Тишина

— Я просто хотела быть богатой, — сказало переговорное устройство.

— Это понятно, — ответил он. — Мы все этого хотим. Даже Бах хотел.

Франц Фибер ковылял по траве. Вход в лифт виднелся у основания откоса — прямоугольник из нержавеющей стали.

— Очень богатой, — сказало переговорное устройство.

— Это общечеловеческое, — сказал Каспер. — Посмотрите на Верди. Дядюшку Скруджа классической музыки.

— Слишком поздно, — сказало переговорное устройство.

— Никогда не поздно. Я знаю, о чем говорю. У меня уже бывало так, что все было поздно. И не один раз.

От лифта Франц показал ему поднятый большой палец.

— У нас договор с охранным агентством, — сказала женщина. — Я им сейчас позвоню.

Переговорное устройство смолкло.

Лифт был цилиндрической формы, он взлетел вверх, словно новогодняя петарда.

— Я мог бы сдать экзамен в «СКАФОР», — сказал Франц Фибер. — Они выдают лицензии электрикам, которые устанавливают охранные системы. Я сам занимаюсь электрикой в «ягуарах». Стараюсь поддерживать себя в форме.

Дверь открылась, они оказались между шубами и мужскими пальто. Каспер впервые видел, чтобы лифт открывался прямо в прихожей, посреди помещения — словно караульная будка.

Он распахнул двустворчатую дверь, и они вошли в гостиную.

Помещение было эллиптическим, как и окно, и повторяло форму корпуса судна. Доски на полу были шириной полметра. Та мебель, которую Каспер успел заметить, была дизайна Эймсов.

Лоне Борфельдт сидела на диване. Посреди комнаты стоял владелец внедорожника, он был похож на свой автомобиль: блестящие черные волосы, полный привод и полное нежелание пропускать кого-либо вперед. И он, и женщина были явно потрясены.

Мужчина справился с потрясением и двинулся им навстречу.

— Нам нельзя волноваться, — сказал он. — Мы ждем ребенка.

— А вы уверены, что именно вы отец? — спросил Каспер.

Потрясение вернулось. Но лишь на мгновение. Человек схватил Каспера за рубашку.

У многих людей сложилось какое-то превратное представление о клоунах. Они думают, что если клоун может быть неуклюжим, как ребенок, то у него и телосложение ребенка.

Каспер ударил его локтем снизу вверх. Противник не был готов к удару, который пришелся в нижнюю часть легких сквозь брюшной пресс. Он повалился на колени.

Каспер поставил один из эймсовских табуретов за его спиной. На кухне он нашел тазик, наполнил стакан водой из-под крана. Отжал полотенце. Франц Фибер стоял прислонившись к стене.

Потом Каспер поставил тазик перед мужчиной. Протянул стакан и полотенце Францу. Сел напротив женщины. С тех пор, как он последний раз видел ее, она подвела глаза.

При ближайшем рассмотрении это оказалось не косметикой. Это было двадцать четыре или, скорее, сорок восемь часов без сна.

— Чем интересны преждевременные роды? — спросил он.

— Дело в том, что некоторые дети выживают, — ответила она.

Каспер передвинул стул. Так, чтобы ей не был виден мужчина с табуретом. Это как на манеже. В звуковом отношении муж и жена ведут себя как бизоны: прижавшись друг к другу спиной, они сообща защищаются от жестокого мира. Если ты вытаскиваешь кого-нибудь из публики на сцену, то чтобы добиться от них максимума, нужно разделить парочки.

— Это всегда занимало врачей и акушерок, — продолжала она. — В прежние времена, когда новорожденными занимались поверхностно, время от времени случалось, что преждевременно рожденные дети, которых считали умершими и забирали от матерей, оживали и кричали. Они хотели жить. И хотели, чтобы их любили.

— Так вот что вы искали. Тех, кто мог рассказать, откуда берутся такие дети. Почему некоторые из детей появляются на свет с таким большим желанием жить.

Она кивнула.

— И тогда вы заключили договор с Приютом. С Синей Дамой.

— Они предложили, чтобы я занялась обследованием двенадцати детей. Тогда им было от шести месяцев до четырех лет. Дети разных национальностей. Но их собирали в Приюте раз в год. Мне было поручено изучить и описать их роды. Все акушерские подробности. Кроме этого, обстоятельства, которые в других случаях никогда не регистрируются. Отношения между родителями. Людей, которые имели отношение к родам. Даже погоду. И потом мне было поручено наблюдать за их общим состоянием здоровья.

Вокруг нее было плотное поле печали, женщина, которой скоро родить, не должна звучать подобным образом — казалось, она отказывается от всего.

— Вы продали информацию Каину, — сказал Каспер. — Вы получаете от него деньги. Он, видимо, финансировал вашу клинику.

Она наклонилась вперед настолько, насколько позволял живот, и спрятала лицо. Мужчина, стоя на коленях, перегнулся через табурет, и его вырвало в тазик.

Каспер встал и подошел к окну. Вид из окна был бесподобный. Совсем не датский. Как будто где-то в горах. Видно было все побережье — от Ведбека до Амагера.

У окна стоял телескоп, очень сильный, Каспер приставил глаз к окуляру, поле зрения нервно вибрировало. В фокусе оказался голубой шлифованный изумруд в черном обрамлении. Это был освещенный бассейн — должно быть, санаторий Торбэк, сочетание частной больницы и курорта, построенный, пока Каспер находился за границей. Он слышал о нем, но никогда там не бывал.

Он повернул телескоп. Нашел башню «Конона». На верхних этажах горел свет.

Потом достал ту карту, которая была приложена к накладной. Судя по карте, свет горел на этажах дирекции.

— Вы должны были осматривать детей, — продолжал он. — На днях. Именно для этого они собирались вас использовать. Им был необходим врач.

— Два врача, — ответила она. — Я и профессор Франк.

— Из Института изучения сознания?

Она кивнула.

Каспер взглянул на Франца Фибера.

— Улица Эстервольгаде. Рядом с Ботаническим садом. В тех зданиях, где когда-то была Копенгагенская обсерватория.

Каспер повернул телескоп. Нашел дворец Розенборг. Копенгагенская обсерватория была самым высоким зданием города, рядом с дворцом. Он нашел башню обсерватории. Навел на резкость. Снаружи по периметру башни были построены стеклянные офисы, напоминающие теплицы.

— Где вы их осматривали?

— Я все потеряю, — ответила она.

Лицо ее было белым, почти светилось.

— Все равно мы все потеряем всё, — произнес Каспер. — Остается только один выход. Мы можем попытаться потерять это каким-нибудь достойным образом.

Он был доволен, что и Франц Фибер, и коленопреклоненный отец ребенка присутствуют при этом. Это создавало ощущение хотя бы какой-то публики. Для его золотых реплик.

— Посмотрите на меня, — сказал он. — У меня нет ни гроша. Все потеряно. Не женат. Детей нет. Карьера закончилась. Выдворен из страны. Меня разыскивают в двенадцати странах. Но я нахожусь в процессе наведения порядка. Это по мне заметно? Что где-то там, в глубине, таится нарождающаяся чистота?