«То было давно… там… в России…»

Первый литературный успех пришел к Коровину в 1929 году, когда парижская газета «Россия и славянство» напечатала его очерк под названием «Из моих встреч с А. П. Чеховым» ^[57] . В этой газете работал Лоллий Львов, чьи хвалебные отзывы о Коровине-декораторе и художнике мы уже приводили. Именно он, высоко оценивая Коровина как мастера устного рассказа, уговорил художника печататься в его газете. Затем появились на свет очерки Коровина о Врубеле ^[58] и о самом себе ^[59] . Этими публикациями ограничивается сотрудничество Коровина в «России и славянстве». Позже Коровин стал печататься в газете «Возрождение» и — в меньшей степени — в журнале «Иллюстрированная Россия».

57

См.: Коровин К. Из моих встреч с А. П. Чеховым // Россия и славянство. 1929. 13 июля. См. также с. 89–94 кн. 1 наст. изд.

58

См.: Коровин К. Михаил Александрович Врубель // Россия и славянство. 1930. 19 апреля. См. также с. 27–34 кн. 2 наст. изд.

59

См.: Коровин К. Мои ранние годы // Россия и славянство. 1932. 23 января. См. также с. 211–214 кн. 1 наст. изд.

Его жанр — короткие очерки или рассказы. В газетах они укладывались по объему в один номер. Если тема требовала продолжения, то бывали серии очерков («На Севере Диком», в шести номерах; «Чуркин», в четырех номерах). Коровина не тянуло к большим формам, таким, как роман или повесть. Его проза носит подчеркнуто мемуарный характер, где под повествованием от первого лица кроется и вымысел, и стилизация, и полемика, и даже целая последовательная философия жизни.

Вопреки давнишней традиции художников писать мемуары или записывать события Коровин никогда не вел дневников, не публиковал статей. Но в старости его охватило желание, как случалось у многих художников во все времена, выразить словами то, что он всю жизнь делал кистью. Сначала ему было очень трудно справляться с новым ремеслом. Он приходил в редакцию с рукописью, и, по словам Юлия Семенова, одного из редакторов «Возрождения», там происходило его обучение писательскому мастерству. «В редакцию „Возрождения“ пришел новый эмигрант — К. А. Коровин, уже старый, такой же красивый, такой же талантливый, такой же живой. Он принес рассказ. Рассказ яркий, красочный, как и его живопись, но написанный так, как будто бы автор никогда в жизни ничего не писал. Фразы были без начала и без конца, отдельные слова. Это художник-импрессионист отдельными словами-мазками набрасывал пером какие-то эскизы. Пришлось сильно править и рассказывать ему, почему его правят именно так, а не иначе. Коровин слушал все замечания, которые ему делали другие писатели, другие члены редакции, все слушал и принимал к сведению. И, начав писать в семьдесят лет, — быстро воспринял все, что было нужно для писания» ^[60] .

60

Семенов Ю. Добрый талант // Возрождение. 1939. 15 сентября.

Еще одним человеком, кто настоятельно советовал Коровину заняться литературным творчеством, был Иван Лукаш, писатель, в то время также сотрудник «Возрождения». Его вдова писала мне: «Иван Сазонтович (мой муж), конечно, навел его (Коровина) на мысль записывать свои рассказы и, конечно, редактировал с охотой их» ^[61] .

В своих воспоминаниях и рассказах о России — здесь и детство, и учеба в Училище живописи, ваяния и зодчества, и друзья юности, и становление творческой зрелости, и старая Москва с ее бытом и знаменитыми личностями, и жизнь в деревенской глуши, куда любят съезжаться приятели, чтобы забыться на охоте и рыбной ловле от городской суеты, — Коровин вновь обретает себя, тот внутренний стержень, которого так не хватает ему в эмиграции. Там, в России, все было по-другому. Он так тоскует по ее просторам, запахам, краскам!

61

Письмо вдовы Ивана Лукаша ко мне от 28 января 1971 г. хранится в моем личном архиве.

