Точка заката

Сначала у нас просто взяли анализы. Все, что смогли. Я видел, как врач одобрительно кивал, глядя на мою карту. Еще бы, после лаборатории, где моим ногам вернули подвижность, я, можно сказать, представлял собой образцово-показательный экземпляр современной наномедицины. Все новехонькое, с иголочки, последние модели ботов, последние модели прошивок.

И, что мне нравилось даже больше, никаких излишеств. Наверное, это отношение осталось у меня от отца. Тот тоже тянул до последнего, прежде чем согласился, чтобы ему и его семье ввели хоть какие-то, пусть и самые невинные, бланки. А про генетические модификации организма при нем вообще не стоило даже заикаться.

После первичной проверки, которую вроде как прошли все вновь прибывшие, пришла пора нагрузочных тестов. Так их называли те же врачи. Это означало, что полежать под каким-нибудь прибором удавалось все меньше, а бегать, опутанным при этом проводами, приходилось все больше.

В общем, ничего близкого к тому, чего бы я ждал от военизированной учебки. Никаких тебе подъемов в шесть утра и обливаний холодной водой. Отнюдь. Нас вообще расселили в комнаты по два человека, если уж на то пошло. И вставали мы часов в семь, не раньше. Где-то звучал горн, по-моему, не настоящий, а лишь из динамика, что означало общую побудку на базе. Но и после горна к нам не вбегал сержант, не требовал одеться за сорок секунд, не заставлял нас прыгать по командам «подъем — отбой».

Горн всего лишь означал, что пора вставать. Я все время думал, что было бы, если остаться при этом в постели. Когда твое «непослушание» заметят, и заметят ли вообще? Но экспериментировать мне не хотелось, соседу, похоже, тоже, поэтому сия тайна так и осталась покрытой мраком.

Сосед оказался старше меня лет на пять. И тяжелее килограммов на сорок. В общем, солидно выглядел, внушительно. Очевидно, что, как и многие люди его комплекции, он оказался добродушен и нетороплив. Это мы, недоростки, злые и резвые. Ему-то зачем?

— Виктор, — протянул он руку в первый наш день, как только нам показали, где устраиваться.

— Юрий, — ответил я.

Два единственных слова, которыми мы тогда обменялись в первый день. Нельзя сказать, что Виктор был неразговорчив. Но — точно не словоохотлив.

К концу первой недели наконец начало сказываться отсутствие физической нагрузки все то время, пока я проездил на коляске. Я понимал, что ничего особенного пока меня делать не заставляют, но все равно начал уставать. Приходил вечером с очередного цикла тестов, валился на кровать и засыпал.

Сосед лишь удивленно на меня смотрел, но не говорил ничего. По нему вообще казалось, что он заскучал от недостатка ежедневных нагрузок. Может, так оно и было на самом деле.

Врачи не спешили делиться с нами выводами о нашем здоровье. Кое-что начали показывать лишь на десятый день — и то весьма странным образом.

Я ввалился в комнату с твердым намерением улечься спать, даже не раздеваясь. Всю дорогу от очередного велотренажера, который к вечеру сменил беговую дорожку, мои мысли крутились вокруг ключевого вопроса этого вечера: напрячься и снять армейские ботинки, которые нам выдали, или же заснуть прямо в них? По поводу остальной одежды подобных мыслей у меня даже не возникало — я твердо знал, что раздеваться не буду. Нет сил.

Конечно, мысленно я пообещал себе, что лишь чуть-чуть посплю, а с утра переоденусь во все чистое, приму душ, почищу зубы.

Сложно посчитать точно, но, по-моему, пару таких обещаний поутру я благополучно забыл.

Заснуть я не успел.

— Можно с тобой посоветоваться? — раздалось с соседней койки. Возможно, это были и не первые слова моего соседа после нашего знакомства, но точно одни из немногих. Похоже, ему действительно важно было с кем-то поговорить.

— Давай, — вздохнул я и сел на кровать, вместо того чтобы на нее лечь. Раз уж заснуть сразу не удавалось, то я начал неторопливо снимать ботинки, одновременно подумывая, не снять ли наконец одежду, раз уж возникла такая оказия.

