Тобор первый

– Летать-то мы его научим, коллега, – махнул рукой Аким Ксенофонтович и обстоятельно пояснил: – Это от нас не уйдет. Белковый, как правило, неплохо ориентируется в пространстве и перемещается в нем. Тем более белковый такого класса, как Тобор. Куда труднее научить его ходить по земле, да так, чтобы никакие преграды не были ему помехой. Без такого умения пользы от нашего Тобора будет на грош – что на грешной Земле, что в дальнем космическом поиске.

Уши Суровцева пылали от неловкости и стыда, а Петрашевский, вроде бы не замечая неловкости, продолжал размеренным тоном свою импровизированную лекцию. Ее слушали все, кто был в биолаборатории, окружив их плотным кольцом.

– Видите ли, коллега, для того, чтобы выполнять нужную для человека работу, Тобор прежде всего должен уметь прилично ходить, а не перепархивать с места на место на манер бабочки… – сказал Аким Ксенофонтович.

– Перелетать с места на место проще, чем пройти, – пытался защищаться Суровцев.

– Не всегда, коллега, – улыбнулся Петрашевский. – Кроме того, прошу учесть, что некоторые планеты, которые предстоит осваивать, лишены атмосферы. Как на них Тобору летать прикажете?..

– Можно срастить модель с реактивным двигателем.

– Здравая мысль, – согласился Аким Ксенофонтович. – Представьте, коллега, мы тоже думали об этом. Такие двигатели, наверно, понадобятся небольшому проценту Тоборов. Точно так же, как и крылья. Но это все потом, потом… Сначала Тобор пусть научится ходить. Это для него – самый главный способ передвижения.

…Вот они и учили Тобора – изо дня в день, из года в год. И не только ходьбе, разумеется, но и многому, многому другому.

А ту первую лекцию, которую прочел ему в присутствии биоников института академик Петрашевский, Суровцев запомнил надолго. Вероятно, навсегда. Его почему-то уязвило словечко «коллега», хотя тон Акима Ксенофонтовича был безукоризненно вежлив.

Впоследствии Суровцев много общался с Петрашевским. И чем больше узнавал его, тем большей симпатией проникался. Бывали у них и споры, и размолвки, но если Петрашевский бывал неправ – случалось и такое, – он публично признавал свою неправоту. Человек нелегкой судьбы, Аким Ксенофонтович прожил большую жизнь, сохранив, однако, юношескую живость и непосредственность характера. И как-то так уж получилось, что с течением времени Петрашевский все реже именовал Суровцева «коллега».

Ивану это было приятно: он понял, что ядовитым «коллега» Петрашевский именовал всех выскочек от науки, которых всегда сурово осаживал, хотя и наживал на этом врагов.

Ныне Суровцев не мыслил себя без Зеленого городка. Здесь он пустил, как говорится, корни, женился, защитил кандидатскую диссертацию и теперь подумывал о докторской. Ни в Москву, ни в Марсоград он не стал переезжать, хотя получил несколько заманчивых предложений. А ведь работать ему тут ох как непросто: все время под требовательным, беспощадным оком академика Петрашевского – директора Института Самоорганизующихся систем…

Тобор уже заканчивал очередной участок испытательной трассы, в зале снова обрадованно оживились, а альпинист даже решился снова поаплодировать, но Суровцев не выказал особых эмоций: беспокойство Акима Ксенофонтовича передалось ему.

Путь Тобора уперся в почти вертикальную скальную плоскость, взметнувшуюся ввысь. Инженеры испытательного полигона и тут не ударили лицом в грязь – каменная скала выглядела великолепно.

Гигант замешкался, принимая решение, и опять-таки эта пауза длилась дольше, чем хотелось бы Суровцеву.

…Луч лазерного зонда сообщил Тобору, что толщина скалы, преградившей дорогу, не столь уж велика, как могло бы показаться в результате визуального наблюдения: у основания она составляет примерно с десяток метров.

Тобор стал торопливо перебирать варианты, не обращая внимания на то, что каждая частица его тела продолжала наливаться какой-то странной тяжестью, – ничего подобного с ним никогда ранее не случалось. Хорошо бы радировать об этом Аксену или Иву (так Тобор именовал Акима Ксенофонтовича и Суровцева, по привычке сокращая имена людей, с которыми имел дело). Увы, он знал, что это невозможно и нужно рассчитывать только на собственные силы и возможности.

Обойти стену нельзя.

Сделать подкоп?

Чуткие щупальца робота протянулись к основанию стены. Они снова и снова мяли, расшатывали, рвали косную материю – порода не поддавалась, в точном соответствии с расчетами сопроматчиков.

Оставалось единственное решение, связанное, правда, со смертельным риском. Вот когда пришел черед поволноваться альпинисту, который обучал Тобора сложному искусству скалолазания.

Переступая щупальцами, Тобор перемещался вдоль основания скалы. Никаких подручных средств, даже самых примитивных, испытанием предусмотрено не было.

– Какая там высота стены? – спросил, не оборачиваясь, Аким Ксенофонтович.

– Шестнадцать метров, – ответил вместо горного инженера альпинист, взволнованно дыша.

Тобор все медлил.

– Боюсь, мы привили ему слишком сильный инстинкт самосохранения… – не выдержав, произнес Суровцев. Реплика его словно повисла в воздухе.

В этот момент Тобор средним, самым чувствительным щупальцем нерешительно потрогал острый как штык алмазный шип – такими шипами была обильно усеяна почва у подножия стены.

– Вычисляет степень риска, – заметил биокибернетик, сидевший за альпинистом.

Тобор поднялся на задние щупальца, его огромное тело вытянулось и напряглось, словно струна. Казалось, он влип в скалу, в которую не унимающийся ураган продолжал швырять пригоршни колючего песка.

Несколько осторожных, ювелирно точных движений – и Тобор, действуя щупальцами, словно пневматическими присосками, оторвался от земли и двинулся вверх по скале. Теперь главную опасность представлял для него ветер, направление и силу которого в каждый последующий миг предугадать было невозможно.

Это было в высшей степени опасное предприятие: Тобора могло погубить одно-единственное неверное движение. Для него, не защищенного обычным панцирем, падение на алмазные шипы означало бы мгновенную смерть.

– Какой скалолаз пропадает! – громко восхитился альпинист. – Любого чемпиона за пояс заткнет. Представляете, он запомнил все приемы, которые я хоть раз показал ему. Вот это память!..

– Не память, а запоминающее устройство, – буркнул кислым тоном Аким Ксенофонтович, настроение которого все более портилось.