Тьма века сего

— Ты серьезно думал, что он согласится? — хмыкнул Курт, и тот пожал плечами:

— Нет, конечно. Но попробовать стоило. Это тоже в своем роде традиция.

— Это и есть наша ветвь? Внушительный отросток, надо заметить, долго придется пилить.

Косса смерил взглядом колонну и медленно, нежно провел ладонью по гладкой коре.

— Один из самых крепких, прочных миров… Жаль, что бедняга Альбрехт не сможет оценить, чем увенчался его вклад, ему бы понравилось, он знал толк в дереве.

— «Вклад» — это стать подкормкой? — уточнил Мартин неприязненно. — Судя по размаху, сюда вложились вместе с ним и все его выжившие люди.

— Большие дела требуют больших жертв, — с показной печалью вздохнул Косса. — Ты уже начал это постигать и сам, верно?

— Ты, надеюсь, понимаешь, — спросил Курт, не дав стригу ответить, — что без родившегося и пострадавшего когда-то Христа не будет и тебя тоже? Не будет Папы, который вытащил тебя из тюрьмы, потому что не будет христианской церкви, не будет… А ты вообще представляешь, что будет? Вся история этого мира пойдет по-другому, и ты уверен, что тебе будет место в этой истории, что ты вообще будешь? Что не намереваешься ad verbum отпилить сук, на котором сидишь?

— Да, сложно придется… Столько линий надо будет оборвать, столько свести, столько создать из ничего… В одиночку творить альтернативу человеческой истории тяжко, но — у меня есть помощник, а уж с Древом мы договоримся.

— Договоритесь? Ты намерен его покалечить, антихрист недоделанный, и собрался с ним договариваться?

— У Древа нет чувств, Гессе, — спокойно отозвался Косса, все так же поглаживая колонну-ветвь, точно любимого питомца, прикорнувшего у ноги. — Оно не умеет мыслить, обижаться, расстраиваться, не может ненавидеть или любить, не помнит зла… Оно само и есть и добро, и зло.

— Положим, так. Но ты исправишь по-своему лишь одну ветвь, а на других ветвях все останется по-прежнему. Это ты понимаешь?

— Пусть будет. Там, где нет меня. Но там, где я — не будет его.

— Он везде, — возразил Мартин сухо. — На любой ветви Древа, во всем Мироздании, так или иначе — Он есть везде. И с чего ты взял, что испорченную тобой ветвь Он не уничтожит? Иоанн, пятнадцать-шесть, помнишь? [225]

— Я Папа, — улыбнулся Косса. — Мне ли не помнить Писание. А ты — помнишь? Помнишь, как он обещал, что больше никогда не станет уничтожать человечество? А он всегда исполняет свои обещания, в этом его слабость.

225

Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 6: Si quis in me non manserit mittetur foras sicut palmes et aruit et colligent eos et in ignem mittunt et ardent (лат.) — Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие [ветви] собирают и бросают в огонь, и они сгорают.

— А еще Он обещал Конец Света и Пришествие Судии, — мрачно напомнил Курт. — Когда Антихрист явится и начнет насаждать свои порядки. Не боишься, что Он исполнит обещание и в этот раз?

— А я рискну, — отозвался Косса уже без улыбки. — Исполнение Откровения уже началось не так, как предрекалось, с чего бы ему закончиться так? И хочу тебе напомнить, Гессе: пока создатель миров видит, что люди справляются сами, он не будет вмешиваться с радикальными методами — до последнего. И вот, вы справляетесь. Вы сопротивляетесь. Вы выставили войско против адских орд. Вы подняли против Антихриста весь христианский мир. Вы пришли сюда, чтобы дать ему отпор. И когда я завершу то, что начал — наверняка ведь найдутся недовольные; даже в мире, где не будет вашего бога — найдутся люди, которым не понравится то, что вокруг. И рано или поздно какой-нибудь непоседа соберет вокруг себя заговорщиков, бунтовщиков, он выступит против меня, будет противиться и пытаться свергнуть, нутром чуя, что вокруг всё должно быть не так, должно быть по-другому… Сущность человеческая, Гессе, убережет этот мир от уничтожения. И подарит его мне.

