Тьма внешняя

Потом как – то незаметно их беседа снова возобновила свое течение.

Лекарь принялся рассказывать о ставшей ему второй родиной Праге – Златой Праге, нежданно-негаданно оказавшейся столицей Империи, городе, где мирно уживались и славяне с немцами, в других местах жестоко рвавшие друг другу глотки, и христиане с евреями.

О годах учебы в университете, недавно основанном, но уже прославившемся на всю Европу, равного Сорбонне – ныне, увы, безвозвратно погибшей.

О странах и городах, где побывал.

Послушать Карела, тем более тут, на чужбине, где любой звук родной речи звучит музыкой, было одно удовольствие.

Ушел русин от гостеприимного хозяина уже под вечер, твердо считая своего «крестника» другом.

За их не очень многочисленные встречи и беседы, Матвей узнал столь многое, сколь и необычное.

О Константинопольском царстве Карел, никогда в Византии не бывавший, знал куда больше, нежели даже афонский инок, бывший монастырский архискрибанос, один из учивших Матвея грамоте и прочим наукам.

Он рассказал, – и Матвей изумился до глубины души, что каких – то четыре века назад, чехами и моравами правил русский князь Олег – сын того самого Олега, что повесил щит на врата Царьграда, и брат княгини Ольги – первой, принесшей христову веру в русские земли (причем – это уж было вовсе неслыханным, – вера эта была по его словам как раз еретического западного обряда). [47]

Матвей представил лицо преподобного Никодима – того самого монаха – при этих словах, а заодно уж – и при упоминании об олеговом щите, который тот считал лишь глупой выдумкой киевских монахов – а в византийских хронографах ничего подобного не писали, стало быть и не было такого. [48]

47

Олег Олегович занял трон Моравии в 940 году. Таким образом, он был первым из двух русских князей, получивших королевский титул (вторым стал в 1257 году Даниил Галицкий) Автор в данном случае придерживается достаточно широко распространенной версии, что княгиня Ольга была дочерью летописного Вещего Олега. Сообщения о том, что Ольга придерживалась именно западного варианта христианства фигурирует в ряде позднейших источников, и прямо не подтверждается, однако ряд косвенных доказательств имеет место.

48

Византийские хроники действительно не упоминают ни словом о столь неприятном для самолюбия греков событии, как победа Олега, но у нас нет оснований в данном случае подозревать летописца Нестора во лжи.

И князь этот принял королевский титул задолго до того, как Даниила Романовича римский первосвященник сделал королем русским.

Рассказал он о государстве женщин-воительниц в Моравии – тоже всего четыре века назад, столицей которой была крепость Девин, которым правила Власта – родная сестра основательницы державы чехов Любуши. [49] А продолжали они род свой, подобно паучихам – выбирали самых пригожих и сильных пленников, и ложились с ними, чародейными травами делая так, что зачинались только девочки, после чего убивали бедняг.

49

Существование государства чешских амазонок является бесспорным, хотя и малоизвестным историческим фактом, упомянутым, в частности, в сочинении Павла Дьякона «История лангобардов». Любуша – национальная героиня чешского народа, которой приписывают основание первого племенного союза чехов (прим. VIII—IX века).

Этот рассказ изумило Матвея едва ли не больше всего услышанного – в былинах его родных краев говорилось о поленицах: женщинах, взявших в руки оружие, но то былины… И потом – как это может быть: целое войско женщин?? И разве может баба основать державу? Чудные люди эти чехи, одно слово…

А Карел продолжал поражать его, утверждая, что славяне строили города и имели собственные страны еще до Рождества Христова, причем обильно цитировал греческих и римских писателей и мудрецов, о которых прежние наставники Матвея только упоминали.

Потом их беседы приобрели несколько иное направление.

Так, как – то его приятель рассказал, что некоторые ученые люди утверждают, что мир существует вовсе не шесть тысяч лет, как гласит Библия, а был всегда, точно так же, как всегда был Бог.

При этом – что самое удивительное с точки зрения русина, – этих мудрецов не сожгли и не заточили в тюрьму, и даже позволили им и дальше преподавать в университетах. Хотя и объявили их мысли, (каковыми они на взгляд Матвея несомненно и были), еретическими и греховными.

Невольно он вспомнил все того же отца Никодима, перед поездкой сюда заклинавшего его не вступать ни в какие споры о вере, потому что – де за высказывание о римском католичестве, которое покажется попам неуважительным, могут запросто отправить на костер.

С течением времени их беседы становились еще более отвлеченными, касаясь истории совсем уж древней, тайн звездного неба, тайн бессмертия и смерти…

Матвею далеко не все было понятно в его речах, хотя, время от времени он ловил себя на том, что о сущности многих, внешне заумных и сложных вещей он начинает интуитивно догадываться.

Матвей чувствовал, что перед ним – необычный, в чем-то резко отличающийся от всех, кого он встречал раньше. В нем было нечто, выделявшее его в той не очень уж малой плеяде умных людей – священнослужителей римской и греческой веры, писцов, знатных государственных мужей, с которыми жизнь сталкивала его.

Может быть, это было то, что следовало бы назвать мудростью?

Хотя конечно странно называть мудрецом человека, едва перешагнувшего за двадцать пять лет.

Их самая важная беседа произошла во время встречи, ставшей, по воле судьбы, последней.

Разговор этот странно начался и, будь Матвей более склонен к анализу происходящего с ним, он бы несказанно удивился подобному стечению обстоятельств.

Как-то, на столе у шкафчика орехового дерева, который его друг всегда держал закрытым, Матвей обнаружил, видимо, забытый хозяином цветной рисунок на листе пергамента.

Рисунок этот изображал странное существо. Странное и страшное. Тело у него было человеческое, вернее – подобное человеческому. Но вместо головы было что-то, напомнившее Матвею морского восьминогого полипа, которых видел в «Бестиарии» отца Никодима – книге, про всяких дивных чудишь и гадов.

За его спиной трепетали крылья, похожие на крылья летучей мыши, а тело было покрыто крупной змеиной чешуей.

Сидело оно на троне, сложенном из гигантских костей в какой – то пещере.

Что интересно, рядом с ним был такой же трон, только пустой.

Тут он заметил, что хозяин подошел к нему сзади, и с тревогой смотрит на картинку в его руках.

– Это что – трон для жены этого страховидла? – с довольно глупой улыбкой спросил Матвей, протягивая пергамент Карелу.

Помрачнев, Карел спрятал рисунок за резной дверцей шкафа.

– Этот лист – единственный, уцелевший из книги, сожженной на костре, – сообщил он. Она повествовала о нижних мирах, – тех, которые еще не преисподняя, но и не наш.

– То есть как? – не понял Матвей.

– В этой книге было вообще много странного, – продолжил Карел, словно невзначай проигнорировав вопрос. Он нервно прошелся по комнате и, будь Матвей немного проницательней, он бы сообразил, что его знакомый лихорадочно соображает – как бы отвлечь русина от его находки.

– Человек, который ее писал, прочел за свою жизнь много книг о тайнах мира – и латинских и сарацинских и греческих с еврейскими…