Точка опоры (сборник)
Шрифт:
– Что-то такое читал.
– Так вот, вы попали в резонанс с одним из мозговых ритмов. Причем с тем, который относится к высшей, духовной сфере – эмоциям, чувствам. Я понятно объясняю?
– Да, вполне. Весьма интересно. И что же дальше?
– А вот что. Вы сломали, точнее, проникли через некий защитный барьер, стоящий в мозгу. Потому ваша музыка и произвела такое впечатление. А теперь давайте рассуждать логически. Если б музыка оказалась плохой, искусственной, то даже проникнув через барьер, она не вызвала бы никаких эмоций. Значит, в вашей музыке действительно есть настроение, чувства, мысли – это уже хорошо. Но все-таки она далека от идеала.
– Идеал вообще недостижим – на то он и идеал.
– Но подойти к нему, говоря языком математики, сколь угодно близко – можно.
– Да, наверное. На мой взгляд, это музыка Баха, Бетховена, некоторых других классиков. Не вся, конечно.
– Возможно.
Джон задумался. А если писатель прав? Хоть он и фантаст, но в его идее что-то есть.
– Вижу, вы задумались над моими словами, – сказал Мак-Кейз, вставая. – Не стану вам мешать. Я верю: вы это сможете.
"Что – "это"?" – снова хотел спросить Джон, но Мак-Кейз уже направился к выходу. Лэкер вернулся за столик к коллегам по группе. Слова Мак-Кейза не давали ему покоя. "Что он имел в виду – "Вы это сможете"? Биоритмы, мозговые барьеры…" В памяти снова всплыла последняя песня. Джон попытался выделить из нее ритмическую основу. Ну-ка, ну-ка, что у нас получается? Мелодия и подголоски отошли на задний план и исчезли, в голове запульсировал четкий ритм ударных и ритм-гитары. И вдруг из этого ритма начала рождаться другая, новая мелодия! Явственно проступили переливы органа, стал слышен высокий и сильный голос соло-гитары и оттенявший ее бас, серебряной капелью отозвалось фортепьяно, синтезатор выводил свои неземные рулады. Джон отключился от всего – он сидел и внимал звучавшей в нем музыке. И вдруг он осознал: вот она, музыка, о которой он мечтал всю жизнь! Джон сорвался с места и, забыв шляпу, выскочил на улицу, в промозглую сырость осеннего Лондона. "Домой, домой, скорее домой – успеть записать рождающуюся внутри него симфонию!"
Джон работал всю ночь. Новая музыка стремительно распускалась подобно чудесному бутону, крепла, звучала в нем – а он только лихорадочно записывал. Но он зря торопился. Если он не успевал записать, мелодия повторялась снова, и лишь потом развивалась дальше. Менялся ритм, подключались новые инструменты, солировал орган, выбивали дробь ударные, а Джон писал, как одержимый.
Наконец, уже под утро, в голове Лэкера прозвучал последний аккорд, и все смолкло. Джон сидел словно в трансе, глядя на засыпанную исписанными нотными листами комнату. Он хотел кому-то позвонить, но тут же забыл, кому и зачем. Не раздеваясь, Лэкер рухнул на диван и провалился в сон.
Проснулся он в два часа дня и сразу принялся собирать разбросанные по комнате листы. Затем уселся за стол и стал расписывать партитуру для инструментов.
Когда он закончил, до концерта оставалось около часа. Джон отыскал в справочнике номер Мак-Кейза и набрал его. Писатель поднял трубку на третьем гудке.
– Добрый вечер. Вас беспокоит Джон Лэкер. Кажется, мне удалось это . Приходите сегодня на концерт.
– Приду обязательно. Спасибо, что позвонили. Я не думал, что у вас получится так скоро.
– Я работал всю ночь. До встречи.
– До встречи.
Джон положил трубку. Товарищам по группе он все скажет перед самым выступлением. Так будет лучше. А теперь наскоро перекусить – и на концерт. Взгляд Джона упал на пачку исписанных листов. Секунду поколебавшись, он взял ручку и размашисто написал на первом листе всего одно слово.
"Перерождение".
Последним, за пятнадцать минут до начала, появился Чарли. Джон поднялся со стула.
– Сегодня мы будем играть мою новую вещь, – без всяких предисловий заявил он.
– Ты с ума сошел? – осведомился Чарли, не успевший снять пальто и так и застывший с рукой в одном рукаве.
– Нет, не сошел. Мы достаточно хорошо чувствуем друг друга, чтобы сыграть ее с первого раза.
– Не верю, но – допустим. Тогда полетит вся программа. Она концептуальная, а новая вещь ее попросту развалит, даже если она гениальная. Да ты сам это не хуже меня знаешь!
– Никакой программы не будет. Я написал симфонию, которая идет около часа.
– Ты точно рехнулся! Ее надо репетировать, по крайней мере, месяц. Даже с такой сыгранностью, как у нас.
– Не надо. Вы все поймете. Вот партитура. Ребята, я прошу вас. Ради меня. Если случится провал – все убытки за мой счет.