— Мне сказали, что у меня пролапс митрального клапана, — с ходу заявил Виктор. Слегка подумав, он поправился: — Сказали, что для обычной жизни — ничего страшного, нужно просто наблюдаться. Но посоветовали больше тяжестями не увлекаться. Вот.

Я осторожно кивнул. Интересная информация, но я пока не видел поля для обсуждения, советов и рекомендаций. Видимо, Виктор сказал еще не все.

Виктор тоже помолчал какое-то время, а потом добавил:

— Сказали, что в таком виде мне служить нельзя. Только если со специальным бланком. Там всего с десяток ботов, полностью контролирующих работу сердечной мышцы и клапанов. Но говорят, что опасно. У бланка смертность до ста случаев… на десять тысяч. Его даже из магазинов отозвали: слишком много смертей. Еще они мне список дали. Семь разных бланков помимо этого, самого опасного. В совокупности, они посчитали… насчитали почти две сотых на то, что я не переживу ассимиляции. Врач мне посоветовал не ввязываться. Сказал, что слишком опасно. Отправил думать.

— А если ты откажешься? — спросил я. — Что будет?

— На все четыре стороны, — пожал плечами Виктор. Кровать под ним при этом жалобно заскрипела. — В силовое ведомство корпорации я не гожусь. У них свои правила.

— Да… неслабо, — протянул я. — Так и не ввязывайся. Тебе так хочется служить в маленькой частной армии? Или просто хочется служить? Тогда иди в настоящую армию, там наверняка требования послабее.

— Может. — Виктор вновь пожал плечами. — Хотя сейчас во всех частях проверки либо врачи от «Наноздоровья» проводят, либо от «Генной логики». Где как договорились. Может, конечно, они не так придираются. Но я сюда хотел. Что мне еще делать? Ты же видел, что в городе творится? Либо к бандюгам пристраиваться, либо в армию. Таким, как я, просто тихо посидеть нигде не дают. Все хотят либо на мне потренироваться, либо к себе затащить. А когда не получается, то опять — ножи, пистолеты, угрозы. Устал.

Я покивал. Его ситуация казалась понятной. Не сказать, что я когда-то переживал нечто подобное, — меня в банды никогда не звали, но положение Виктора легко было представить.

— Так вот и хочу посоветоваться, — сказал он. — Глупость, может. Но вот ты бы как поступил на моем месте?

Я вспомнил «Ходока». Какой там один процент. В период ассимиляции мне казалось, что я сдох тысячу раз. Хотя, если подумать, я бы все равно лег под ту капельницу опять. Но я не мог ходить — насколько ситуацию Виктора можно сравнивать с моей?

— Тяжко, — признался я. — Ты пойми, мне эта армия до лампочки. Пока что, во всяком случае. Может, потом мозги промоют и я ее сильно полюблю, но пока… С другой стороны, мне и терять нечего. Один остался, семьи нет, родители умерли. С этой стороны — я бы, может, и рискнул. Тем более если с сердцем что-то. Ты же теперь об этом знаешь. Всю жизнь бояться будешь. Точно — я бы рискнул. Хоть и опасно. Только я — это я. Ты бы лучше сам решил.

— У меня тоже семьи нет, — нашел сходство между нами Виктор. — Давно родители умерли, в аварии. И ни жены, ни детей. Да, бояться я точно не хочу.

— Ты подумай. Не спеши. Может, оно того и не стоит. Подумаешь, лишний блин на штангу не наденешь, — так не в этом счастье.

— А в чем? — тут же спросил Виктор. — Я и не знаю. Хотел просто — чтобы со своими вокруг. Чтобы не думать каждый день, кто тебя вечером в подворотне ждет «на поговорить».

Я видел, что решение он уже принял. И его выбор меня не радовал. Особенно меня не радовало то, насколько я повлиял на чужое решение. Дай бог, он не окочурится с бракованными ботами у сердца. Мне только этого довеска на совесть не хватает.