Точка сингулярности

А последним весьма экзотическим штрихом той субботы стала прочитанная перед сном шифровка Тополя, в которой он сообщал, что завтра выйдет со мной на связь по телефону ровно в 21.00 по дубайскому времени, и мне в этот момент надлежит быть не где-нибудь, а посреди пролива на одной из моторных лодок, которые за полдирхама перевозят с берега на берег местных темнокожих пролетариев.

Инструкция радовала новизной, и я засыпал весь в предчувствии чего-то важного и, возможно, радостного.

А день шестой и впрямь выдался прекрасным и на другие совсем не похожим. Во-первых, все проснулись с идеально чистыми головами. Во-вторых, жара неожиданно спала до двадцати семи градусов в тени, и это бодрило необычайно. В-третьих, кто-то, по-моему, все-таки Наташка, предложил ехать не на пляж, а в аква-парк. Рюшик, услышав об этом, завелся с пол-оборота. Но что характерно, и все взрослые загорелись. То ли надоело изо дня в день просто валяться на песке, то ли в каждом взрослом действительно до старости живет ребенок, то ли… Мне не хотелось особо рассуждать — я был просто обязан прислушиваться ко всем и плыть по течению.

С этим челночным народцем плыть параллельным курсом было удивительно легко и просто: они всё делали дружно. Исключение составлял Зданович, иногда увлекавший с собою Костю, иногда Алину, а иногда и обоих. К знаниям Боря стремился не менее азартно, чем к юбкам. И я ещё в четверг, если не в среду, отчаялся отслеживать его безумные перемещения по музеям, книжным магазинам, концертным залам, его поездки в соседние города на взятых в прокат автомобилях. При здешних дорогах, по которым никто не запрещал летать со скоростью двести, а то и больше, если мотор позволяет, вся страна начинала казаться большой деревней: за полдня из конца в конец — не проблема. Боря и пользовался этим, не жалея сил, времени и денег.

Так что если центральным фигурантом был все-таки он, то все, что могло состояться, уже давно состоялось, и Грейв, потирая руки, празднует победу, а мы воюем с собственными тенями. Однако Шактивенанда повторял упорно, что все намного сложнее, и я все решал и решал их проклятый ребус. Мелкие подозрения множились, крупные рассасывались или конкретизировались. И по сумме происходящего я все чаще приходил к грустному выводу: именно Паша Гольдштейн — самый вероятный агент Грейва. Все складывалось, как в дурном детективе, когда лучший друг и оказывается главным врагом. Пошлый сюжетец, доложу я вам как писатель.

И вот мы скользим по длинным перекрученным желобам, прыгаем с тарзанки в бассейн, с визгом рушимся на водных санях по жутко крутой горке, лениво кружим вдоль искусственной реки в этаких надувных креслах; неспешно курим, обсыхая в теньке, снимаем друг друга всеми имеющимися в распоряжении камерами, при этом каждый демонстративно пытается зафиксировать Мыгина с Наташкой; попиваем соки, причем апельсиновый и манговый уже надоели, хочется чего-нибудь этакого, и у нас становится модным кокосовый и тростниковый. Потом снова лезем в бассейн и увлеченно играем в водный баскетбол с другой русской командой — из Волгограда. Господи, да в этих Эмиратах кругом одни русские! Проигрываемся в пух и прах, и все равно остаемся страшно довольны собою, ведь не пили накануне — вот здоровье из нас так и прет. Те, кто постарше, просто гордятся своим самочувствием и решают, наконец, не злоупотреблять внезапно нахлынувшей бодростью — как бы не поплатиться после. А Витек вместе с Рюшиком, ни в чем не желающие знать меры, отправляются вновь на крутые горки. И возвращаются они оттуда несколько пришибленные: оказывается, катились вдвоем на специально предусмотренном для этого круге (у арабов все специально предусмотрено), но ухитрились таки перевернуться, баловались, наверно. Андрюшка отделался легким испугом и парой ушибов мягких мест, а вот Витёк ободрал руку совершенно непонятно обо что: желоба эти вручную проклеиваются и тщательнейшим образом проверяются чуть ли не ежедневно на предмет возможных дефектов. Но факт налицо: Витёк возвращается, как солдат из боя. Руку держит вверх, словно в приветствии, по ней струится кровь, а рожа у парня довольная-предовольная. Не иначе всю жизнь мечтал познакомиться с местной бесплатной медициной.

– Пластыря нет? — вопрошает он у всей компании.

– В отеле — пожалуйста, — говорит Наташка, — а здесь…

– Да ты смой пойди кровищу-то в туалете, — советует Мыгин. — бумажкой какой-нибудь заклей и так все пройдет. То же мне, ранение!

– Ну, уж нет, — говорит Витёк, — пусть помогают, дармоеды! Раз у них такие законы гуманные. Обязательно пойду к врачу.

– Камеру не забудь, когда пойдешь, — шутит Костик, — а то самое интересное прозеваешь.

