третья метнулась к нему, и в следующий миг голову обожгла боль. Что-то горячее хлынуло, залепив глаза. Дун Ли выпустил из ладоней ручки коляски, схватился за лицо, чувствуя, как разъезжается в стороны кожа под пальцами, и тут же получил удар дубинкой, затем еще один, и еще…

Очнулся он лишь под утро. Грабители забрали у него и деньги и — что самое страшное — коляску. Окровавленной одеждой побрезговали. Шатаясь и едва не падая, несчастный побрел к старику Ву. Ранние прохожие провожали его неодобрительными взглядами, принимая, очевидно, за побитого ночного гуляку.