Тьма египетская
Шрифт:
Днём она не видела его. Он мог часами сидеть рядом, на скамейке, и смотреть на ее тонкий профиль. Его пальцы гладили ее щеки, губы, прикасались к волосам. Иногда она вздрагивала и озиралась по сторонам. Он тихо шептал ей: «Я здесь, любимая». Увы, она не слышала его. Лишь только взгляд потемневших глаз становился чуточку грустнее.
Как только рядом появлялся ее симпатичный муж, Владимир сразу уходил. Даже любопытство не заставляло его оставаться рядом. Он видел глаза ее супруга, чувствовал поток любви, исходящей из них. Чувствовал всю его нежность. О, как же ОСТРО он все это чувствовал.
И он не мог вынести этого. Он исчезал. Ухался назад в ледяной, но к счастью, короткий
Когда-то в детстве ему рассказывали о том, что попав на небеса, люди становятся благостными и равнодушными к человеческим страстям – добрыми и святыми, аки ангелы. Что они лишены чувства обиды, зависти и ревности. Может, так оно и было, на то они и небеса. Его же, не смотря на удаленность от мира Яви, не покидало теперь острое чувство, имя которому – РЕВНОСТЬ. Да, он ревновал ее к супругу. Особенно в те минуты, когда Глафира сама целовала или обнимала Сергея за плечи и гладила его по волосам.
Владимир не мог этого вынести. Бывало и так, что он долго скитался по пустынным и каменистым пейзажам, кои были открыты им в царстве Виктора.
Он много раз думал о том, что вполне рад тому, что Глаша теперь не одна, что она находится под защитой порядочного человека. Что она любима, наконец. Думал, но ничего не мог поделать. Он ее безумно ревновал…
В июне она родила мальчика. Он не приходил к ней в эти дни. Сам процесс родов он считал делом интимным. Все, что происходило с ней ныне, принадлежало лишь ее законному супругу. Он долго оттягивал свой визит. Ему хотелось посмотреть на нее, не изменилось ли что-то в ее лице, фигуре, после того, как она стала матерью. Он запрещал себе думать о ней. И в суете новых заданий демона, даже пытался забыть. Но, однажды вновь неожиданно загрустил. Ноздри с шумом вдохнули аромат ее волос. В этот раз аромат этот возник совсем без его воли. Он не прилагал слишком много усилий, чтобы облако нежного флера возникло перед его лицом. Наверное, он просто слишком соскучился. И его снова выкинуло в её мир.
Она сидела на скамейке в саду. На земле стоял золотистый октябрь. Глаша была одета в изящный плащ на меху и модную шляпку. Рядом с ней стояла детская коляска, похожая на плетеную корзинку. В коляске спал её сын. Сначала Владимир подлетел к ее лицу. Оно оставалось прекрасным. Ему показалось, что в чертах появилось еще больше обаяния. Глаша встала со скамьи. И подошла к сыну. Она наклонилась, потрогать его маленький носик. Вместе с ней к младенцу наклонился и Владимир. В ноздри ударил младенческий запах. Этот запах он отлично помнил, благодаря самым жестоким урокам, которые сотворил с ним демон. Он вспомнил себя в теле незабвенной Машки, и его охватила, казалось бы, забытая тоска по Васеньке… Своему сыну.
Он сам и Виктор приложили слишком много усилий, чтобы испепелить, забыть и растоптать болезненное чувство тоски по сыну Васеньке и его отцу – Роману Алексеевичу, своему незабвенному Михайлову. А равно и саму женскую природу, в которую он вляпался со всей полнотой своей мятежной, пытливой и тонкой натуры. Вляпался так, что и его рогатый наставник и вся его свита слишком долго не могли привести его в чувства. И только благодаря Глаше, он окончательно изжил в себе все остатки женской натуры, и вновь в нем ретиво взыграла его многажды хваленая страстная самцовость. Кою он доказал потом в сотне любовных соитий. И вновь местные сплетники разнесли по царству долгожданную весть о том, что
с импотенцией Махнева, к счастью, наконец-то покончено.Но вот он увидел Глашиного сына и едва сдержал в себе набежавшую слезу. Мальчик был чудо как хорош. И он был полной копией своей красавицы-мамочки. Его назвали Юрием, в честь деда.
