Точка невозвращения

– Иванта, Моня, хьем гоим!!! – сказал напарнику дядя номер один. («Ты понял, Моня, они гои!») Сиим фактом был он по меньшей мере удивлен, но виду старательно не подавал.

– Елки-палки, я что, слепой! Они такие же йегудим, [4] как ты блондин! – на чистейшем круссе сказал вдруг мужик по имени Моня. – Беня, ты уже потрогал ихние ксивы? Мы таки дождались наших единственных пассажи… – Он запнулся, сообразив, на каком наречии говорит, и рявкнул: – Нос’им! Картисим! («Пассажиры! Билеты!»)

4

ЙЕГУДИМ – самоназвание еврея (было, есть и да пребудет в веках!); ГОЙ – название НЕеврея (аналогично!).

– А-картисим, бевакаша! – спохватился дядя по имени Беня. («Ваши билетики, пожалуйста!»)

– А… чего они хотят потрогать? – растерянно спросила нос’аат, она же «пассажирка».

– Я ж говорил, жэдэ-патруль. Охотники на зайцев. Проинформировал ее нос’е, он же «пассажир»; и обратился непосредственно к старшему «патрульному»: – Глубокоуважаемый Моня, разве умные люди не договорятся между собой? Размеры нашей благодарности будут безграничны! В разумных пределах, конечно…

– Таки моментально слышно умного человека, – кивнул глубокоуважаемый и радушно разулыбался. – Милости просим, молодые люди! Сигайте на борт, полуминутная готовность…

Пассажиры едва-едва успели утонуть в недрах мягчайших кресел, как рокевет, она же «поезд», ожил и покинул тахана мерказит, он же «центральный железнодорожный вокзал», точно по расписанию.

…за холонот (они же «окна») вагона уносилась назад Мишор А-гдола, она же «Великая Равнина». Сплошная, бескрайняя, кругосветная степь. Как такового катара, то есть «паровоза», «локомотива», у поездов сверхземки не было. Похожая на один длинный гибкий вагон, эта рокевет (на местном наречии слово «поезд», как выяснилось, было ЖЕНСКОГО рода!) пронизывала воздух в полусотне метров от поверхности, поддерживаемая и влекомая на восток силовыми полями. Ближние окрестности по причине скорости, превратившей их в размазанные полосы радужного окраса, практически не улавливались взглядом. Зато саванна, по причине преимущественной однородности своей, казалась поверхностью буро-желтого океана, несущего волны к северному и южному горизонтам. В двухместном ТА (оно же «купе») звучала тихая музыка, в которой солировал тонкий скрипичный голосок. Дяди-проводники, удовлетворившиеся чисто символической мздой, обслужили своих единственных пассажиров по высшему разряду и тактично оставили их в покое. Как поняли парень и девушка из ответа на вопрос, Центральный Вокзал никогда не заполнял пассажирские рокеветы сверхземки. На дальние расстояния отсюда по большей части отправлялись грузы, а для размещения, увеселения и охмурения приезжих бизнесменов, бродяг и туристов имелись припортовые кварталы на сотню-другую километров в обе стороны. Но уже первые таханот, они же «остановки», «станции», исправляли положение. В тысяче километров от космических врат мира залетными пришельцами практически и не «пахло»… То-то изумился дядя Беня появлению гоев у входа в вагон сверхземки!

Девушка отвела взгляд от океанической саванны за иллюминатором. Ее спутник с закрытыми глазами, вытянувшись во весь рост и прижав руки к бокам, лежал на диване, в который трансформировалось кресло; казалось, он спал. Пассажирка долго смотрела на него, не двигаясь, затем подняла руку, окольцованную браслетом личного компа, и в полуметре над дистрофическим телом повесила демопроекцию. Белый прямоугольник размером не больше страницы доисторической бумажной книги. Простые плоские буковки на нем…

А я живу, как жил и буду жить.Скажи-ка мне, безоблачное небо,Какие дали хочешь посулитьТы мне, где был сто раз я иль где не был?Скажи-ка, солнце, в призрачном дымуЯ побреду, не знающий дороги,И в темноте всю прелесть дня пойму?А может, днем пройду я все дороги,И руки протяну навстречу ветру,Навстречу буре сердце свое кину?О, укажи, любовь, мне, почемуЯ от тебя на полпути не сгину!Раскрой глаза мне среди ярких звезд,Моих мечтаний; в чем она, загадкаТревожной жизни, отчего не простОтвет, дорога почему не гладка?И почему колотит и трясетПо кочкам моей жизни балаган,И отчего порой так не везетВозлюбленным и любящим сердцам?Ответь на сотни тысяч почему,Мне кудри, вольный ветер, растрепи,Не пожалей меня, дай самомуОгонь, и воду, и себя пройти.

– Так говорила Ирина Ухова… – неслышно, одними движениями пухленьких губ молвила девушка. – Она часто писала стихи от имени мужчины. Настоящие творцы лишены половых признаков. Дар божий в душах хранится. Тела – вторичны, и признаки их вторичны…

Ее спутник не двигался и глаз не открывал. Взаправду спал.

