Тизер 3
Шрифт:
Котлеты я не дождался. Ладони буквально загорелись, я рефлекторно одернул руки. Тарелка упала на пол и перевернулась, гарнир рассыпался слипшимися комочками. Посудина приземлилась задней поверхностью вверх, и я увидел опалённую и дымящуюся заднюю часть, будто её подержали над костром.
Поварёнок, игнорируя мой стон, поехал к следующей двери, а из камеры напротив кто-то выкрикнул:
– Заключённый выбросил посуду!
Не успел я опомниться, как дверь отворилась, и на пороге появился надсмотрщик:
– Посуду запрещено бросать! Ты нарушаешь дисциплину! В качестве наказания
Я посмотрел на ладони. К мозолям добавились белые полосы от раскалённой тарелки, жгучая боль смешалась в непередаваемом экстазе. Где болело от ожога, а где от мозолей - не различить. Представив, что этими руками придётся елозить шваброй, я сдался:
– Не буду убирать!
– Как знаешь!
– охранник знал, как действовать в подобных ситуациях.
– Иди за мной!
Карцер - комната без окон площадью шесть квадратных метров. На стене висит койка, которая опускается на шесть часов в сутки. Если хочешь приземлиться на задницу в другое время - пожалуйста, в твоём распоряжении грязный замасленный пол. Только не раздави пробегающих мимо тараканов, и не сиди долго, а то можешь что-нибудь застудить.
Пожирающий изнутри голод - ерунда по сравнению с постоянной темнотой. Выход из игры находился на расстоянии пары произнесённых слов, впервые я был настолько близок к тому, чтобы их произнести.
Наказание за несоблюдение дисциплины - восемь часов. Восемь ублюдских часов в карцере, что не идут в счёт общего срока. Получается, что почти весь рабочий день улетел в трубу, оставив после себя изувеченные в мясо руки и выжатое от усилий тело. В горле собрался комок обиды, злости и жалости к себе.
Охранник открепил нары спустя три часа. Свернувшись калачиком и засунув колени под рубашку, я закрыл глаза. К концу подходили четвёртые сутки в спасательном круге, осталось еще шестьдесят шесть, но если так пойдёт дальше, то через недельку я превращусь в параноидального и запуганного изгоя.
Наступило утро. Охранник вытащил меня из карцера и отвёл в камеру. Зэки не выкрикивали оскорбления не стучали в двери, как это обычно происходит. Их любопытные глаза с тихим восторгом смотрели на надломленного игрока, а на лицах невольно возникали блаженные улыбки.
– Привет, - прошептал Лёха.
– Ты как?
– Нормально.
– Слушай, я не думал, что они зайдут настолько далеко. Вся тюрьма настроена либо против тебя, либо не хочет даже близко иметь с тобой дел, - сокамерник сел на кровать и наклонился ко мне.
– Сегодня на прогулке иди к белобрысому, проси прощения и соглашайся платить. Может еще не поздно.
– Может.
Желудок собирался взять в заложники печень и почку, а вскоре сожрать одного из них. Навалилась слабость и недомогание.
Звук бренчащего о тарелки черпака приближался будто звон оленей Санты. Лёша забрал свою порцию. Я ткнул пальцем на полочку под окошком, чтобы поваренок поставил миску туда. Проверил на температуру - нормально, наличие грызунов - ноль. Отнёс миску на стол и, прежде чем взяться за ложку, что-то учуял.
Жесть! В нос ударил запах мочи. Я присмотрелся. Желтые
капли стекали по ободкам миски, ссаньё осталось на ладонях и столе. Я подхватил тарелку, высунул руку в коридор и швырнул моче-снаряд в поварёнка:– СУКА, ТЫ!
Миска пролетела мимо, разбрасывая еду по полу.
– Заключённый выбросил посуду!
– крикнула рожа из камеры напротив и натянула улыбку.
На этот раз я согласился вымыть пол. Изорванная в клочья тряпка оставляла после себя широкий мокрый след. Воняла старью и грязью, но терпимо. Этаж убирался ежедневно, оттирать что-то суперприставучее не пришлось, главное - протереть всю площадь.
Я вымыл почти половину пола, когда не успевшие до конца затянуться раны, начали лопаться. На черенке швабры появились кровавые разводы, вернулась боль. Закусив нижнюю губу, я раз за разом повторял цикл: тряпка-ведро-отжим-швабра и измерял взглядом оставшуюся площадь.
Зеки прилипли к дверям камер будто к телевизору. Угрюмый игрок, шаркающий окровавленной шваброй, веселил не хуже, чем вечернее юмористическое шоу. Зрители в основном молчали, и лишь из окошка камеры номер пятьсот девять доносился истерический смех и заключения о том, что уборщику нужно меньше дрочить, чтобы поберечь руки, или хотя бы научиться манерам и не хватать горячую еду прямо со сковородки.
Я закончил и позвал охранника. Непись бегло оценил результат, забрал швабру с ведром и запустил меня обратно в камеру. Исправительные работы закончились.
Кровать скрипнула под резко опущенной задницей. Сердце бешено колотилось, на лбу выступили капли холодного пота. Сколько я не ел? Почти сутки. Слабость в ногах и рези в животе - первые признаки голодания. Выходить сейчас нельзя, экстренный отнимет слишком много времени. Дотяну до обеда, а там посмотрим...
– Держи!
– Лёха протянул свою нетронутую порцию.
– Тебе понадобятся силы.
– Спасибо.
– я взял.
Мне понадобятся силы, очень много сил...
Игроки расплывались по прогулочной площадке, а я, забившись в угол сеточного забора, говорил сам с собой:
– Успокойся!
– Да, какой успокойся, сука! Размажу ему башку об колено и всё!
– И что дальше? Они от тебя место мокрого не оставят! Придётся крыс жрать, чтобы этот срок отмотать!
– Завали рот, сцыкло!
– Кому ты это говоришь, дебил?! Ты сам с собой разговариваешь!
– Насрать! Каждый из этих ублюдков должен понести наказание! Неужели я должен приползти к ним на коленях и просить прощение?! За что?!
– Просто, заплати! Никто тебя не просит ноги им целовать! Скажи, что был неправ, согласен платить за свободу и безопасность.
– Согласен платить за свободу и безопасность?! Так, да!? Согласен, бл*ть! Знаешь, на что я согласен?! На то, что каждый из них сожрёт своё дерьмо! Вот на это я согласен! Свободу бля...
– Успокойся! На тебя смотрят.
– Смотрят?! Этим смотрителям глаза повыкалывать нужно! Сборище паразитов!
– Слушай, всегда есть компромисс. Давай...
– Да, завали ты своё хайло, компромиссник, бл*ть!