Точная Формула Кошмара
Шрифт:
Тысяча чертей!… Даже умершие боги не перестают вводить бедных смертных во искушение!
Поистине редкостная вещица — а уж я-то знаю в них толк, — происхождением не уступающая калеке с Милоса.
На мне был просторный хавлок [11] , верой и правдой послуживший мне на моем многотрудном жизненном пути. И теперь он как раз сгодился, чтобы уютно завернуть покинутое божество, символ деревенской порядочности великого прошлого.
Неожиданная удача вполне удовлетворила мою любознательность; я уже решил было проявить великодушие и, ограничившись роскошной
11
Плащ, накидка — назван по имени Хавлока, Хейвлока — англ. генерала (1795-1837), — сражался с мятежными сипаями; или его сына (1830— 1900) — погиб на афганской границе.
Карьера потребовала от меня тщательно изучить все оттенки шагов, какие только приходится слышать в тишине уснувшего дома, — подобно тому, как сыщики ломают голову над всеми свойствами пепла из трубки или от сигары.
Шаги человека настороженного, готового к неожиданностям, всегда отличаются от поступи человека, ничего не подозревающего.
Сейчас, однако, я не сумел классифицировать шаги, плавно приближающиеся в сером войлоке сумерек.
Мое ремесло… Ну что ж! Я вынужден упомянуть о нем — так вот, ремесло поневоле заставило меня до некоторой степени сделаться никтолопом.
Мне нипочем самая темная ночь; тем более сумерки, царившие в Мальпертюи, отнюдь не лишили меня способности защищаться или спасаться бегством.
И я, ставши тенью среди теней, направил свои стопы к входной двери.
Шаги спускались по лестнице, в них слышалась непринужденность величественной поступи.
Вдруг я застыл на месте в полной растерянности.
Звук шагов доносился слева, однако лестница совсем неожиданно открылась справа от меня.
Но тут же я понял, в чем дело: внушительные массивные перила лестницы отражались в огромном зеркале, вделанном в стену по правую руку от меня.
И в этом зеркале явился ужас.
По перилам скользнул коготь, отсвечивающий сталью, за ним другой, затем раскрылись два гигантских серебристых крыла.
Я увидел существо бесконечно прекрасное, но устрашающее неземной красотой; существо склонилось в мою сторону и застыло.
Внезапно загорелись глаза, зеленые, словно чудовищное фосфоресцирующее пламя.
Нечеловеческая боль пронзила тело, конечности мои оледенели… налились свинцом.
Хотя я все еще передвигался, скользил вдоль стены, глаза мои были прикованы к двум страшным лунам, светящимся в зеркале.
Наконец медленно, очень медленно смертельные чары начали ослабевать, в пылающих глазах угасла завораживающая ярость, и я увидел в них слезы, подобные крупным каплям лунного света.
Я добрался до двери и бежал из этого склепа.
За статую бога Терма мне удалось выручить состояние… да, целое состояние.
Четверти премии хватило, чтобы выкупить пергаменты, инкунабулы и псалтири, похищенные у досточтимых Белых Отцов.
Завтра я отошлю им все их добро и попрошу молиться… не только за меня.
А воспоминание останется со мной до конца.
Воспоминаний меня никто не лишит.
Рассказы
Майенская Псалтирь
Обреченные редко заботятся
о красоте слога: подводя итог своей жизни, они силятся говорить сжато и точно.Умирающий Баллистер лежал в рубке рыболовного судна «Норд-Капер» из Гремсби.
Жизнь уходила пурпурными своими путями, и мы напрасно старались их перекрыть. Лихорадки у Баллистера не было, голос звучал ровно. Видел ли он бинты и таз с мутно-красной водой? Вряд ли: отрешенные глаза следили за картинами далекими и зловещими.
Рейнс, радист, записывал его слова.
Этот Рейнс посвящал все свободное время сочинению сказок и эссе для эфемерных литературных журналов и брошюр благотворительных обществ. Если вы когда-нибудь раскрывали серию «Патерностер Роу», вы наверняка натыкались на чепуху Арчибальда Рейнса.
Поэтому не удивляйтесь несколько стилизованной записи монолога смертельно раненного моряка. Это вина Рейнса — литератора никудышного, как вы понимаете. Одно я могу утверждать точно: все факты, изложенные Баллистером, были выслушаны четырьмя членами экипажа «Норд-Капера»: капитаном Бенджаменом Кормоном, его помощником Джоном Коперлендом, механиком Эфраимом Розом — вашим покорным слугой — и вышеупомянутым Арчибальдом Рейнсом.
Баллистер рассказывал:
— Я встретил школьного учителя в таверне «Лихие ребята». Там мы заключили сделку, там я получил инструкции.
Надо сказать, настоящие моряки не часто швартуются в «Лихих ребятах» — больше лодочники и разные бродяги. Обшарпанный фасад этой таверны отражается в воде ливерпульского арьердока, где постоянно торчит парочка баржей или одномачтовых суденышек.
Я внимательно рассматривал отлично вычерченный план маленькой шхуны. Потом сказал:
— Это почти яхта. Скорость, должно быть, приличная. Корма широкая, хорошо: при попутном ветре это обеспечит ловкий маневр.
— Есть еще вспомогательный мотор, — добавил школьный учитель.
Я поморщился, так как беспредельно любил море и признавал только парусную навигацию. Потом снова принялся рассматривать план.
— Так. Верфи Галетт и Галетт, Глазго, спуск на воду 1909 года. Что ж, оснастка продумана толково. Шести человек хватит за глаза. Эти шестьдесят тонн будут держаться на воде не хуже пакетбота.
Школьный учитель довольно улыбнулся и заказал выпивку.
— Только зачем вы убрали название «Ара»? Звучит приятно, да и птица красивая.
— Видите ли, — засмеялся он, — это вопрос деликатный. Долг благодарности, если хотите.
— Значит, шхуна теперь называется «Майенская псалтирь». Любопытно… Оригинально во всяком случае.
Алкоголь развязал учителю язык.
— Дело не в этом. Год назад умер мой двоюродный дед и оставил мне в наследство чемодан, битком набитый старыми книгами.
Я только присвистнул.
— Погодите! Я их перебирал без особой радости, как вдруг одна книга привлекла мое внимание. Это была инкунабула.
— Как вы сказали?
— Инкунабула, — повторил он и снисходительно пояснил. — Так называют книгу, изданную в первую эпоху книгопечатания. Я едва мог поверить глазам: на ней стояла сигнатура Фуста и Шеффера! Имена вам ничего не скажут, но представьте: это были компаньоны Гутенберга — изобретателя книгопечатания, а в руках я держал изданный в конце пятнадцатого века редчайший роскошный экземпляр знаменитой «Майенской псалтири».
Я попытался изобразить внимание на своей физиономии.