Точка сингулярности [= Миссия причастных]
Шрифт:
Ланка Маленькая, на самом деле Бухтиярова, и удивительным образом её тоже с детства звали Ланой, а не Светой. Медсестра широкого профиля, тоже очень симпатичная. Размером больше Ланки предыдущей, то есть Рыжиковой (меньше той Ланки быть просто невозможно — при росте метр пятьдесят весу тридцать восемь кило), но маленькая по возрасту (Рыжиковой — тридцать пять, Бухтияровой всего тридцать — существенная разница в их годы!). Ланка Маленькая выходила гулять вместе с мужем Ваней — классным электриком и водителем, работавшим в солидной фирме. По выходным Ваня, как правило, гулял один. А собака у них была представительная — огромная восточно-европейская овчарка-переросток Стэн, а полностью — Стендаль.
Олег Карандин, компьютерный гений, выросший из скромного советского специалиста по АСУ ТП (то бишь по автоматическим системам управления технологическими процессами, если кто забыл) в настоящего современного программиста. Осуществлял
И, наконец, Юлька. Просто Юлька. Нимфа, волшебница, фея. Иногда, очень редко, вместо неё гуляла мать, точнее мачеха. Отец, полковник милиции Соловьев на бульваре не появлялся, он вообще в Москве жил наездами, предпочитал дачу, чистую экологию и тишину. Юлька старалась прогулки не пропускать, даже когда приходила совсем усталая из своего вечернего юридического института. Она любила потусоваться в компании старших товарищей, послушать умные разговоры, иногда о себе рассказать, иногда попросить совета. А уж на общих пьянках — праздники, как общенародные, так и персональные, отмечались здесь традиционно и весело — Юлька всегда становилась душой общества, сыпала молодежными анекдотами, в которых порой из-за обилия сленга приходилось объяснять, над чем следует смеяться, строила глазки мужикам, игриво шутила, позволяла целовать себя в щечку на прощание.
Но первая встреча с Юлькой на бульваре получилась у Тимофея совсем не такой, как он ожидал.
Тогда, в августе, возле разбитой машины случилось настоящее чудо.
Кто ещё нравился ему так сильно за последние пятнадцать лет? (О первых годах после свадьбы и говорить нечего). Тимофей перебирал в памяти, и никого не находил. Да, заглядывался на красивых девиц, особенно летом и на пляже — это было. Да, случалось глупо мечтать об адюльтере, как развлечении — и такое было. И ещё было совсем уж нелепое желание «поквитаться» — это очень давно. После того, как между первым и вторым курсом — Верунчику ещё двух лет не было — он уезжал на шабашку на полтора месяца, деньжат подзаработать, а Маринка проторчала все это время в Москве. Дачи у них тогда не было, а снимать не пойми что с крохотной девочкой не хотелось. И вообще, живут на окраине, воздух нормальный, Битцевский парк рядом. В общем, ребенок в значительной степени был повешен на бабушку, а Маринка решила от мужа не отставать и подрабатывала в институтской библиотеке — книги перебирала. Как выяснилось, не только книги.
Там интересный коллектив сложился. Старшие ребята-дипломники, увлекавшиеся сугубо запретным в ту пору тантризмом и ценившие в нем преимущественно сексуально-практическую сторону, задурили простодушной девушке голову, а к тому же красавчик Максим ей вдруг понравился. Короче, когда молодые супруги встретились после первой в их жизни серьезной разлуки, им было о чем рассказать друг другу. Тимофей на БАМе много сибирской экзотики повидал, правда, местных баб из поселка Звездный обслуживать ему было некогда, сил хватало лишь до койки в общей палатке доползти на негнущихся ногах. А вот молодая жена… Слово за слово, охи-вздохи, потом давай глаза прятать, потом — в слезы и… созналась в измене. Правильно сделала. Слухами земля полнится, а когда посторонние про тебя рассказывают, всегда хуже выходит: и гадостей по дороге больше налипает, и всем обиднее.
В общем, Тимофей поорал, поорал, да и простил, конечно. Не морду же бить, в самом деле? Но через месячишко выяснилась от друзей интересная подробность: Маринка-то его не с одним Максимом переспала, а с четырьмя(!) ребятами. Редькин вздрогнул, вмиг осознав, что это правда: неужели со всеми сразу? Нет, оказалось, по очереди. Но ведь это, пожалуй, ещё хуже. Маринка признала все, не сразу, но признала. И что это на неё нашло тогда? Объяснить не сумела, Тимофей — тем более. И странным образом именно чудовищный абсурд ситуации помог примириться со случившимся. Обида и ревность ослабли (один мужчина — это серьезная измена), а четверо за один месяц — это же просто бред и помутнение рассудка, тут не ревновать, а лечить надо. Но вот желание поквитаться возникло и прочно поселилось в мозгу. Не в буквальном смысле, разумеется — найти четырех девок, чтобы один к одному все вышло, а в принципе. Тимофей победил в себе этот комплекс только через три года.
