Титановый бардак

— Зачем? Я же еще не согласился у вас работать.

— Дорогой мой Архип Михайлович! Вашего согласия никто вообще-то и не спрашивает. Просто довожу до вашего сведения: с сегодняшнего дня вы работаете начальником конструкторского бюро авиационных двигателей Особого Девятого управление ОГПУ. Кстати, имеете право ношения формы с двумя ромбами в петлицах, и, как равный по званию начальнику дивизии имеете право привлекать к работе любого гражданина Советского Союза, включая в том числе и равных вам по званию.

— А вы…

— А у меня три ромба, я примерно командир армии, так что меня вы уже к своей работе привлекать не можете.

— Понял… и когда мне необходимо доработать ваш двигатель?

— Тут нечего дорабатывать, это всего лишь макет-демонстратор принципа работы. Мотор придется именно разработать, а когда… когда сможешь. Но учти: всё, что у нас делается, является совершенно секретным. И за разглашение, даже за попытку разглашения у нас лишь одно наказание. Нельзя даже тематику работы разглашать.

— А как же тогда набирать сотрудников?

— А вот так: думаешь, какого рода специалисты тебе нужны, потом думаешь, где такие специалисты водятся. А потом — если ты на сто процентов не уверен в конкретном человеке — пишешь в отдел кадров Управления подробную заявку. Как её писать, тебе там объяснят и помогут всё правильно расписать, а потом подходящих — и тебе, и управлению подходящих специалистов тебе привезут. И напоследок еще пару слов. Первое: инструктаж по безопасности у тебя завтра с утра будет, но предупрежу заранее: вне пределов института, в смысле своего КБ, никаких разговоров о работе. Если кто-то будет о ней спрашивать, немедленно сообщай об этом… хотя бы мне. И второе: сотрудники нашего управления несут ответственность только и исключительно перед непосредственным начальством. То есть если тебя даже товарищ Менжинский лично будет, размахивая перед твоим носом наганом, о чем-то расспрашивать без моего ведома и прямого указания на вопросы отвечать, то ты не просто можешь, но и обязан будешь послать его в задницу. А еще… у нас принято вообще-то друг друга по именам и на «ты» называть. Так что привыкай…

Осень тридцать второго года еще не наступила, но у Иосифа Виссарионовича возникло острое желание поговорить со странной дамой, которой, судя по всему, Станислав Густавович не просто верил во всём, а даже поклонялся — как специалист перед специалистом более высокого уровня. И такое желание у него возникло после разговора со Струмилиным, в котором он как бы мимоходом сообщил, что Девятое управление предсказало размеры собранного урожая много точнее, чем Госстат и Госплан.

— Ну ты же сам говорил, что как-то умеют они очень точно всё рассчитывать, так чего же теперь-то удивляешься?

— А я не удивляюсь, мне просто страшно.

— Боишься, что тебя уволят и на твое место её возьмут?

— Я бы такому только обрадовался бы. Но она сказала, что в этом году у нас урожай будет… катастрофическим.

— Что значит «катастрофическим»?

— Значит, что в стране может начаться голод, причем в основных производящих областях.

— И чем она такое предсказание свое объясняет?

— Говорит, что против нас будет работать три фактора…

— А без заумных слов можно?

— А просто промолчать и дослушать не можешь? Значит, три фактора. Первый: после форсированной коллективизации…

— Она что, против политики партии возражает?

— За заткнись ты уже… пока, дай договорить. В общем, народ очень много скотины забил и теперь в селе не хватает тягла. Поэтому часть полей не была засеяна, а те, что все-таки засеяны, изрядно засорены сорняками.

— Это почему? Я про сорняки…

— А потому что под зиму поля не пахали, ростки сорняков не уничтожили, и весной вспахали кое-как, а то и по стерне сеяли. Но это лишь один фактор, далеко не самый важный. Второй — это то, что из-за нехватки тягла и уборка будет проведена кое-как, по её подсчетам до трети урожая будет при уборке потеряно, если не больше

— Но с этим-то мы бороться можем!