Владимир еще долго рассматривал спящего младенца, пока не отлетел в сторону и не присел на уголок скамьи.
Не без любопытства и трепета Владимир бегло оглядел ее фигуру. Казалось, она осталась прежней, если бы не грудь и бедра. Грудь стала чуточку больше, а бёдра несомненно шире. Эта мысль не оставляла его в покое. Как он мечтал увидеть ее обнаженной.
«Откуда берутся байки о бесстрастности мертвых? – нервно думал он. – Иногда мне кажется, что я хочу ее еще сильнее, чем при жизни! О, боже! Дай силы, вытерпеть всю эту муку… Я обязательно войду в ее сон и овладею ею…»
В этот день он пробыл с ней недолго. Он улетел. И стал ждать удобного часа, чтобы проникнуть в ее сон.
Чаще всего Глафира ночевала в супружеской спальне. Владимир считал для себя моветоном – прийти в ее сон тогда, когда она находилась в объятиях супруга. Он долго ждал подходящего случая. И вот он наступил: Сергей Юрьевич уехал на три дня по делам в соседнюю губернию. Глафира ночевала в комнате сына.
Махнев пришел к ней задолго до того, как она начала дремать. Маленький Юрочка спал. А Глаша читала какой-то французский роман. Тонкий шелк пеньюара соблазнительно обтягивал ее пышную, молочную грудь. Нежные руки покоились поверх пухового одеяла. Рваное пламя свечи освещало прекрасное лицо Глафиры. В какой раз ее взгляд скользил по прыгающим строчкам. Она читала и не вникала в содержание романа. А после она глубоко вздохнула и перевернулась на спину. Владимир сидел рядом, на краю кровати, и с трепетом смотрел на нее. И вдруг ее глаза наполнились слезами, и она прошептала с горячей укоризной:
– Ну, почему ты мне не снишься? Почему? Ты вновь бросил меня!
– Нет! Что ты! – крикнул он, но она не услышала его.
Она продолжала беззвучно плакать, утирая слезы:
– Володя, ну, где же ты? Приди ко мне… Я скучаю. Я безумно скучаю.
– Глаша, Глашенька… Да, вот же я! Я рядом, – повторял он возле ее головы, целуя в мокрые от слез щеки.
И в этот момент он дерзко и решительно взял ее за руку и потянул ее душу в глубокий, как омут, сон. Она неожиданно зевнула и безропотно утонула в пучине сладкого Морфея.
И тут же они оба очутились в маленьком и таком знакомом им обоим месте. Это была комната в знаменитой банной горнице, в поместье Махнево. Они оба знали эти бревенчатые стены, обстановку, картины, запах можжевельника. Только нынче, в их совместных снах, эта комната будто лишилась и намека на свое прежнее предназначение. Из нее куда-то исчезли все атрибуты прежней порочности. Изменилась и тематика картин на стенах. Они превратились в обычные, приятные глазу пейзажи. Со стен и из шкафа пропала коллекция кожаных плетей, исчезли и прочие вольности – кресла, распорки для рук и ног, мотки веревок.
Где-то вдалеке уютно стрекотал сверчок, за распахнутым окном по-ночному шелестели ветлы и сосны. Вдали, в роще, пел соловей. Полная луна заливала горницу холодным и таинственным свечением. Ветерок колыхал легкую занавеску.
Глафира сидела на краю кровати. Тонкая муслиновая сорочка с рядом мелких рюш и вышивкой на груди облегала ее полные плечи и натягивалась на высокой и пышной груди. Русые волосы были заплетены в вольную, пушистую косу. Непослушные пряди спускались на чистый лоб и нежную шею. Владимир смотрел на Глашу во все глаза.