– Спи, Солнышко, спи. Отдохни, пока есть возможность… Этот мир никак нельзя было пропустить. Здесь тяшками и не пахнет, здесь же сплошь наши, их нельзя бросать. И здесь ты наконец-то своими глазами увидишь то, что искал… если нас не найдут раньше.

Дорога обегала вокруг огромного континента, пролегая в осевом центре города А-пас А-арох Меод Кулам, он же «Очень Длинная Полоса».

Железнодорожная «кругосветка» началась.

…приключения не заставили себя ждать. Стоило лишь этим двоим пассажирам покинуть девяносто первый карон (он же «вагон») сверхземки на следующей тахане и в сопровождении возгласов Мони-Бени «Ма кара?! Кара машеу?! (Что случилось?! Случилось что-то?!)» устремиться к лифту, ведущему на рампу, то есть эстакаду, надземки. «Шум давар нораи, хевре, игану! (Ничего страшного, дядюшки, просто мы приехали!)» – на чистейшем космоиврите ответил пассажир, ныряя в толпу, мгновенно образовавшуюся у лифтовых кабинок. Трое малоприметных индивидуумов, высадившихся из девяностого карона, также растворились в ней.

– Ба, знакомые все рожи… – пробормотал долговязый тощий парень; буксируя спутницу, он нахально протискивался к лифтам.

– Ты был бы идеальным шпионом, – сказала она, цепляясь за длинную руку с непомерно раздутым локтевым суставом. – Чуешь преследователей сквозь стены.

– Иногда… Я и так агент, блин. Никак на пенсию не уйду, как ни стараюсь.

– Они точно не догадываются, что замечены?

– Точно. Я укутал нас в плотную завесу. Мы излучаем стопроцентную радость, мы достигли долгожданной цели…

– Любопытно, из какой конторы эта несвятая троица?

– Не все ли равно? Отрываться один черт надо, кем бы они ни были – иксатыми, торками, копами или местными какими-нибудь… помощниками шерифа.

– Ой, только не шериф! У меня от одного этого слова желудок непроизвольно сокращается…

И они съехали вниз, и пересели в другой поезд. По правилам классического боевика отрываясь от погони, куда эффектнее было бы перескакивать из состава в состав прямо на ходу, но при всем желании ЭТА дорога не предоставляла ни малейшей возможности совершить подобный трюк. Разве что на встречный, да и то в самом низу, на уровне пасей рокевет (то есть «рельсов») неторопливой наземки… Но зачем, когда имеется великое множество станций и можно ПЕРЕСАЖИВАТЬСЯ?!!

И они энергично передислоцировались с яруса на ярус, будто задались целью во всей полноте насладиться своеобразием здешнего бытия…

Постоянно дующий из степей руах, он же «ветер», звучно гладил гаг («крышу») плацкартного карона надземки. Только здесь его поглаживание было ощутимо. Рокеветы наземки двигались слишком медленно, сверхземка же летала в туннеле из силовых полей.

Они стояли в тамбуре и смотрели в холонот. За стеклопластом был город, очень адекватно получивший свое название. Фасады невысоких домов убегали назад непрерывной полосой. Витрины и вывески магазинов и баров, рекламные панно, входные порталы сливались в нескончаемую пеструю ленту. Люди деловито и праздно сновали по тротуару, вливались и выливались из строений, напоминая колонию общественных энтолоидов. И когда надземка замедлила ход, остановилась и длатот («двери») открылись, они быстро шагнули в открывшийся проем… В холонот («окна») сидячих каронов наземки город был виден еще лучше вплотную. Толпа распалась на отдельные лица, но очень скоро они отвернулись от улицы и принялись разглядывать ту часть толпы, которая очутилась в поездах. Поезд катился по насыпи, остановки следовали одна за другой, аборигены входили и выходили, а эти двое с живейшим интересом рассматривали их, будто наглядеться не могли… Потом они снова перебрались выше и в ресторане надземки пообедали. Вернулись в наземку, проехали остаток пути до вокзала сверхземки и совершили молниеносный бросок вверх. Но оторваться от преследователей сумели только через несколько тысяч километров и несколько хаотических пересадок – те оказались на редкость упорными и профессиональными. Избавившись наконец-то от соглядатаев, двое пассажиров спустились вниз на лифте и по ступеням мадригот («лестниц») сошли на уровень пешеходного тротуара. Йом, он же «день», заканчивался, и наступала лайла… Хама («светило») Намибия закатывалась, и наступающая ночь сулила относительную прохладу – теперь можно было покинуть кондиционированный микроклимат поездов и прогуляться на своих двоих в макроклимате.

Присоединившись к человечеству и став его частицами, они рука об руку шли по тротуарам, вдыхая ароматы бесконечной Улицы, рассматривая прохожих и впитывая какофонию уличных шумов. Направлялись они на запад, прямо перед ними на край горизонта присело шемеш, оно же «солнце». Казалось, протяни руку – и крупный апельсин солнца ляжет в ладонь, перекатится с края… Высоченный парень это, видимо, понял, потому что он именно это и сделал – остановился, придержал свою миниатюрную партнершу и вытянул руку к светилу.