Тьма над Лиосаном

— Вот что греховно, — прошептала она, задыхаясь. — Мы поступаем дурно. Христос Непорочный…

— Христос Непорочный тут ни при чем, — заверил ее Сент-Герман. — Его удручало в миру очень многое, но вовсе не то, что происходит сейчас между нами. Это принадлежит только нам. Нам двоим. Поверь, Он не станет сердиться.

— Однако…

Ранегунда приподнялась на локте, ошеломленная дерзостью столь непонятного и столь близкого ей теперь человека. Откуда он знает, как поведет себя Христос Непорочный? И как он смеет вообще говорить о Нем в таком тоне?

— Мой брат отказался от плотских утех во славу Спасителя, — заявила она. — А это значит, что Христос Непорочный осуждает подобные вещи. — Собственная сообразительность так понравилась ей, что она мысленно за нее себя похвалила. — О том говорят и брат Эрхбог, и монахи Святого Креста. Что же, они все неправы? Или неверно учение, которому они следуют, а?

— Вот именно, — резко откликнулся Сент-Герман, уже не на шутку задетый. — Учитель умер, ушел, а Его последователи столь многое добавили к Его словам от себя, что смысл их весьма исказился. Он говорил нам то-то и то-то, вещают они, но втолковывают всем только то, что считают правильным по своему разумению.

Худшее было сказано, но Ранегунда почему-то не ощутила в себе какой-либо неприязни и лишь теснее прижалась к его горячему телу.

— Не отпускайте меня, — пробормотала она, почему-то припомнив о нитках пряжи, которые она в ранней юности развешивала на дубовых ветвях. — Я так устала, прошу вас, не отпускайте.

— Не отпущу, — заверил он, раздергивая на ее юбках многочисленные завязки. — Если ты сама не пожелаешь меня оттолкнуть.

— Что вы ощущаете? — осторожно спросила Ранегунда, помогая ему совлекать с себя вороха мягко шуршащей ткани, и, не получив ответа, задала новый вопрос: — Чего вы хотите?

— Доставить тебе наслаждение, — пробормотал он, не замедляя движений.

— Ради своего удовольствия?

— Ради тебя, — прошептал Сент-Герман, пощипывая ее брови губами.

Ну и ладно, пусть все идет, как идет, подумала вдруг Ранегунда. Ей никогда не понять этого странного человека. Да и не надо. В конце концов, быть рядом с ним много приятнее, чем торчать на плацу, наблюдая за неуклюжими выпадами юнцов, или слушать игру Беренгара на цитре. Это, правда, грешно, что бы он там ни говорил, однако не чересчур: у нее ведь нет, как у Пентакосты, супруга. И потом, кто знает, как дальше распорядится судьба? Он все-таки граф и, значит, ей ровня. Вдруг, несмотря на запрет, ему вздумается взять ее в жены? Нет, поспешила она одернуть себя, он иноземец, купец… И Гизельберт будет против. Однако думать о предстоящем замужестве было приятно, и Ранегунда притихла, отпустив мысли в страну сладостных грез и отдавая свое уже полностью обнаженное тело во власть его вкрадчивых, ищущих рук.

Он замер.

— О чем ты думаешь?

— А? — Ранегунда открыла глаза. — Скорее ни о чем, а точнее… о невозможном.

— Но, — возразил он, отстраняясь, — для нас сейчас ничего невозможного нет. Я в состоянии дать тебе все, ты ведь знаешь.

— Кроме детей, — вырвалось у нее, и она мысленно выбранила свой язык, понимая, что эти слова могут быть восприняты им как тягчайшее из оскорблений.

Однако ничего страшного не произошло. Он погладил ее по лицу и усмехнулся.

— Разве? А как же тогда быть со мной? Ведь именно ты подарила мне жизнь, и значит, я — твой ребенок. Взласканный твоей нежностью и вскормленный твоей плотью.

— Это безумие. — Она засмеялась, потом стала серьезной. — Тут самый воздух насыщен безумием. Я ощущаю его.