Опыт Коровина-писателя с годами обогащается, и к 1935 году литературная деятельность определенно начинает преобладать над художественной. Его рассказы и очерки появляются в печати со все большей регулярностью. В декабре 1934 года С. Дорожинский предлагает Коровину написать автобиографию и берется издать ее. Коровин с энтузиазмом отнесся к предложению Дорожинского и написал мемуары «Моя жизнь» с удивительной быстротой — к июлю 1935 года. Дорожинский, заказывая мемуары Коровину, настаивал на том, чтобы тот передал ему все права на публикацию, однако машинопись из 120 страниц, которую представил Коровин, так и пролежала ненапечатанной 35 лет. Только в 1970 году ее приобрел у вдовы Дорожинского Марк Вейнбаум, редактор нью-йоркской газеты «Новое Русское Слово», и в том же году она была впервые напечатана в этой газете. Замечательная автобиография в форме очерков открывается описанием самого раннего детства Коровина и заканчивается воспоминаниями 1917 года. Эти мемуары стали известны советскому читателю благодаря публикации И. Зильберштейна и В. Самкова. Они открывают книгу «Константин Коровин вспоминает…», однако были напечатаны с многочисленными разночтениями, вставками, цензурными изъятиями и с искаженным концом. И только в настоящем издании они публикуются в точном соответствии с авторизованной машинописью.

Коровин говорил о себе, что он «не охотник праздности». С 1935 года он приносил в редакцию газеты «Возрождение» по одному рассказу в неделю. В Париже ходили разные слухи о его заработках при таком постоянном сотрудничестве в газете. Кое-кто говорил, что Абрам Гукасов, редактор «Возрождения», хорошо ему платил ^[62] , однако Ирина Шаляпина, посетившая Коровиных во второй свой приезд в Париж в 1935 году, не обнаружила в их быту никаких перемен к лучшему.

62

Н. П. Полторацкий называет А. О. Гукасова, нефтяного магната Русского Зарубежья, «последним русским капиталистом». — См.: Полторацкий Н. П. Русская литература в эмиграции. Питсбург, 1972. С. 29.

В 1936 году Коровину исполнилось семьдесят пять лет, и по этому поводу газета «Возрождение» устроила юбилейный концерт.

Юбилей К. А. Коровина отмечался 12 декабря в соседстве с шестидесятилетним юбилеем А. А. Плещеева и не был таким пышным, как юбилей пятидесятилетия его художественной деятельности, но все же: «Интимный ужин прошел в атмосфере совершенно исключительного подъема, сердечной взволнованности и простоты… В трех коротких обращениях к сотоварищам К. А. Коровин, с совершенно исключительным даже для него юмором и блеском, коснулся всего — от вопросов общественно-злободневных до мелочей редакционной жизни и отношений. Каждое из этих обращений сопровождалось взрывами смеха и подлинными овациями» ^[63] .

63

Р. Д. Чествование К. А. Коровина и А. А. Плещеева // Возрождение. 1936. 19 декабря.

Журнал «Иллюстрированная Россия», в котором Коровин печатался с 1930 года (примечательно, что коровинские очерки в этом издании сопровождались фотографиями или даже эскизами самого автора), также отметил эту дату. Прекрасную статью о юбиляре написал секретарь журнала, известный публицист и критик Георгий Немирович-Данченко. Описав жизнь и творчество Коровина в России, Немирович-Данченко переходит к анализу деятельности художника за рубежом.

«В эмиграции К. А. с 1922 года. И здесь, в изгнании, вдали от родины, которую К. А. так трогательно и нежно любит, в нем открылся другой его талант — талант русского писателя, который сразу же выдвинул гордость нашей живописи в первые ряды русской литературы… Из К. А. выработался русский беллетрист, дарование которого в наши безрадостные дни сразу же засияло ярким блеском самобытности, неподдельного юмора и новизны тех литературных образов, которые он нам дал. Новизны, потому что К. А. нашел такие краски в изображении русского человека и русской действительности, которые до сих пор нам не были знакомы» ^[64] . Немирович-Данченко заканчивает свою статью пожеланием юбиляру, кроме стандартных здоровья и сил, того, «чтобы его доброе сердце веселилось служением красоте и русскому слову. И мы счастливы, — добавляет он, — что можем сказать ему, как мы его все любим и как мы ему благодарны…» ^[65] .

64

Немирович-Данченко Г. К. А. Коровин (К 75-летию со дня рождения) // Иллюстрированная Россия (Париж). 1936. 5 декабря.

65

Там же.

На имя юбиляра в редакцию газеты «Возрождение» поступило много писем читателей, восторженных почитателей его рассказов. Они были переданы Коровину, и тот даже откликнулся благодарственной заметкой. «Глубокоуважаемый господин редактор… Получив в день семидесятипятилетия приветствия от читателей моих незатейливых рассказов про край родной, сердечно и душевно благодарю их всех за внимание и чувства добрые» ^[66] .

