Тисса горит
Шрифт:
Не к воротам, а назад — к продовольственной лавке.
Караул у ворот видел нас, там же стоял и дежурный по тюрьме. Но они ни звука не издали и спокойно наблюдали, как мы пробираемся на задний двор; дальше и смотреть было нечего — и так ясно было, что мы собираемся делать. Несколько минут спустя все мы были по ту сторону забора.
На улице ждали нас два переполненных солдатами грузовика. Человек двадцать из нас разместились на них; остальные же пошли куда глаза глядят.
Возле Народной рощи темно. Улицы почти безлюдны. Но чем ближе к центру, тем больше света, гуще толпа, в самом же центре народу больше, чем днем.
— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!
Тут с автомобиля держат речь, прерываемую непрестанным «ура», там кто-то ораторствует с балкона. Капрал, освободивший нас из тюрьмы, срывает с моей фуражки розетку с буквой «К» и швыряет ее на мостовую.
— Да здравствует революция! — кричит он во всю силу своих легких. — Ура! Ура!..
— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!
Все ликуют. Не видно хмурого лица. Наш автомобиль останавливается. Первым соскакивает капрал.
— Стройся! — кричит он.
Уже некоторое время наш автомобиль мог подвигаться вперед только шагом; теперь же мы очутились среди такой густой толпы, что лишь с трудом могли сойти с автомобиля.
— Идем присягать Национальному совету! — кричит капрал. — Стройся!
— А в чем присяга? — спрашивает старик Кечкеш.
— В верности революции… Стройся!
Построиться, конечно, не удается, но с десяток с лишним человек, сбившись в кучу, прикладами пробивают себе дорогу к высокому дому, на который указывает нам капрал. С одного из балконов говорит какой-то молодой человек, неимоверно разевая при этом рот. Я напрягаю слух, но кругом такой шум, что слова до меня не долетают.
— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!
Бегом устремляемся мы вверх по устланной коврами лестнице.
— Знаешь, куда надо?
— Знаю. Обождите в коридоре.
Когда мы добрались до дверей, нас оставалось всего восемь человек.
Быть может, нам удалось бы еще убраться оттуда, так как в коридоре, освещенном электричеством и покрытом коврами, всеми нами овладело такое чувство, словно мы попали к чужим, но не успели мы как следует оглядеться и подсчитать, сколько нас осталось, как уже снова появился капрал, а вслед за ним несколько штатских.
— А вот и вооруженная сила, — сказал капрал, указывая на нас.
— Смирно! — скомандовал старик Кечкеш, и мы, кто где стоял, вытянулись в струнку.
— Мало, очень мало! — произнес, покачивая головой, один из вошедших.
— Как так — мало! — запротестовал капрал. — Двое останутся караулить здесь, а шестеро отправятся в комендатуру. Конечно, господа… то-бишь, товарищи, хорошо будет, если и из вас кто-нибудь с нами пойдет.
Штатские тут же в коридоре принялись обсуждать этот вопрос. Мы молча стояли в стороне, один лишь капрал вмешивался в их беседу. В это время дверь снова отворилась, и вошла какая-то барышня.
— Прикрепите это к фуражкам, — сказала она, улыбаясь, и протянула нам астры.
Она была уже не молода, носила очки, и передние зубы у нее были золотые.
— Солдаты революции… — произнесла она и поглядела на нас таким взглядом, словно впервые видела венгерских пехотинцев.
— Да воздаст вам всевышний за вашу доброту, — оказал дядя Кечкеш и, решившись наконец, сорвал с фуражки королевскую розетку и прикрепил
на ее место астру. Таким образом произошло наше превращение из королевских солдат в солдат Национального совета.С улицы к нам доносился глухой шум толпы.
— Марш, ребята! — скомандовал капрал. — А двое из вас останутся здесь, в распоряжении Национального совета.
— Пройдем через задние ворота, — сказал сопровождавший нас штатский. — Но не бегите так, мне за вами не угнаться.
Он поднял воротник пальто и надвинул шляпу на лоб, словно не желая, чтобы его узнавали.
— И называйте меня не господином, а товарищем, — сделал он замечание капралу.
— Слушаюсь.
Задние ворота выходили в темный переулок. Там было совершенно пусто, но из-за угла доносился рев толпы.
Мы шли не по мостовой, а важно шагали по тротуару, окружив товарища с поднятым воротником; он же тихо, почти шопотом, объяснял, для чего мы идем в комендатуру.
— Дело в том, — сказал он, — что маршевую роту, которая отказалась повиноваться и не пожелала отправиться на фронт, необходимо впредь до выяснения положения где-нибудь разместить. Если направить ее в какие-нибудь казармы, то у нас с другими частями дело может дойти до кровопролития.
— Ни черта не будет, — вмешался в разговор дядя Кечкеш. — Только стукните в ворота казармы, и вся солдатня разбежится. Ведь ждут не дождутся, паршивцы, чтобы дать тягу!..
— Это не годится, — возразил человек с поднятым воротником. — Нельзя рисковать. Мы на такую опасную игру не пойдем.
— А какая же тут игра? Я ведь говорю, что надо только покрепче постучаться в ворота, да чтобы какой-нибудь парень погорластее крикнул: «Расходитесь по домам! Конец войне!» Ослепнуть на месте, если после этого хоть один останется в казарме.
— Потише, — успокаивал штатский дядю Кечкеша, который кричал так, словно желал, чтобы его каждый солдат в стране услышал.
Мимо нас промчался автомобиль с офицерами.
— Если шопотом говорить, кто же нас тогда бояться станет! — начал было дядя Кечкеш, но остальных слов я не разобрал, потому что мы снова вышли на главную улицу.
— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!
— Надо пробраться на ту сторону, — крикнул мне прямо в ухо капрал.
Задача была не из легких, и прошло не мало времени, пока мы протолкались сквозь толпу. Один солдат затерялся в ней; к воротам городской комендатуры нам удалось добраться всемером, не считая штатского.
Ворота на запоре. Капрал стучит в них прикладом.
— Отворяй!
— Пароль? — отзывается кто-то изнутри.
— Именем Национального совета! Откройте!
В несколько секунд вокруг нас собирается густая толпа. Сзади теснят нас к воротам с такой силой, что мы еле можем шевельнуться. Внутри все тихо, не чувствуется никакого движения. Внезапно распахиваются обе половинки, и мы оказываемся лицом к лицу со взводом босняков под командой молодого офицера.
Прямо над нашими головами два ярких дуговых фонаря — все освещено, как днем. Я на мгновение оборачиваюсь: в первых рядах — прилично одетые горожане, студенты, женщины, несколько солдат. Они пытаются податься назад, но толпа напирает на них и теснит их вперед. Передние ряды молчат, лишь какая-то женщина испускает испуганные крики; сзади же доносится исступленный рев. Кто-то с флагом, украшенным цветами, старается проложить себе дорогу к воротам.