— Это совсем не безумие… по крайней мере, здесь его нет, — заявил с неожиданной твердостью Сент-Герман. — Это любовь. Здесь все напоено лишь любовью. — Он прикоснулся к ее груди. — Твоей и моей, Ранегунда.

— Сент-Герман, — прошептала она, когда его чуткие пальцы замерли на ее сосках, от чего по всему телу ее пробежала волна сладкой тянущей боли. — Я пропадаю, я гибну.

— Нет, — произнес он тихо и ласково. — Ты вовсе не гибнешь. Ты обретаешь себя.

* * *

Письмо короля Оттона ко всем маргерефам Германии, датированное 3 октября 938 года и в менее чем месячный срок доставленное адресатам.

«Мои преданные вассалы! Настоящим письмом доводится до вашего сведения, что мы отшвырнули мадьяр к их прежним границам и что они теперь от Фулда до Верха не представляют угрозы ни для кого.

Вам также надобно взять в разумение, что любой подданный нашей страны, взявший в плен любого мадьяра, обязан его умертвить. Ни о каком выкупе за жизнь таких пленников речи идти не должно, ибо мадьяры, не могут пополнить золотом нашу казну, поскольку никогда таковым не владели. Казни должны свершаться по возможности принародно, чтобы мадьяры запомнили, что германцы могут быть столь же жестоки к захватчиками, как и захватчики к ним. Пленников — там, где их насчитывается с десяток и более, — следует разрубать на куски, а головы надевать на пики. Там, где пленных поменьше, выбор способа казни пусть останется за старейшинами. Любой германский подданный, попытавшийся укрыть мадьяра от казни в надежде продать того в рабство русским, полякам или датчанам, должен быть незамедлительно казнен сам. Еще запрещается заключать любые сделки с врагами — под страхом смерти и без исключений.

Жителям сел, поселений и городов, охваченных помешательством, недавно распространившимся в северной части нашего королевства, повелевается отгонять от границ своей местности любых путников, пока священники не объявят, что вредные испарения потеряли там силу. Дабы безумие не захлестывало все новые области нашей страны, приказываем каждому человеку, оказавшемуся в пределах охваченных заразой земель, оттуда не выезжать, пока испарения не устранятся. Тех же, кто попытается нарушить сей запрет, следует умертвлять, а их тела пусть гниют прямо на месте казни. Каждому монаху, священнику или служительнице Христовой надлежит удвоить молитвенные бдения во имя Христа Непорочного, дабы болезнь наконец перестала нас всех донимать. Любой церковный священнослужитель, пренебрегший своими обязанностями по любой причине, кроме собственного помешательства, должен быть живьем замурован в стену. Любого монаха или монахиню за таковое же нерадение следует отводить на побережье и продавать там датчанам — пусть остаются рабами до конца дней своих.

И все же, несмотря на все трудности, урочные работы в стране должны продолжаться. Даже самые малейшие ослабления недопустимы, в эти тяжелые для нас времена. Урок надлежит выполнять независимо от того, какие несчастья обрушиваются на тех, кому он предписан, и оправдать какую-либо недоработку может лишь смерть.

Таковы наши повеления, и вам вменяется незамедлительно принять их к исполнению. Любой маргерефа, проявивший нерасторопность, будет отстранен от занимаемой должности и отправлен в восточную ссылку. Мы не намерены принимать во внимание ничего, кроме весомых и недвусмысленных свидетельств вашего верного служения своему королю.

Оттон Германский, король.Исполнено рукой отца Броге».