— Так все мы здесь для этого?

— И для этого тоже, — кивнул Косса и нарочито легкомысленно махнул рукой: — Ох, ну ты же знаешь этих малефиков. Им мало сделать гадость, им надо, чтобы эту гадость было кому оценить, а тут, как видишь, больше никого не осталось. Иисус, знаешь ли, тоже не ушел умирать куда-нибудь в пустыню, он из своей смерти устроил целое представление на публике; должны же быть и у меня хоть какие-то зрители, соблюдем традицию. Фарисей, легионер и… — Косса склонил голову набок, с сомнением оглядев Хагнера. — Пусть будет народ. Жаль, прокуратор не пришел. Струсил?

— Зачем тебе копье? — спросил Мартин, и Косса вдруг сделал несколько стремительных шагов вперед, остановившись вплотную к незримой стене, в трех шагах от него.

— А зачем ты с ним сюда пришел? — спросил он тихо.

Шелест листвы над головой словно стал громче, и едва ощутимый ветерок обратился зябким сквозняком… Курт поежился, когда холодное дуновение скользнуло по затылку.

— Зачем ты сюда пришел? — снова спросил Косса — негромко, спокойно, но голос его отдался в голове эхом, этот голос будто слился с шорохом ветвей, с ветром, сам веял вокруг, точно ветер, обступил со всех сторон…

Мартин дважды шагнул вперед и остановился, глядя в глаза прямо напротив, но не ответил, все так же молча сжимая деревянную рукоять самодельного ножа. Косса склонил набок голову, точно разглядывая невиданную диковину, и неторопливо проговорил:

— Дороги… Миры… Множество путей… Ты ведь этого хотел?

Откуда тебе это знать?! — хотел спросить Курт и не спросил, не смог спросить, не сумел, а ветер в кроне становился все громче и громче, и холодный сквозняк леденил кожу все настырней…

— Да. Ты хотел именно этого. Увидеть, узнать, пройти — как можно больше… Так вот они, все твои дороги, здесь, выбирай любую. Ты отчего-то решил, что уже выбрал, но так ли это? Посмотри в себя, прислушайся к себе, загляни в ту часть себя, что ты от себя отгородил, и скажи честно перед самим собой: ты выбрал? Или заставил себя выбрать? Молчишь… Хорошо. Значит, начал думать. Подумай. Хорошо подумай, сейчас самый подходящий момент для этого.

— Я подумал.

Голос стрига звучал хрипло, тяжело, едва слышно, заглушаемый шумом листвы и холодным ветром…

— Что ты мне можешь предложить? Я уже получил больше, чем ты мог бы дать. Дороги? Ты сам сказал, у меня впереди долгая жизнь, а стало быть, недостатка в них не будет, и как знать — быть может, миры еще раскроются передо мной, и без довеска в виде тебя. Но даже если нет, дорог и в этом мире не счесть. Чем ты можешь меня заманить, что можешь предложить, чем собрался соблазнять? Ты ведь даже вечной жизни мне посулить не можешь, потому что она уже у меня есть.

— Вечная жизнь… — повторил Косса медленно, словно гоняя слова на языке. — Вечная жизнь без свободы… Это правда то, чего ты хочешь? Хочешь ежедневно сверять свои желания с дозволениями Мастера?

— Меня это устраивает.

— Серьезно?

Ветер подхватил голос человека за незримой стеной, взвил смерчем, унес в вышину, к сплошной зеленой кроне, переплел с шелестом листьев, низринул обратно и облёк со всех сторон…

— Не верю. А сам-то ты себе веришь?

— Чего ты от меня хочешь? Просто скажи прямо.

Ветер и шелест стали громовыми, точно грохот водопада, плотными, как полотно, и сдавили, сжали, оглушили…

«Ты остаешься один на один с проснувшейся памятью и снова возвращаешься туда, к началу всех дорог, только теперь — помня себя и понимая, чего стоит выбор. И снова выбираешь»…