Тьма сгущается

– Если думаешь выклянчить у нас объедков – катись лучше отсюда… колбасой! – прорычал он.

Выражение обиды на физиономии Кловизио было столь же напускным, как и мигом сброшенный жалостный вид.

– Приятель, – с достоинством промолвил он, – я могу внести свою долю.

Он снял флягу с пояса и осторожно поболтал. Забулькало. На лицах Тразоне и Панфило расплылись улыбки.

– Вот это дело! – заметил сержант, перевернул колбасы острием ножа, окинул оценивающим взором и снял сковороду с огня. – Можно и поделиться.

Трое солдат быстро расправились с колбасой и жареным луком, прихлебывая по очереди огненный ункерлантский самогон из фляги Кловизио.

– Неплохо, – заключил Тразоне, гоняя ножом по сковородке последние колечки лука, и похлопал себя по животу. – Уж получше, чем мясо с костей замерзшего до смерти бегемота.

– Или мяса с костей бегемота, который сначала сдох, а уже потом замерз. И не сразу, – добавил Кловизио.

Тразоне кивнул, поморщившись: тошнотворно-сладковатый привкус подтухшего мяса был знаком ему не хуже, чем любому альгарвейскому солдату на западном фронте.

– И уж куда лучше, чем лапу сосать! – закончил сержант Панфило, чтобы не отставать от товарищей.

– Ага, – поддержал Тразоне, и все трое серьезно кивнули.

Голодать тоже приходилось любому альгарвейцу в Ункерланте. Солдат обернулся к Кловизио:

– Во фляге осталось что-нибудь?

Кловизио тряхнул флягу. Внутри все еще булькало. Тразоне сделал глоток, но допивать не стал, а отдал фляжку сержанту, и тот, воспользовавшись своим высоким чином, выцедил себе в пасть последние капли.

Несколько минут все трое сидели неподвижно, глядя на опустевшую сковородку. Потом Тразоне кивнул, как бы в согласии с невысказанными словами товарищей.

– Неплохо, – повторил он. – Брюхо набили, за воротник заложили…

– И никто не пытается нас спалить, – добавил Кловизио.

– Да, могло быть хуже, – заключил сержант. – На своих шкурах проверено.

Оба рядовых кивнули – действительно, проверяли.

– Даже когда было совсем паршиво, – заметил Тразоне, – можно было хотя бы отстреливаться. Я предпочту оказаться на своем месте, чем на месте какого-нибудь вшивого ковнянина в этих… как их называют – в трудовых лагерях, ждать, пока тебя пустят на чародейное сырье.

– Я по-любому лучше окажусь на своем месте, чем на месте вонючего ковнянина, – объявил Кловизио. – Чем больше их пойдет под нож, тем скорей мы надерем задницы ункерам и разойдемся по домам.

– Домой, – мечтательно протянул Тразоне и встряхнулся, будто неохотно пробуждаясь от сна. – Я уже и не помню, каково это – оказаться дома. Слишком долго на фронте пробыл. Как воевать – помню. А остальное…

Он пожал плечами. Панфило и Кловизио опустили головы.

Отцовский взгляд Леофсигу положительно не нравился. Хестан набрал в грудь воздуху и неспешно выдохнул, как бы растягивая печальный вздох.

– Сынок, но почему? – спросил он. – Наша семья и родные Фельгильды обсуждали ваш союз уже не один месяц, и ты прекрасно знаешь об этом. Ее отец – торговец не из бедных, даже по нынешним скорбным временам. Наш союз с родом Эльфсига пойдет на пользу обеим сторонам. – Он поднял бровь. – А Фельгильда по тебе сохнет. Ты, я думаю, заметил.

– О да, отец! – заверил его Леофсиг.

Они сидели вдвоем в гостиной. Леофсиг поминутно оглядывался на двери и посматривал во двор: не подслушивают ли дядя Хенгист и особенно Сидрок. Хотя и матери с сестрой слушать эту беседу не тоже следовало бы. Собственно говоря, Леофсиг пожалел, что отец вообще завел разговор о свадьбе.

Однако отец вмешался – а когда Хестан брался за что-то, то обыкновенно доводил дело до конца.

– Мне казалось, – продолжил он, – что и тебе девочка нравится.

– Ну да, отец, да, – подтвердил Леофсиг.

Слово «нравится» было не совсем точным, однако вполне заменяло приходившие на ум более грубые.

– Ну и?.. – поинтересовался Хестан с небывалым для него раздражением. – Почему ты отказываешься жениться на девочке? Тогда бы…

Он оборвал себя, но Леофсиг догадывался, что должно было прозвучать: «Тогда бы вы могли тешиться сколько захотите».

– Нет, – отрезал Леофсиг, хотя прекрасно представлял, чем хочет заняться с Фельгильдой, и догадывался, что она не против.

– Но почему?! – Отец повысил голос, а это с ним бывало совсем редко.

– Потому, – ответил Леофсиг, – что не самое мудрое – брать в жены девушку, которая может ничтоже сумняшеся выдать альгарвейцам, где сейчас Эалстан и с кем. Вот почему. Не могу я его подвести, холера!

Удивление свое Хестан тоже выказывал нечасто.

– О-о… – выдохнул он и, помолчав, пробормотал: – Ого. Вот так, значит, да?

– Ага, – хмуро кивнул Леофсиг. – Не любит она кауниан и всех, кому они по нраву, тоже не любит. Силы горние свидетели, вообще-то Фельгильда славная девушка, – он ясно вспомнил ее восхитительные ласки, – но у нас в семье и без того слишком много тех, кому нельзя доверить всякую тайну.

– Не всякий поставил бы судьбу брата выше семейного счастья. – Хестан склонил голову. – Ты льстишь мне: после твоих слов я начинаю думать, что приложил руку к твоему воспитанию.

– Ну, тут не знаю, – ответил Леофсиг, пожав плечами, – но девушек на свете много, а брат у меня один.

Про себя он недоумевал, куда же подевались в таком случае все эти девушки. Фортвежки из хороших семей в Громхеорте были уже почти все сговорены – как и Фельгильда. Каунианки из хороших семей в последние месяцы торговали собой на улицах – альгарвейцы не позволяли им зарабатывать на хлеб иным способом. Мысль о том, чтобы воспользоваться их услугами, одновременно пугала Леофсига и вводила в искушение.

Отец вздохнул.

– А мне теперь придется объяснять Эльфсигу, что о помолвке объявлять не время… и еще придумать какую-нибудь причину, чтобы он не принялся докапываться – отчего.

– Прости, отец, – промолвил юноша. – Я правда не хотел, чтобы до этого дошло.

Женившись на Фельгильде, он мог бы затащить ее в постель без всяких сложностей. Леофсиг отчаянно завидовал брату, который не поддался трудностям – дважды не поддался, поскольку его возлюбленная была каунианкой.