Дело было так. Они с Маринкой оказались в компании золотой молодежи на подмосковной даче. Хозяин, молодой, но жутко толстый и потливый парень прослыл любителем эротических экспромтов, и когда все собравшиеся были уже на рогах, восьми самым бодрым предложил с ящиком вина отправиться на ближайший пруд — испытать все прелести романтического ночного
купания. До воды добрались не многие, некоторые элементарно боялись утонуть — и правильно, между прочим! — зато все поголовно разделись и добрались друг до друга, нарочито перемешав мужей, жен и просто партнеров, с которыми приехали. В глазах Редькина четверо окружавших его девушек и трое парней давно уже превратились в четырнадцать зыбких фигур не вполне определенного пола, поэтому, в сущности, было все равно, что досталась ему не фотомодель, а самая страшная девица с вислым задом, большой, но некрасивой грудью, кривыми ногами и лошадиной челюстью. Тем более, что активность она проявляла невиданную и делала много такого, чего Маринка не умела или не любила. А это интересно. Рот у этой девицы работал, как форвакуумный насос, с ней нужно было сражаться, если не хотел иметь синяков на всех местах. И другими губами она тоже как будто целовала: обхватывала, например, голыми ляжками ногу или руку и елозила со стонами. А то вдруг, хитро извернувшись, коротко и страстно прижималась разгоряченным лоном к самым неожиданным местам: ко лбу, к шее, к груди. Наконец она чрезвычайно виртуозно ласкала все тело Редькина ладошками и пальцами, собственно с этого и начала. Сидя на коленях у Тимофея, деваха потрясающе нежно ерошила ему волосы. Он хорошо помнил, как именно в тот момент победил все ещё дремавшую где-то внутри робость, и давнее желание поквитаться с Маринкой с восторгом вырвалось наружу. Он осмелел и с наслаждением начал мять ещё под платьем большую мягкую грудь своей избавительницы, а дрожащей от нетерпения рукой потянулся к горячему и влажному, туда, пониже заветного треугольника…Собственно вот только это все и было здорово, а потом, когда началась возня на мокрой, истоптанной прибрежной траве, когда он лежал, чувствуя лопатками какие-то веточки и жучков, а эта туша самозабвенно прыгала на нем, удовольствие уже кончилось, ему было душно, и даже немного больно, и было противно смотреть на мокрые складки живота, на тяжелые прыгающие титьки, на её непрерывно открытый слюнявый рот (нет не ту они выбрали позу, ох, не ту!) и особенно противно — на собственную детородную жидкость, мутными каплями запутавшуюся в её кудряшках… К финишу Тимофей пришел, как-то случайно, скучно, бесцветно. И после этого его почти сразу стошнило. Вина-то выпили очень много, а вначале ещё и водки.
Но цель — отомстить за супружескую неверность — была достигнута. На все сто. Почему? Да потому, что хозяин дачи сильно промахнулся, выбрав именно себе худенькую, стройную Маринку. Она и на трезвую голову, и даже в легкой эйфории подобных мужиков терпеть не могла, а тогда к моменту всеобщих совокуплений назюзюкалась уже сверх меры и готова была блевать сильно раньше мужа. Так что вывернуло Мариночку сразу, от первого же мокрого поцелуя и неистребимого запаха пота в объятиях сластолюбца, жирные лапищи которого даже похватать ни за что толком не успели — парень вынужден был сразу идти купаться. Ну а после того, как Маринку начинало тошнить, вернуть её к активной жизни — это уже дело нереальное.
Однако самое, быть может, интересное, что эта давняя оргия стала практически последним эпизодом в истории супружеских измен семейства Редькиных. Повзрослели, поумнели. Были, конечно, отдельные мелкие попытки — с обеих, надо думать, сторон, но успехом они не увенчивались.
Тимофей ещё и ещё раз вспоминал всякие пьяные поцелуйчики и пьяные обжимания, заводившие, разумеется, вспоминал и пьяные размышления, кого бы трахнуть. Но это все о другом. Последние пятнадцать лет на девушек и женщин он смотрел либо как на друзей, либо, как на красивые модели — возбуждение при этом может возникнуть вполне естественное, но любовь…
А вот на Юльку в тот августовский день он посмотрел именно влюбленными глазами. Глазами неженатого юнца. Всколыхнулось что-то давно и безвозвратно забытое, и от этого сделалось очень приятно и очень тревожно. Он даже ночью, когда Маринка уже спала, хотел было выпить по привычке, да передумал. Появилась у него — лет семь уж как — такая дурная привычка: где бы и с кем бы ни пил, добавлять потом в одиночку. Иногда стакан, а иногда хоть глоточек — но обязательно добавлять. Скверная привычка. А вот в ту ночь передумал, тормознуло его что-то неведомое, но сильное. Потом понял: играть в юность — так до конца. И ничего не сказал Маринке о своих ощущениях. О Кругловой в тот раз все рассказал, а о Юльке — ни-че-го. Вот это и было самое тревожное. Планировал, что ли, всерьез завести интрижку? Смешно. Если не сказать, страшно. Да нет, никогда бы он не пошел на такое, а тем более теперь — не тот уже человек. И не сказал-то жене, наверно, совсем по другой причине. Существует мнение, будто мужчины ревнуют больше телом, а женщины — душой. Измена душой, пусть только в мыслях, может обидеть сильнее, чем пьяный секс в полусознательном состоянии. Так зачем же делать больно любимому человеку, да ещё ни с чего? А он любил свою Маринку, действительно любил, несмотря ни на что.