Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Ладно, пошли, — сказал я, поднимаясь. Семейный фольклор Здановичей вдруг странным образом возбудил меня. — Вот только куда пойдем?

— Да куда угодно! — похотливо улыбнулась Наташка. — В тренажерный зал, в душ, в туалет — здесь же всюду чисто.

— С ума сошла. Это эмират Шарджа, застукают в общественном месте с таким делом — могут в тюрягу запихнуть, не знаешь разве?

— Знаю. Не застукают. Мы быстро.

Глаза её горели. Она уже внутренне накрутила себя и распалялась с каждою минутой все сильнее. Мы нырнули в какой то предбанник, где не было никого, и Наташка вдавила меня в стенку между умывальниками. Впилась губами в лицо, в шею, в грудь. За дверью послышались голоса, и, держа меня за руку, она рванулась вглубь помещения — это была раздевалка со множеством шкафчиков и не слишком удобными для известных действий, но все же мягкими скамейками. Наташка попыталась закрыть дверь изнутри, ничего не вышло, она плюнула на это, метнулась назад, тут же запрыгнула на меня, обхватив ногами, и наконец, поймала огромным жарким ртом мои губы. В этот момент внешняя дверь распахнулась с грохотом.

Мы успели расцепиться, когда в раздевалке (я так и не успел понять, мужской или женской) появился легкий на помине Зданович.

— Катер отправляется. Только вас одних и ждут.

Такой кайф обломал, придурок!

По дороге к берегу сумку я, конечно, захватил с собой. Вообще это было сильно: отправить свою жену играть в теннис с вражьим агентом, а самому уйти трахать чужую жену, оставив под шезлонгом без присмотра «беретту» с запасным магазином, трубку космической связи, могущую запеть в любую секунду и уникальное магниточувствительное устройство, разработку Спрингеровского Центра стоимостью в несколько десятков тысяч долларов. Нет, в Эмиратах конечно, не воруют. Но за Гольдштейном следила только Белка. И кто мог поручиться, что у него нет сообщников? Почему же я так поступил? Я задавал себе этот вопрос. И ответил предельно просто. Мне так же, как и Наташке Крутовой, ВСЕ надоело. И работа, и семья, и дети, и любовница, тем более что у меня все это жутко перемешалось, перепуталось, и вообще, у меня было намного глубже: мне человечество надоело со всеми его безумствами и грядущей нирваной.

Я продолжал думать об этом и в катере, который сам по себе оказался шикарным аттракционом. Погода вдруг слегка испортилась, наползли какие-то облачка, ветер поднялся, океан вспучился и пошел волнами. Индус, стоявший за штурвалом в потоке брызг, походил на отчаянного китобоя или флибустьера, вышедшего в бурное море на последнюю битву с врагом. А мы напоминали невольников, сгрудившихся на дне этой утлой лодчонки, которую бросало вверх и вниз, как пластиковую бутылку из-под пепси-колы. Самые тихие места были сзади — туда и спряталась провизжавшая всю дорогу Белка вместе с Рюшиком (этого, несмотря на все мольбы, к папе на самый нос не пускали). А папа и сам на том носу держался с трудом. Тем более что одной рукой приходилось контролировать сумку, и только вторая мертвой хваткой прилипла к фальшборту. Рядом с папой почему-то оказалась тетя Наташа худенькая. Толстая тетя Наташа визжала вместе с мамой в кормовой части катера.

Вообще в этой лодке было действительно тесно, и Наташка, зажатая между мной и Мыгиным, совершенно откровенно льнула ко мне, улыбалась от уха до уха и победоносно косилась на своего вчерашнего любовника. Игорь не обращал внимания или делал вид, а мне было очень трудно не обращать внимания, потому что наши тела соприкасались весьма плотно, а при каждом подпрыгивании на высоком буруне Наташка ещё и хваталась руками за какие попало части моего тела и делала это высокохудожественно — спасибо холодным брызгам и ветру, которые хоть чуточку охлаждали разгоравшийся во мне жар.

А на коралловом острове оказалось скучновато. Солнце вышло из облаков и можно было просто лежать и загорать. Можно было ходить, забираясь все выше и глядя вдаль. Можно было наблюдать жизнь крабов, которые бегали по отмели в несметном количестве. Наконец, главным развлечением было подводное плавание среди кораллов. Мыгин все-таки взял мне маску и ласты, сам бы я так и забыл о них, и мы втроем: Игорь, Паша и я (остальные энтузиазма не проявили) принялись за изучение красивейшей флоры и фауны океанского дна, удивительно сильно изгаженного туристами: залежи антропогенного мусора царили повсюду, местные чистюли-арабы в своем стремлении к порядку и гармонии до этих несчастных рифов ещё не добрались. И от соседства лохматых придонных банок, бутылок и коробочек плавать становилось все противнее. Но что ещё оставалось делать? Уединиться на таком острове решительно негде, он маленький, каменистый и колючий. О Наташке мне пришлось на время забыть, и вообще, уже через полчаса все загрустили, сели на полотенца и стали тупо ждать возвращения катера. Один только Мыгин все ещё плавал где-то.

Потом над водой разнесся его преувеличенно громкий крик.

Я вздрогнул и сразу посмотрел на Гольдштейна. Неужели началось?

Оказалось — как всегда, чепуха полнейшая. Мыгин напоролся на черного морского ежа с этими жуткими иглами сантиметров по двадцать длиною. Иглы тонкие, эластичные и с зазубринами, они легко проникают под кожу, а вынуть их обратно практически невозможно — жди, пока сами вылезут.

