Точка росы

— Юрий Иванович, что будем делать? — спросил озабоченно Пядышев и посмотрел на главного инженера. — Ненец не стал бы зря пугать. Посмотрите, оленей чуть не загнал!

— Пирцяко Хабиинкэ, — громко сказал Тонкачев. — Хальмер-Ю мы не тронем!

Трактор рывком сорвал приставшие к снегу полозья саней и, кроша его стальными гусеницами, потащил балок за собой.

Машина за машиной проходили мимо нарт с оленями Пирцяко Хабиинкэ. Он продолжал размахивать руками. Сейчас он снова убедился, что все незнакомые ему люди похожи на Большого Мужика. Теперь он вспомнил, что говорил Ядне Ейка. Это и есть тракторный поезд, который ждет Большой Мужик. Как плохо он знает их язык — не смог рассказать о коварстве болот. Каждое, как капкан на песца, сторожит свою жертву! Тракторам с горящими глазами никогда не дойти до Ево-Яхи! Это говорит он, Пирцяко Хабиинкэ! Совесть его чиста. Он сделал все, что мог! При встрече скажет председателю колхоза.

Проводив печальными глазами последний трактор с санями, Пирцяко Хабиинкэ вернулся к своему стаду.

2

Время в тундре по-прежнему не делилось на день и ночь. Темнота не отступала. Звезды не сходили с неба и бессменно несли дежурство в высоте. Пять дней шел санный поезд.

Тонкачев с минуты на минуту ожидал самого худшего. Вспомнил оставленную квартиру, трех заплаканных дочек. Утешая их, он обещал скоро вернуться из командировки. Но тракторный поезд двигался не по наезженной улице города, где известны все повороты и тупики. Если заблудятся, их не отыскать и с одного вертолета.

Неужели он испугался? Торопливо отогнал от себя эту мысль. Из лежащей карты выпала фотография. При тусклом свете лампочки Тонкачев вглядывался в лица дочек, спят сейчас они крепко и не представляют, что санный поезд все еще в пути.

Коваленко заглушил мотор. При всем уважении к начальнику он сам определял, какие приказания ему надо выполнять, а какие сказаны сгоряча. За трактор он один в ответе. А не выйдет санный поезд на Ево-Яху — спросят с главного инженера.

— Завсегда утро вечера мудренее! — Коваленко сладко зевнул и начал умащиваться на сиденье.

Тонкачев пошел в балок. Сильные порывы ветра со снегом раскачивали домик, как морские волны. Стонущими голосами гагар скрипели стойки и потолочные перекрытия.

— Живы, курилки? — спросил начальник поезда, обламывая звонкие сосульки, наросшие на шапке и воротнике.

— А чего нам делается! — откликнулся Николай Монетов. — Спим да едим! Прямо санаторий на санях.

— Грейтесь, Юрий Иванович! — сказал Пядышев, уступая место около железной печки. — Огонь согревал и пещерного человека. Интересно, забредал ли он на Ямал?

— Мамонтов здесь находят. Найдут и пещерного человека с шарошкой в руке и разводным ключом. Ученые установят, был он газовик или нефтяник.

— Хозяйственники в каменный век были добрее! — заметил Гордей Завалий. — Шкуры тогда выдавали без ограничений. А сейчас полушубок не допросишься. У ненцев малицы, а у нас телогрейки с новым названием «геологический костюм». Пещерного человека всунуть в такую одежду, он сразу бы дал дуба!

— Зря ты так говоришь, Гордей! — сказал один из рабочих. — Пещерный человек бегал за мамонтами и грелся.

Тонкачев с наслаждением стягивал с себя мокрую одежду. Комья снега падали на раскаленную чугунную печку и испарялись.

— А метет здорово, — заметил Пядышев. — Ненец, выходит, нас не зря пугал!

— Узнать бы скорость ветра, — вставил электрик.

— Зачем тебе? — озабоченно спросил Тонкачев. — Одно знаю: из графика мы выбились. Только бы хватило солярки добраться до нашей точки.

— В тундре как в море, — сказал Гордей Завалий. — Едем, едем, а все не видно берегов.

— И дорогу не у кого спросить, — горько усмехаясь, добавил Пядышев. — Вынырнул ненец и пропал. Подождем, может, второй появится.

Тонкачев почувствовал раздражение. Выехали без радиостанции. Надо было бы подождать, пока ее доставили бы из Тюмени. Основание для тревоги есть. По графику должны на четвертый день прибыть на место, а они еще до сих пор в дороге. Вспомнил полет на вертолете с Шибякиным. Великан перебегал от одного окна к другому и громко выкрикивал: «Смотрите, смотрите, вот запетляла Ево-Яха». А что, если путешествие-то начальник экспедиции затеял тогда с умыслом и Уренгойское месторождение придется принимать ему, Тонкачеву?!

Пядышев сидел у столика. Сдвинул в сторону разбросанное домино. Достал из кармана блокнот. Он регулярно вел записи, но, перелистав странички, рассердился. Записи скупые: «Вел трактор с восьми четырнадцати. Время определял по часам Юрия Ивановича. Мои „ходики“ остановились. Крепко спал. Снился Лавчуков в моей ушанке. Почему он подарил ее Риму Сулейманову? Нельзя передаривать подарки». «Какая чушь, — подумал он про себя. — Надо записать фамилии всех участников экспедиции. Ведь немного погодя санный поход уйдет в прошлое, как ушел в историю наш газопровод в Тазовском. Хорошо, что ненец рисунок прислал. Всех с Викторенко восстановили».

Ветер все так же бил в стенку балка, и он со скрипом раскачивался. Из раздергиваемых досок торчали гвозди. Пламя свечи на столе вытягивалось и коптило, Пядышев вспомнил проводы, крепкое рукопожатие Викторенко. Стал он для него учителем, теперь появился второй. У Юрий Ивановича есть чему поучиться: мудрости и спокойствию.

— Мужики, спать! — сказал громко Пядышев и потушил свечу. — Кто знает, сколько будет злиться пурга. Надо экономить. Даже эту свечу!

Пурга бушевала два дня. В снежных облаках тракторы расползлись в разные стороны, и на сбор колонны ушел четверг. Только ночью тракторы заняли свои места, и колонна тронулась с путь.

— Белое безмолвие, — сказал Тонкачев, посматривая на синеватую стрелку компаса. Он не мог признаться трактористу, что начал сомневаться в ее показаниях. Упрямо смотрел на карту, отыскивая изгибы Ево-Яхи. С воздуха она сразу запоминалась, очерченная тенями.

— Лес! — ошалело закричал тракторист. Он оторвал руку от рычага и вытянул ее вперед. Длинные лучи фар упирались в черную стену. Он не мог поверить, что кончилась тундра, он устал от огромной равнины, где перед глазами снег и снег.

— Кажется, в самом деле лес! — Тонкачев посмотрел на карту. Черная полоска означала лес. Кабина трактора похожа на кабину вертолета, но здесь нет никакого обзора, как у пловца, который видит не выше своего подбородка. Знал, что низкорослые ели и кедрачи всегда росли по берегам рек и ручьев, и мучительно старался понять, какая река пряталась под глубоким снегом. В солнечный день по теням легко отыскать реку, но сейчас, в сероватой мути, нечего об этом и думать.

Коваленко до боли в глазах смотрел в окно, чтобы не прозевать спуск к реке. Открыл дверь кабины, высунулся наружу. Впереди все тот же снег, под цвет темного неба.