Тираны. Страх

Договорить князь не успел — Иван ударил его в лицо. Кулак молодого царя оказался тяжел — не в последнюю очередь благодаря крупным перстням на каждом пальце. Щека князя разодралась, его русая бородка начала темнеть от крови. Иван ухватил Скопина-Шуйского за лицо, с силой оттолкнул от себя.

— Кровью родни откупаться советуешь?! Умойся своей для начала! А надо будет — по горло в ней искупаешься! Со всем своим родом!

Князь, зажимая ладонью лицо, поклонился и быстро попятился с крыльца, в спасительный полумрак палаты.

— Не ты ли и напел митрополиту в уши про колдовство да огонь? — крикнул ему вслед Иван. — Ступай, ступай, далеко не уйдешь. Надо будет — и в пытошную придешь. Доберусь, вызнаю, кто наущает и баламутит!

Охваченный яростью Иван поискал взглядом так некстати пропавшего Адашева. Тот вынырнул из-за спин перепуганной дворни. Преданно замер, ожидая приказов.

— Алешка, где черт тебя носил?!— крикнул Иван, сжимая кулаки.

— Тут я был, государь! — Адашев огляделся, будто призывая дворовых в свидетели. — На миг лишь отлучался, оружие взять.

В руках Адашев и впрямь держал два акинака в ножнах. Один из мечей он протянул государю.

— Не доведи господь, конечно… Но ежели стража не сдюжит… Телом закрою тебя, государь! А если паду, защищай себя до последнего.

Иван растерянно взял оружие. Вспомнил про Соборную площадь, куда на днях чернь сволокла тело Юрия Глинского. Умелый и храбрый воин, Юрий Васильевич был и внешне статен, величав. Именно ему выпала честь осыпать Ивана золотыми монетами на ступенях Успенского собора, когда венчался его племянник на царство. Ему же и жене его Ксении довелось стелить постель молодому царю в день его свадьбы с Анастасией. И вот, лишь несколько месяцев спустя, нет больше князя. О гибели дяди Ивану поведали скупо, Адашев уберег подопечного от деталей. Хоть и вырос Иван до царя, а так и остался в душе постельничего всего лишь ребенком, пусть и венценосным, которого надо беречь. Но обостренное страхом воображение Ивана само дорисовало картину страшной смерти родственника. Трещат под напором бунтовщиков двери соборной церкви, где перед ликами святых в трепете склонился князь Юрий. Врывается чернь, наполняя храм непотребными воплями. Десятки рук хватают жертву, и прямо в церковных стенах свершается кощунство, льется кровь. Не молитвы возносятся под высокий купол, а страшный предсмертный крик. Убитого волокут к выходу, оставляя темный влажный след на полу. Бьется по ступеням голова. Тело тащат мимо озверевшей толпы и бросают посреди мощеной площади. Порванная в клочья одежда, вся в крови… вывернутые, сломанные руки и ноги… запрокинутая голова, разбитое безглазое лицо… Ужас, боль, бесчестие. Позорная смерть. Такая же грозит Ивану. Не от болезни, по божьей воле, не от иноземной стрелы или меча — от разбойничьего дубья и кистеней, от безродных холопов. Не за монастырской оградой, не под соборными сводами упокоится бренное тело, отпустив душу. Будет валяться в грязи двора, неприбранное, изувеченное, растерзанное — словно медведь изорвал…

Иван вздрогнул.

Медведь!

***

— Мигом в зверинец! Спустить на этих… — Иван судорожно мотнул головой в сторону побоища на площади. — Ерему на них спустить!

Адашев рванул было исполнять повеление, как вдруг остановился.

Оглянулся на царя:

— А справится ли Ерема? Уж больно велика толпа… И со стрельцами как быть тогда, государь?

Впервые за все время Иван так озлился на постельничего, что замахнулся ножнами акинака и едва сдержался, чтоб не ударить.

Адашев без дальнейших слов скрылся в полутьме дворца.

Иван глянул на бушующую толпу и вошедших в раж всадников. Сражение началось уже нешуточное — кровь хлестала с обеих сторон. Стража, не разбирая, рубила без устали. Но толпа, чувствуя свою силу, не отступала. То и дело исчезал под ее ногами очередной стрелец или заваливался с протяжным ржанием конь. Некоторым лошадям, потерявшим седоков, удавалось выскочить на свободный клочок двора, и они стояли там, тяжело двигая израненными боками.