– Слушай! — вдруг обращается ко мне Гольдштейн. — А ты же был в здешней больнице, расскажи Витьку, как это делается…

Ба-бах!

В моей голове разрывается бесшумная ослепляющая граната. Солнце вмиг делается черным, небо противно-желтым. А вода в бассейне красной и непрозрачной, как кровь. Прикрыв глаза, я трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. У меня в запасе какая-нибудь секунда, но я не знаю, что отвечать, и просто делаю вид, будто не расслышал, так как слишком засмотрелся на Витькину ссадину.

Паша повторяет вопрос, и я, наконец, мямлю уклончиво в том смысле, что посещение больницы — это вообще не проблема, да и не может быть, чтобы в «Вандерленде» не было своего медицинского кабинета…

Я не помню, чем закончилась в итоге история с Витьком, собственно, в тот момент впору было уже меня тащить к врачу, Белка, во всяком случае, наблюдала за мной с явным испугом. А Паша больше не муссировал эту тему. Как настоящий профессионал. Вот черт! Ну и что ещё я мог теперь о нем думать? Главное-то было сказано. Зачем? Это другой вопрос. Но Гольдштейн знал, что я ходил в Мактоумскую больницу. Видеть это случайно он не мог. Потому что спал в то время. Значит, либо на него работала агентура, либо он сам персонально следил за мною и четко отрабатывал легенду прикрытия. Оставался ещё один, спасительный вариант, дескать, кто-то другой меня выследил, а теперь этот кто-то устами Паши устраивает мне проверку. Но такое было уже явным изобретением сущностей сверх необходимого — просто все слишком четко сходилось на Гольдштейне, а мне (то ли всем назло, то ли просто из личной симпатии к фигуранту) до безумия хотелось выгородить его, реабилитировать. Впрочем, строго по шпионским правилам я обязан был подвергать жесточайшей критике любую версию, тем более такую гладенькую, какая получалась в случае с Пашей.

Я и подвергал, да ни хрена из той критики не выходило. Выходило только ещё хуже. Вспоминалось вдруг, что Паша исчезал куда-то ненадолго, когда Витёк с Андрюшкой уходили кататься. Что, если это он и подстроил нелепую травму с целью завести разговор о больнице невзначай? Допущение, конечно, слишком уж витиеватое, но я давно понял, что в нашем деле без подобной бредятины не бывает. С Анжеем пообщаешься — не такое ещё в голову полезет! В общем, не удавалось мне отмазать Пашу. Главный фигурант — он и есть главный. Другой бы на моем месте радовался, ведь задание, считай, наполовину выполнено. А я все сильнее впадал в депрессию.

Белке свою кислую рожу объяснил просто:

– Живот болит и башка одновременно. Видать, съел чего-нибудь, а заодно перегрелся.

Женушка посмотрела на меня с сомнением, но от дальнейших расспросов воздержалась.

А в отеле, после обеда, уже второго подряд съеденного совершенно всухую, нас ожидал сюрприз. Прибыла очередная группа русских челноков из Питера и в её составе Паша встретил старого знакомого. Бывший тверяк и однокашник Гольдштейна Роберт, толстый, лысый, но очень обаятельный армянин приехал не за товаром, а за компанию с друзьями — отдохнуть, с людьми пообщаться, разведать возможности по бизнесу в незнакомой для него стране. А бизнес у Роберта был серьезный, финансовый. Эмираты в этом отношении место благодатное, особенно Дубай: куда не плюнь — кругом банки — не случайно молодой арабский город претендовал на роль финансовой столицы мира после возвращения Гонконга Китаю. Не получилось, кстати, лишь потому, что по эмиратским законам пятьдесят один процент акций любого предприятия, в том числе и иностранного банка, на арабской территории должен принадлежать местной фирме. В Европе и Америке таких законов не понимают, в смысле не принимают, но относятся с большим уважением.

Все это мы обсуждали с Робертом уже поднявшись в номер, для начала в Пашин. Витька попросили сбегать за водичкой в магазин напротив. По-русски это называется «послать мальчонку за пивом», но Паша-то уже чувствовал, что Роберт приехал не пустой и будут у нас сегодня напитки поинтереснее пресловутого пива. Я же очень изящно сел на хвоста. Впрочем, Гольдштейн меня сам позвал, представив Роберту, как писателя. Паше, как я понял, очень льстило знакомство с «живым классиком». Книгу мою он ещё и не открывал, но другу юности не преминул похвастаться, для чего и вытащил со дна сумки.

А само появление Роберта меня, конечно, напрягало. В контексте моих последних открытий выглядело оно совсем странно. Как говорится, извините, товарищи, но об ещё одном персонаже из Твери мы не договаривались. Да и сама фигура этого армянского миллионера, приезжающего в трехзвездочный отель вместе с командой челноков, озадачивала изрядно, да что там «озадачивала»! — выглядела просто откровенной карикатурой на меня самого.

Голова моя пошла кругом, и спасти её от полной интеллектуальной катастрофы могло теперь только одно — стаканчик чего-нибудь крепкого. И мечта сбылась.