— Больно? — спросил я сочувственно.

— Больно, — ответил он коротко.

Рука Мыгина вмиг побелела и опухла, по синеватой ладони сбегали размытые струйки крови, а чудовищные иглы прочертили длинные черные борозды под кожей. Ну, прямо хоть фильм ужасов снимай. Витек и снимал, попросив разрешения у Игоря.

А дальше начался просто театр абсурда. Убивая время до прибытия за нами транспорта, я снова полез в воду, хотелось успокоить расшалившиеся нервы. Все-таки кораллы и рыбки под водой — это действует умиротворяющее, перед последним актом нашей трагедии я должен был максимально успокоиться. Ну, я и успокоился. Возле самого берега, метрах в пяти, не больше, вставая на ноги, оступился и угодил рукой… Куда бы вы думали? Правильно! В такого же, как Мыгин, черного страшного ежа. Урон моей правой ладони, включая большой и указательный пальцы, был нанесен существенно меньший, но боль была очумительная, жгучая. К счастью, быстро проходящая. Рюшик, по-моему, даже возгордился, что не только дядя Игорь, но и его папа умеет напарываться на морских ежей. А Белка не то чтобы расстроилась, скорее разозлилась: «Вечно с тобой какая-нибудь ерунда случается!» Паша мудрено и нудно рассуждал, что еж — дело серьезное, и надо немедленно идти к врачу. Вспоминал, как он на Кубе укололся сухой рыбьей костью, и как рука у него болела после чуть не полгода. Ну, мы и пошли сразу к врачу, то есть обратились к Наталье. Та в своей тверской практике с морскими ежами дела не имела, но все-таки заверила нас обоих, что руки ампутировать не придется. Единственный, кто и меня, и Игоря по настоящему жалел, — это была Наташка, она бегала от одного к другому, бледная, готовая расплакаться, и причитала. Молодежь во главе со Здановичем даже хихикать начала.

А я вдруг подумал: «Что за чертовщина!» Вспомнилась русская поговорка: Бог шельму метит. На что намекал нам Бог? Что мы оба — любовники одной женщины? Или?.. Вот про это «или» я и думал всю обратную дорогу и теперь уже точно знал, что просто обязан трахнуть Наташку.

А времени на все про все оставалось мало. Пока другие в море купались напоследок, мы с Игорем, как полные идиоты, скучали возле палатки, где торговали водой, булочками, давали в прокат ракетки, маски с ластами и прочий инвентарь. Здесь же был и медпункт. Мы отмачивали свои несчастные руки в специальном теплом растворе цвета растаявшего клубничного мороженого и с резким, незнакомым, странно будоражащим запахом. Избавители наши добродушно улыбались, мол, надо же, сегодня, только два таких придурка — вчера целых семь было. А волшебное средство быстро снимало боль и, если верить этим индусам, ускоряло процесс отторжения тканями инородных тел. Потом неутомимый Мыгин побежал к полосе прибоя, почему-то он непременно хотел окунуться перед отъездом, а я сказал, что предпочту принять душ и тронулся ко входу в отель.

Наташка ждала меня прямо у дверей. Конечно, в обоих раздевалках было теперь, под вечер, полно народу, а вот тренажерный зал пустовал, и она потянула именно туда.

— Игорь может вернуться, — сказал я.

— Плевать. Пусть приходит. Я ему сама сказала, что буду ждать в тренажерном зале.

— Правда?! — обалдел я.

— Шучу!

Она уже усадила меня на какой-то снаряд и сама взгромоздилась сверху, она тяжело дышала и, не размениваясь на мелочи, стаскивала с меня плавки, а свои просто оттягивала в сторону. Мне ничего, ну ничего не надо было делать — она исполняла сольную партию, направляя даже мои руки туда, куда хотелось ей. Впрочем, мне тоже туда хотелось. Я вспомнил какой-то старый-старый фильм с Мастрояни, где его герой-импотент бывал на что-то способен лишь в минуты крайней опасности. У нас была очень похожая ситуация. Я жутко торопился, я всего боялся, и на этом фоне разгоралось неистовое желание. И когда мы соединились, нам даже двигаться особо не пришлось — все закончилось в считанные секунды яркой вспышкой и изможденными вздохами, переходящими в хрипы.

Иногда после такого ощущаешь разочарование и даже некоторую брезгливость к партнерше, но с Наташкой я испытал истинный восторг. Будучи любителем, просто даже гурманом предварительной игры, изысканных ласк и всяческих долгоиграющих вариантов, я вдруг ощутил пряную и острую прелесть вот такой взрывной страсти, мощной, мимолетной и разрушительной, как цунами. И мне было нелегко вспомнить цель, ради которой я пошел на все это. Давя глубоко внутри налетевшую, словно смерч, влюбленность, я заставил себя считать Наташку врагом и вкрадчиво шепнул ей с интонацией, исключающей всякое предположение о шутке:

— Так на кого же ты все-таки работаешь?

Она отстранилась на секунду, сверкнула вмиг потемневшими глазами и предельно холодно, предельно жестко ответила:

— Крутова всегда работала и будет работать только сама на себя. Ф-фу, чуть не испортил все, дуралей!

— Ты ничего не поняла, ласточка, — я вновь сменил гнев на милость, и принялся ласкать её нежнее прежнего. — Я просто очень не хочу ссориться с тобою.

И она оттаяла, она заговорила, как давеча, когда катила баллон на Мыгина.