Тьма надвигается

Иштвану стало любопытно: жив ли Боршош и не лозоходец ли подал запоздалое предупреждение. Может, чародею пришлось сражаться, как настоящему офицеру. А может, он уже мертв или попал в плен, как многие дьёндьёшцы.

– Ничего не поделаешь, – пробормотал солдат.

Уже темнело – куда только день провалился? Сегодня на Обуде скучать не приходилось – и то хлеб. Иштван поплотнее завернулся в одеяло и попытался заснуть.

По тому, как неловко Скарню размахивал мотыгой, всякий, кто хоть малость понимал в крестьянском ремесле, сообразил бы, что этот человек вышел в поле мало не первый раз в жизни. Многие из альгарвейских солдат, шагавших мимо по проселку, сами были родом с таких же хуторов. Но они не ожидали увидать на полях Валмиеры никого, кроме крестьян, и не присматривались к побежденным слишком внимательно.

Когда последний рыжик скрылся за купой ореховых деревьев, капитан отложил мотыгу и глянул на свои ладони. По ним тоже было видно, что труд крестьянина для маркиза внове. Мозоли на ладонях были не застарелыми, желтыми и твердыми, точно копыта, – по краям их еще болтались клочки лопнувших волдырей.

Спина Скарню болела зверски. Плечи и бедра – тоже.

– Может, нам стоило все же сдаться в плен, сержант? – пробормотал он со вздохом. – Было бы легче.

Рауну развел руками – стертыми до такой же степени. Хотя старый ветеран и происходил из простонародья, до сих пор ему не приходилось трудиться в поле.

– Телу-то легче – тут не посумлеваешься, – ответил он. – Но если бы легче стало душе, мы бы сдались вместе со всей армией.

– У меня сил не хватило, – промолвил Скарню, – так что это очко на твой счет.

Грубая суконная рубаха и штаны натирали страшно. В прежней жизни маркиз ни за что не надел бы такую дерюгу. Но он не смог бы продолжать сопротивление захватчикам из лагеря для военнопленных, а те никогда не выпустили бы капитана, не убедившись, что боевой дух покинул его. Едва ли Скарню удалось бы обмануть альгарвейцев… и он очутился здесь, где бывшему офицеру приходилось изображать не предателя, а всего лишь земледельца.

– Если нас теперь поймают, – равнодушно заметил Рауну, – то пристрелят, конечно.

– Знаю. Так они поступали в оккупированных феодах Валмиеры в Шестилетнюю войну, – ответил Скарню. – Я изучал это в школе.

– Верно, – проговорил Рауну. – А потом, когда мы взяли те несколько маркизатов восточнее Соретто, то платили рыжикам той же монетой. Ежели кто на нас косо глянет – мы решали, что сучий потрох на фронте не навоевался, и давали огоньку.

Этому Скарню в школе не учили. На уроках выходило, что правда и справедливость всегда был на стороне Валмиеры. Скарню верил в это очень долго. И до сих пор хотел верить.

Он повел плечами, пытаясь расправить сведенные от боли мышцы. Полоть сорняки его в школе точно не учили. Мера безумия дворянина, вознамерившегося освоить ремесло землепашца, превосходила ту степень сумасшествия, которую принято было называть просто «эксцентричностью».

Скарню снова взмахнул мотыгой и в виде исключения сумел поддеть пучок осота, а не молодую пшеницу.

– Приятно знать, что не мы одни остались верны королю и державе, – проговорил он, изничтожая очередной сорняк.

– Да такие всегда есть, – отозвался сержант. – В чем нам взаправду повезло, так это в том, что мы такого отыскали. Обратись мы за помощью к любому другому… в здешних краях каждый второй крестьянин, а то и больше, не удивлюсь – сдаст нас рыжикам скорей, чем плюнуть успеешь.

– На то похоже, – мрачно согласился Скарню. – Только ведь не должно так быть, знаешь.

Хмыкнув, Рауну вернулся на какое-то время к прополке, уничтожая одуванчики и прочую зелень, которой на поле не место, с той же сосредоточенной яростью, что и альгарвейцев.

Наконец, когда оба добрались до конца борозды, сержант спросил:

– Сударь… ваше благородие, дозвольте как на духу сказать?

Он уже давно не называл Скарню «вашбродь» – в его устах почтительное обращение звучало укором.

– Иначе и не вздумай, Рауну, – ответил капитан. – Без твоих советов я бы недолго протянул.

– Дольше, чем вам кажется, пожалуй, но не в этом суть, – отозвался Рауну. – Сколько я сумел вызнать из разговоров, хозяин здешний, граф Энкуру, – тот еще негодяй.

– Доля правды в этом есть, спорить не стану, – согласился Скарню. – Но при чем тут… – Он запнулся, чувствуя себя глупо. – Крестьяне скорее потерпят в хозяевах альгарвейцев, чем графа Энкуру, – ты это хочешь сказать?

Рауну кивнул.

– То и говорю. Знавал я таких дворянчиков, что в жизни не догадались бы, к чему я клоню. – Он перевел дух. – И в этом часть той беды, в которую попала Валмиера, понимаете?

– Простонародье должно быть верно своему господину, как господин верен королю, – промолвил Скарню.

– Вы, конечно, правы, сударь, – вежливо отозвался Рауну. – Но господа должны и заслуживать верности, не так ли?

Сестра Скарню ответила бы «нет» без всяких раздумий. Краста предположила бы – да и полагала, – что ее благородной крови довольно, чтобы требовать повиновения. И велела бы высечь Рауну на конюшне за дерзость мыслить иначе. Прежде чем Скарню получил под свое начало роту солдат, его отношение оставалось схожим, хоть и менее выраженным.

– Есть разница, не так ли? – медленно проговорил он. – Люди пойдут так далеко, как готов завести их вождь, но ни на шаг дальше.

В этом он убеждался на всем протяжении злосчастной недавней войны.

– Точно так, сударь. – Рауну кивнул. – И в другую сторону они пойдут так далеко, как оттолкнут их вожди, – вот ради чего мы собрались выйти на охоту этой ночью. Мы должны показать людям не только за что выступаем, но и против чего.

Ближе к вечеру поглядеть, что они наработали за день, явился приютивший их крестьянин. Гедомину всюду ходил с палкой – наследство Шестилетней войны. Возможно, поэтому он недолюбливал альгарвейцев в достаточной мере, чтобы выступать против них, но подтвердить это Скарню не сумел бы: о себе хуторянин рассказывал неохотно.

Окинув взглядом поле, он потер подбородок и бросил:

– Ну, если бы вы вовсеничего не делали – было бы хуже.

И с этой похвалой, от которой у обоих солдат уши горели, повел беглецов в дом.

Его супруга Меркеля – вторая жена, младше мужа едва ли не вдвое – подала работникам ужин: кровяная колбаса и тушеная кислая капуста, хлеб и домашнее пиво. Скарню недоумевал про себя, как хромоногий бобыль смог завоевать ее сердце. Приходили ему в голову и другого рода мысли, но капитан надеялся, что воспитание поможет ему скрыть их от Гедомину.