Однако, похоже, высокое определение профессиональной критикой статуса юбиляра опять не дошло до адресата, как и отзывы о его творчестве на предыдущем юбилее 1932 года. В 1937-м Коровин жалуется Дорожинскому: «…Вот я в промежутках живописи… пишу рассказы — это ведь искусство, литература… Так, за все десятилетия этого труда я не встретил ни одного печатного отзыва. Ни похвалы, ни брани. Немножко странно» ^[67] . Странно все-таки то, что никто не сказал Коровину, что ситуация изменилась, даже тот же Дорожинский. Правда, скорее всего, именование Коровина писателем вряд ли пришлось бы ему по душе, поскольку он никогда не любил «идейность» и «поучительность» большинства писателей-современников. Коровин хотел, чтобы читатель никогда не забывал, что он художник и что он пишет свои рассказы, как картины. «Пишу наитием, будто для каких-то несуществующих друзей. Пишу от любви к людям, не идейно, не поучая никого, а как художник» ^[68] .

66

Коровин К. Письмо редактору // Возрождение. 1936. 5 декабря.

67

Письмо А. К. Коровина к С. Ф. Дорожинскому от 9 мая 1937 г. — См. с. 782–783 кн. 2 наст. изд.

68

Там же. С. 782.

Выше уже говорилось, что Коровину довелось много претерпеть от несправедливой критики. В своих парижских письмах к Красину он обрушивается на рецензентов (скорее, в общем, чем на кого-нибудь определенно) и жалуется на непонимание. Это непонимание он называет «чертом» и относит его к критике, которая, как и в России, враждебно относится к его творчеству ^[69] . Много позже, в другом письме, к Дорожинскому, Коровин снова возвращается к той же мысли и идет дальше: «Русское наше общество живет в кармане у этого черта» ^[70] . Тема непонимания критикой проходит красной нитью по многим произведениям Коровина, будь то биографический очерк о Врубеле, заметки о ранней художественной деятельности или воспоминания о 1917 годе.

69

См.: «Константин Коровин. Жизнь и творчество». С. 472, 473, 477, 478.

70

Письмо А. К. Коровина к С. Ф. Дорожинскому от 10 января 1938 г. — См. с. 784 кн. 2 наст. изд.

Как бы то ни было, Коровин продолжает активное сотрудничество с газетой «Возрождение». Однако теперь он спешит, сюжеты рассказов повторяются, а качество становится неровным. И увы, откровенно слабые рассказы понемногу начинают вытеснять подлинные жемчужины. Конечно же, жизненные обстоятельства, когда нужно было худо-бедно содержать большую семью, образно выражаясь, посягали на музу Коровина, и он вынужден был писать, как он сам выражался, «на яичницу» — это касалось как его живописных работ, так и литературных произведений. Картины с видами России с «тройками, деревенскими пейзажами», за что так доставалось Коровину от того же Александра Бенуа, а также пусть небольшие, но регулярные гонорары за газетные публикации все же позволяли выживать. Кое-кто поговаривал даже, что Коровин выпивал и проигрывал в азартной игре то, что зарабатывал.

Находилось также немало охотников, которые вынуждали художника отдавать картины даром. Так, Валентин Федорович Булгаков, последний секретарь Л. H. Толстого, основавший в Праге за годы своей эмиграции (1923–1948) русский музей и посетивший художника в 1937 году, просил его пожертвовать какую-нибудь картину для музея ^[71] . На эту просьбу Коровин сначала ответил резким отказом, мотивируя его тем, что художники бедствуют, а музеи «заполняются их картинами» и директора богатеют. Тогда Булгаков сказал, что музей, для которого он просит картину, очень скромный, и Коровин все же отдал Булгакову несколько картин. Художник объяснил, почему поначалу он так рассердился. Оказывается, из Праги к нему приезжал сотрудник Славянского института профессор О., который обратился к нему с той же просьбой. Коровин отдал ему четыре картины. В результате — ни денег, ни картин. Повторилась история с Крайтором. Булгакову удалось найти этого профессора, поступившего столь непорядочно, однако ходатайство за Коровина вызвало у того лишь «равнодушную усмешку» и отговорку, что картины присвоил агент.

71

Речь идет о Русском музее культуры и истории в Праге, в каталоге которого числятся три картины Коровина, очевидно полученные Булгаковым во время этого визита. См.: Русское искусство за рубежом. Прага; Рига, 1938. К сожалению, во время войны фонды этого музея были разграблены, а что осталось — было вывезено в СССР. См.: Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. С. 81–82.