ГЛАВА 2

Пентакоста, раскинув руки, кружилась в танце; широкая блуза в неверном лунном сиянии снежно вихрилась вокруг нее. Она танцевала, чуть склонив голову набок и как бы прислушиваясь к некой мелодии, звучавшей в глубинах ее существа. Все в порядке, старые боги будут довольны, ведь этот танец посвящен только им. Песок под ногами, правда, сегодня несколько крупноват, ступни в нем вязнут, и потому не всегда удается с отменной плавностью завершить поворот. Но это мелочи, а в остальном ее танец прекрасен, он доставил бы удовольствие и самому королю Оттону, и пресыщенным подобными зрелищами друзьям отца. Прохладный ночной ветерок напоминанием о приближающихся холодах проникал под тонкую ткань, покрывая пупырышками кожу танцовщицы, а где-то невдалеке спокойно плескались балтийские волны, словно бы вторя ритму ее движений. Нет, она явно уловила момент, когда в пещере собрались все старые боги, и потому с особым рвением старалась им угодить, уснащая свой танец изящными пируэтами. Пусть они видят, что им оказывает почтение не подгулявшая деревенщина, а настоящая знатная дама.

Через какое-то время дыхание Пентакосты все-таки пресеклось, и ей пришлось опуститься на переплетение мощных корней, сквозь трещины в камне проникших в пределы пещеры.

— Этот танец был посвящен только вам, — сказала она. — В знак моей преданности и послушания. Обещаю и впредь доказывать свою преданность вам. Я никогда не забываю о вас и никогда не забуду. Ведь это вы одарили меня всем, чем я владею, вы были ко мне благосклонны с тех пор, как я родилась. Я радуюсь этому и преклоняюсь перед вашим могуществом. Я понимаю, что всесильны одни лишь вы, а вовсе не Христос Непорочный. — Молодая женщина вскинула голову и потянулась, чтобы ухватиться за один из корней. — И потому прошу вас, как своих покровителей, отдать мне в любовники живущего в крепости иноземца. Он, правда, на людях оказывает знаки внимания Ранегунде, но я-то знаю, что ему желанна лишь я. Пришло время обратить его взоры ко мне. Он должен стать моим верным слугой, моим преданным обожателем. Ведь ходят слухи, что он баснословно богат и что его вот-вот выкупят, так почему бы мне с ним не уехать? Это было бы замечательно — стать женой столь видного человека и убраться подальше от этой давно уже мне надоевшей глуши. — Она осеклась, придя в полное отчаяние от собственных слов, и с виноватым видом быстро забормотала: — Нет-нет, я, конечно же, не хочу покидать вас, старые боги, но подумайте сами: что же мне остается? Могу ли я быть счастлива в этой угрюмой крепости, имея в мужьях скопца, укрывшегося от меня за высокими монастырскими стенами?

Она встала на ноги и припала к корням, ощутив грудью их твердость.

— Я только ваша, я предана вам, и вы, несомненно, отблагодарите меня за мою верность, ведь служение вам является для меня высшим удовольствием в жизни. Так явите же и вы свою мощь, чтобы обеспечить меня тем, чего я желаю, в ответ на мое глубочайшее благоговение перед вами. Превратите этого иноземца в моего покорнейшего раба и навлеките смерть на моего мужа-монаха, а также избавьте меня от назойливой подозрительности брата Эрхбога. Вы уже показали всем, сколь велика ваша сила, поразив безумием тех, кто отвернулся от вас, чтобы славить Христа. На моих глазах взрослые воины превратились в детей, а к концу мессы вообще стали напоминать сопливых младенцев. Я поняла, что таковой была ваша кара в ответ за отступничество от вас, а в том, что вы умертвили мою служанку Дагу, вижу знак вашей ко мне благосклонности. Та постоянно следила за мной, и я с удовольствием наблюдала за ее муками. Надеюсь, что вы пришлете мне другую горничную, более обходительную и способную помогать мне и далее вас ублажать.

Пентакоста приподняла накидку и вынула моток пряжи, из которого выдернула длинную нить, чтобы обвязать ее вокруг талии. Остальное она особым узлом прикрепила к кончику наиболее гибкого корневища, после чего горячо зашептала опять:

— Сент-Герман мой. Ранегунде он не достанется. Пусть все узнают, что я его госпожа. Прошу, отдайте мне этого человека, позвольте мне помыкать им. Ведь все, чем я владею, принадлежит только вам. — Она задрала подол своей длинной блузы, оголив бедра, живот и груди. — Дайте же и вы мне то, чего я желаю.