– Да при чем тут деньги?! – возмутился Бенни. – Давай ноты. Раз Джон просит, надо сыграть. Верно,
ребята?Чарли наконец снял пальто и махнул рукой.
– Ладно, сыграем твою симфонию. Но если мы провалимся – что весьма вероятно – то это будет на твоей совести.
– Да разве вы не видите, куда мы катимся?! – взорвался Джон. – Мастерство совершенствуется, а музыка – ее нет! Нет того, что было у нас два года назад. Нет души. И я нашел ее! Мы должны вырваться из этого болота – сейчас или никогда! А теперь – на сцену.
Впервые Джон сам вышел к микрофону. На мгновение он заколебался. Поймут ли его? Должны понять. Ведь большинство сидящих в зале слышали их первые концерты. Все, что он до сих пор писал, было прелюдией к тому, что они сыграют сегодня. Даже если десять человек поймут, прочувствуют его симфонию, – значит, он писал не зря. Джон поискал глазами в зале Мак-Кейза, но не нашел. Все, хватит тянуть.
– Леди и джентльмены, сегодня мы даем необычный концерт. Сегодня вы впервые услышите мою симфонию под названием "Перерождение".
Джон уселся за орган. Взглянул на своих друзей – те в ожидании смотрели на него. Он осторожно опустил пальцы на клавиатуру. Музыка возникла незаметно из наступившей в зале тишины, и никто не мог бы точно определить момент, когда тишина перестала быть тишиной и стала звуком.
Музыка нарастала, она поднималась вверх, казалось, звуковым давлением она проникала в каждую трещину, каждую щель, физически наполняя зал. И когда нарастание достигло апогея, в музыку как бы исподволь влился четкий пульсирующий ритм ударных и ритм-гитары. С глаз слушателей словно спала пелена, из ушей вылетели ватные пробки, рухнули все преграды, и музыка заговорила с ними напрямую. В ней было все – серебряный звон весенней капели и свист осеннего ветра, шаги одинокого прохожего на пустынной ночной улице и радостный детский смех, печаль утраты, вой падающей бомбы – и перекрывающая его мощная и всепобеждающая симфония жизни. Ласковый шепот влюбленных и торжествующая поступь человека, освобожденного от оков, неземная мелодия космических странников, вечно скитающихся в безднах Вселенной, вспышки сверхновых и уверенное биение пульсаров. Музыка Космоса переплеталась с музыкой Земли, образуя единое целое, создавая мост, соединяющий Землю со всей Вселенной, и сердца людей – между собой. Но понемногу из общей полифонии выкристаллизовывалась одна, ведущая мелодия. Все остальные подголоски постепенно сливались с ней, и эта новая мелодия, словно чистый и светлый ключ, лилась в души слушателей. Мелодия обновленного человека, человека будущего, которому все подвластно. Человека с большой буквы. Вот он лежит на земле, постепенно пробуждаясь от долгого сна, садится, с интересом осматривается по сторонам. Он все видит заново – траву, цветы, лес, бабочек, птиц, облака в небе… Человек встает, осознав себя, расправляет плечи и… устремляется в небо, к звездам. Он должен познать весь огромный мир, планеты и звезды, галактики и туманности, всю Вселенную! Путь его бесконечен и прекрасен…
Джон не замечал, что уже не касается клавишей органа, заставляя инструмент играть одной силой мысли. С этими новыми невидимыми "пальцами" он мог творить, казалось бы, невозможное. Джон одновременно управлялся с органом, роялем, тремя синтезаторами и несколькими приставками. Он просто должен был успевать – и он успевал. Остальное его сейчас не интересовало.
На заключительных тактах полета обновленного человека Джон почувствовал, что поднимается вверх. Музыка продолжала звучать, а тело его поднималось все выше и выше. Когда замолк последний аккорд, Джон достиг потолка. Ему вдруг захотелось увидеть небо – и он немедленно оказался снаружи. В черном небе сверкали яркие россыпи звезд. Джон залюбовался ими, повиснув над крышей концерт-холла. Его непреодолимо тянуло туда, к звездам. Джон стал сначала медленно, а потом все быстрее набирать высоту. Он слышал симфонию Вселенной, слышал звучание квазаров и затухающие импульсы красных карликов, слышал тяжелый, засасывающий зов "черных дыр". Там, в Космосе, его ждали новые миры, ждали братья по Разуму. Но что-то все время мешало ему, не давая одним мгновенным скачком перенестись к ближайшей звездной системе. Джон прислушался. Мысленно он взглянул вниз, на быстро уменьшавшуюся Землю. Там, в покинутом им зале, он увидел Эдварда Мак-Кейза. Мак-Кейз звал его. А вместе с ним его звали так и оставшиеся на своих местах три тысячи слушателей, и его друзья-музыканты – его звали все люди. Да, прав был Мак-Кейз. Человечество должно переродиться, подняться на новую, высшую ступень развития. И он, Джон Лэкер, стал первым человеком нового типа. Первым Хомо Космикус. Но старое Человечество не вымрет – оно станет новым Человечеством. И в этом ему поможет он, Джон, и его музыка. Там, внизу его ждали люди. Они тоже должны переродиться!