«А ведь прав Алешка! Еремка могуч, да умом все же зверь. Полезет первым делом лошадей драть…»

Решение пришло мгновенно.

Коль не слышны царевы слова, так пусть внимают другому.

Бесполезный меч Иван отшвырнул в сторону. Челядь поспешно расступилась перед бросившимся во дворец царем. Иван поднял руку, жестом приказывая не следовать за ним никому. Скорым шагом, почти бегом миновал несколько палат. В одной из них он разглядел стоящего у окна князя Скопина-Шуйского с несколькими приспешниками. К щеке князь прижимал тряпицу с лекарством. Заметив царя, все торопливо отошли от окна и склонились, но Иван проследовал дальше.

«Доберусь еще до вас! — мысленно пообещал себе Иван, стремительно шагая по темным проходам. — Доберусь! Но сначала научу, что царя вам не запугать!»

Чем дальше двигался Иван вглубь дворца, чем глуше доносились выкрики и стоны, тем быстрее вытеснялась из души робость. Гнев его словно выковывался под молотом сердца, с каждым ударом крови становясь крепче, страшнее.

Фигурку Медведя Иван достал из мешочка на ходу. Сжал так, что впились в ладонь острые углы. Захолодило кисть, побежали под кожей руки ледяные крошки.

Распугивая своим внезапным появлениям и без того еле живых от страха холопов, царь добрался до дверей к заднему крыльцу. Створки были приоткрыты — стрельцы толпились возле щели, оживленно обсуждая что-то. Завидев царя, стража растерялась. Самый рослый из стрельцов — могучий, огромный Омельян Иванов — раскинул руки:

— Нельзя туда, царь-батюшка!

Охваченный яростью Иван бешено сверкнул глазами:

— Прочь! Кому препятствуешь?!

Омельян, упав на колени — при этом он остался на голову выше царя — умоляюще произнес:

— Дозволь закрыть! Еремка взбесился, видать, кровищу учуял — с цепи сорвался! Клеть выломал, людишек на дворе и конюшне подрал немного.

Иван замер.

— Жив? — спросил он после короткого замешательства.

Омельян кивнул:

— Сам-то жив, ему разве кто сделает что… Андрейку Маурина задрал, кишки ему вырвал, а Данилке Соколову горло прикусил да потом башку оторвал… Из конюшенных еще три человека…

— Что с Адашевым? — перебил Иван великана.

— В стряпной избе укрылся, успел.

Иван, крепко сжимая в руке медвежью фигурку, дернул щекой:

— Пойди прочь!

Омельян послушно, не вставая с колен, отполз к стене.

Царь подошел к приоткрытым створкам вплотную. Преодолев желание приникнуть к щели и рассмотреть из безопасного места, что творится на дворе у зверинца, сильно пнул по тяжелому дереву. Дверь резко распахнулась, и царь, выйдя на небольшое крыльцо, осмотрелся.

На истоптанной земле валялось несколько переломанных тел. Не впитываясь в пыль, кровь вокруг них темнела широкими лужами, запекалась, густела. Возле самого крыльца Иван увидел безголовое тело — очевидно, стрельца Соколова. Раздавленная голова служивого лежала неподалеку — словно дыня, телегой перееханная.

Огромный Ерема — бурый, мохнатый, смрадный — возился возле другого измятого тела в стрелецком кафтане. Сунув длинную пасть в живот задавленного, медведь громко чавкал. Звякал обрывок толстой тусклой цепи, болтаясь на шее зверя.

Услышав стук отворенной двери, Ерема рыкнул и поднял густо вымазанную морду. Влажные ноздри затрепетали, резко и часто втягивая воздух.

На Ивана уставились маленькие темные глазки. Ярость плескалась в них, рвалась наружу. Иван, невольно восхищаясь, протянул в сторону Еремы руку с зажатой в кулаке фигуркой. Подчинить разъяренного медведя, опьяневшего от человечины, оказалось непросто. Иван поразился силе звериной воли, хлынувшей навстречу его собственной.