— Не можем, потому что нечем нам бороться. В том году потери составили двадцать процентов, и мы ничего с этим поделать не могли. Она, конечно, расписала несколько способов потери урожая сократить, но, по её словам, это поможет сократить их процентов на десять — от общих потерь на десять. Причем даже пользы от такого сокращения будет очень немного.

— А вот это непонятно.

— Так я и рассказываю, чтобы понятно было! Слушай молча, и все поймешь. Из-за засоренности полей всякой дрянью очень большой процент полей будет поражен головней, уже поражен, я проверил выборочно — а вот такое зерно даже скотине на корм пускать нельзя будет. То есть формально урожай будет как бы и достаточный, а по факту хорошо если половину его можно в пищу употребить.

— И что ты предлагаешь делать? То есть что она предлагает делать? Ведь если её предсказание сбудется, то в стране действительно голод наступит.

— Хуже чем голод.

— Она пророчит крестьянские восстания?

— Нет, мор. У украинских мужиков национальная, говорит, идея: обворовать москалей. Так очень много колхозного зерна разворуют, попрячут по ямам…

— Пошлем чекистов воровство пресекать.

— Все равно разворуют, так как местные колхозные руководители — такие же украинские куркули, и они воров покрывать будут. Но страшно не воровство, а то, что они разворуют зараженное зерно. В ямах и схронах головня вообще всё перезаразит, а хохлы — они же жадные но тупые, они это зерно в водичке ополоснут и будут жрать. И травиться. Массово. Ольга Дмитриевна говорит, что против головни у них лекарств нет, так что вымрут миллионы…

— Миллионы, значит… То есть она предлагает свернуть индустриализацию и…

— Как раз напротив, она предлагает воспользоваться падением цен в Европе и индустриализацию ускорить, покупая больше станков и оборудования.

— При том, что цены на зерно и так упали. И откуда мы тогда валюту возьмем чтобы станки по дешевке покупать?

— В планах у нас было произвести закупки на почти пятьсот миллионов золотых рублей, а она предлагает уже в этом году потратить вдвое больше. И я с ней в этом полностью согласен, больше того, я уже почти подготовил для неё список первоочередных закупок на четыреста миллионов. Не совсем первоочередных, она сказала, что цены резко упадут к ноябрю-декабрю…

— Ты думаешь, что у них действительно есть столько денег за рубежом?

— Уверен. А еще уверен, что цены на промышленную продукцию упадут еще больше если мы уже осенью прекратим поставки хлеба в Европу.

— Это почему?

— Мы продаем хлеб за гроши…

— Он столько и стоит, его все по таким ценам продают.

— Нет, мы продаем дешевле прочих потому что хотим получить хоть сколько-то для индустриализации, вдобавок и за кредиты десять процентов из выручки отдаем. Но если мы продавать зерно не будем, то — даже не учитывая того, что мы его для советских людей сбережем — оно на мировых рынках подорожает, правителям в Европе потребуется гораздо больше денег для прокорма населения и они — ради получения дополнительных денег много и сразу — прижмут своих производителей, те будут продавать промпродукцию по самым минимальным ценам, лишь бы её купили. Нам это позволит потратить меньше на станки, а им — я имею в виду Девятое управление — заработать больше.

— А вот последнее предложение желательно пояснить.

— Они — то есть Девятое управление — уже скупили половину готовой к вывозу пшеницы в Аргентине. И если Советский Союз экспорт прекратит, они продадут её в Европу вдвое дороже. А это — очень приличные деньги…

— Скупили пшеницу? То есть у них действительно есть деньги, о которых мы не знаем…

— Мы знаем. Я знаю, ты: они же нам про это рассказали. А теперь говорят как эти деньги наилучшим образом потратить.

— Я знаю, как ты считаешь, то есть как точно ты считаешь. И я тебе верю. А раз ты уверен, что она считает много точнее тебя, то значит я должен и ей верить. Больше того, я уже всему тобой сказанному верю. Но вот как все это провести через ЦК…