Точно как на небесах

Он сел, чтобы избавиться от одежды. Его кожа требовала воздуха, требовала ее прикосновений. И когда он наконец расстался с сюртуком и рубашкой, Гонория протянула руку, положила нежную ладонь ему на грудь и прошептала его имя.

Гонория не знала, когда именно приняла решение отдаться ему. Быть может, тогда, когда он произнес ее имя и она дотронулась до его щеки. Быть может, тогда, когда он посмотрел на нее и сказал: «Я сгораю от желания».

Хотя скорее всего это случилось в тот момент, когда он ворвался в ее спальню.

Пока они спорили, Гонория была уверена в том, что ей хочется побыстрее выгнать его из комнаты и запереть дверь, и в то же время испытывала некий странный трепет. Они находились в ее спальне. Наедине. Он и она. Интимность обстановки просто бросалась в глаза. И кружила голову.

Поэтому когда он приблизился к ней и произнес: «Я сгораю от желания», ей оставалось лишь признаться самой себе в том, что она тоже сгорает от желания, и отрицать это так же бессмысленно, как отрицать то, что она дышит. А потом он уложил ее на кровать, и она поняла, что ей тут самое место. Им обоим тут самое место.

Ведь он принадлежит ей. Все совершенно естественно.

Он снял рубашку, обнажив мускулистый торс. Гонория уже видела Маркуса полураздетым, но тогда она только смотрела на него. А сейчас он возвышался перед ней, и в его глазах светилось древнее как мир стремление мужчины овладеть женщиной.

И она хотела этого. О, как хотела. Раз он принадлежит ей, она с радостью будет принадлежать ему. Отныне и навеки.

Она протянула руку и прикоснулась к нему, восторгаясь его телом. Чувствуя биение его сердца, она услышала, как шепчет его имя. Маркус. Такой красивый, такой серьезный, такой… хороший.

Он – хороший. Хороший человек с хорошим сердцем. И Боже милостивый, судя по тому, что его губы делают с ее шеей… в этом он тоже необыкновенно хорош.

Она сняла туфли еще до того, как он вошел в спальню, и теперь провела ступней по его ноге и…

Рассмеялась.

Маркус отстранился. Его глаза стали немножко растерянными и очень-очень изумленными.

– Твои сапоги, – сквозь смех вымолвила она.

Он замер, потом медленно опустил голову и посмотрел на свои ноги.

– Черт возьми!

Она рассмеялась еще громче.

– Это не смешно, – проворчал он. – Это…

Ей как-то удалось на секунду затаить дыхание.

– …смешно, – признал он.

Она уже не смеялась, а хохотала – так, что даже кровать тряслась от хохота, – но все же выговорила:

– Ты сможешь их снять?

Он посмотрел на нее с видом превосходства и сел на край кровати.

Гонория несколько раз глубоко вздохнула и, уняв хохот, предупредила:

– Я ни в коем случае не дам тебе нож, чтобы разрезать их.

И тотчас правый сапог со стуком упал на пол.

– Обойдемся без ножа.

Она постаралась сделать серьезное лицо.

– Я очень рада.

Маркус снял второй сапог и взглянул на нее из-под полуопущенных век.

– Я тоже, – тихо сказал он, ложась с ней рядом. – Я тоже.

Его пальцы отыскали пуговицы на платье, и розовый шелк с тихим шорохом растаял, покинув ее. Гонория непроизвольно прикрыла груди руками. Маркус не стал спорить. Он просто снова поцеловал ее, нежно и страстно. Она утонула в его объятиях и вдруг обнаружила, что на ее груди лежит вовсе не ее рука, а его ладонь.

И это было восхитительно.

Гонория даже не подозревала, что ее тело – каждый дюйм ее тела – может быть настолько чувствительным.

– Маркус! – ахнула она, выгибая спину, как только его пальцы дотронулись до соска.

– Ты прекрасна, – прошептал он, и она действительно чувствовала себя прекрасной. Когда он смотрел на нее, прикасался к ней, она становилась самой прекрасной женщиной на свете.

Его пальцы уступили место губам. Гонория с тихим стоном погрузила руки в волосы Маркуса. Ей необходимо было за что-то держаться. Необходимо. Иначе она могла просто-напросто исчезнуть с лица земли. Упасть, улететь, взорваться от переполнявших ее ощущений.

Она не узнавала своего тела и в то же время чувствовала себя совершенно естественно. Ее руки точно знали, что делать, ее бедра точно знали, как двигаться. А когда губы Маркуса спустились к ее животу, она не сомневалась в том, что все идет правильно и хорошо. Ей хотелось этого, и не только этого. Ей хотелось большего, гораздо большего. И прямо сейчас, пожалуйста.

Его руки легли на ее бедра и мягко развели их в стороны, и она радостно открылась ему навстречу, прошептав «Да», и «Пожалуйста», и «Маркус».

И тут он поцеловал ее. Она не ожидала этого, и ей показалось, что она сейчас умрет от наслаждения. Когда он раздвинул ее ноги, она задержала дыхание, готовя себя к интимному вторжению. Но его рот, губы, язык ласкали ее, пока она не превратилась в извивающееся, стонущее существо, изнемогающее от желания.

– Пожалуйста, Маркус, – взмолилась она, понятия не имея, о чем именно просит его.

Ей не нужно было ничего понимать. Она твердо знала, что в его власти вознести ее к небесам, а потом вернуть обратно на землю, чтобы она провела всю жизнь в его объятиях.

Он внезапно отстранился, и ей снова показалось, что она сейчас умрет – на сей раз от тоски по его ласкам.

Он практически сорвал с себя бриджи и вернулся к ней.

Только теперь он лег на нее, расположив свои бедра между ее широко разведенными бедрами.

Он посмотрел ей в глаза и коротко произнес:

– Прими меня.

Ощутив давление его плоти, она поняла, о чем он говорил.

Принять его. Это оказалось не так-то просто. Ее мышцы испуганно сжались, но ей как-то удалось расслабиться, и он постепенно проникал все глубже и глубже, пока не вошел в нее до конца.

Осознав это, она изумленно ахнула, а он, вздрогнув от наслаждения, принялся мерно двигать бедрами, наращивая силу и скорость. Гонория, словно в бреду, лепетала что-то невнятное, о чем-то просила, молила, желала, чтобы он остановился, желала, чтобы он не останавливался никогда, но внезапно…

Что-то произошло.

Все ее существо собралось воедино, сжалось и тотчас вспыхнуло и разлетелось, как фейерверк в Воксхолле.

Маркус тоже вскрикнул, в последний раз рванулся вперед и излил в нее свою страсть.