Тогда, когда случится

Когда на тебе армейский бронежилет, каска, на груди АКМСУ с четырьмя дополнительными магазинами, а сзади рюкзак со скарбом на полгода, пятьдесят лет заметно разнятся с двадцатью пятью. И хорошо, что гранаты не выдали. Скорый завтрак из супа быстрого реагирования, сдача проводницам белья, пятнадцать минут в глухом кунге через сонный Моздок и построение на узкой платформе, по которой уже толклось, ревниво оглядывая друг друга, человек триста в разнообразном камуфляже - ОМОНы и СОБРы, милиционеры и вэвэшники со всей России. А машины подвозили всё новые и новые отряды.

– Сейчас упресуют, как кильку.

– Не то слово. А ещё и небо развеялось, так что через час рассол пустим.

Бронепоездом оказался состав из десятка обычных почтовых и плацкартных вагонов, перемежающихся платформами с давно отработавшими своё круглобашенными "шестьдесят-четвёрками" и, закрытыми брустверами из мешков с песком, спаренными зенитками. Собственно бронёй был обварен только тепловоз. Вдоль бронепоезда суетно выстраивались солдатики. В сравнении с упакованными и откормленными спецназовцами вид срочников давил слезу: застиранная, какая-то вся не по размеру форма, рыже-серые, отродясь не знавшие ваксы брезентовые ботинки, прокопчённые худые лица. Особенно Ивана Петровича зацепил замыкающий строй крохотный мальчонка, которому, видимо, не смогли даже "берцы" подобрать, и обули в явно женские сапожки. Если бы не каска, делающая его похожим на тощего опёнка, не тяжеленное весло АК, вряд ли кто дал ему более четырнадцати - ну, и какая же сволочь признала этого недорослика "годным"?!

Толстый, с затёкшей непреходящим бодуном небритой рожей, в низко препоясанном засалено-тесном мундирчике, армянского типа майор сурово оглядел своё зачуханное войско и что-то гавкнул. "Здрав-желай-товари-майр!" - Опять долгое неразборчивое бурчание, как вдруг, выставив перед собой стволы, солдатики почти одновременно задёргали затворы. По эту сторону путей здоровенные, на всё тренированные и всякого навидавшиеся "спецы" невольно съёжились в ожидании шального спуска. Но, слава Богу, на этот раз обошлось.

Оказывается, в каждый закуток старого плацкартного вагона, если приплюсовать разместившихся на боковых полках прохода, можно втиснуть четырнадцать полностью экипированных милиционера. В прожаренной солнцем духоте повальная дурная дремота. За неоткрывающимися пыльными стёклами пластиковых рам из разросшейся лесополосы неожиданно выныривали русские названия станиц с датами основания в семидесятых годах восемнадцатого века, около чистеньких, абсолютно пустых вокзальчиков чуть шевелились небритые, чёрные, как грачи, чеченцы или ингуши, вяло имитируя трудовую деятельность, а на всех путях и разводах тянулись сплошные вереницы цистерн с нефтью, длиннющие товарники с лесом, бетоном, кирпичом, металлоконструкциями. Понятно, всё для восстановления разрушенного войной хозяйства. Вагоны, вагоны, платформы и рефрижераторы.... с кучи гравия какой-то носатый урод в милицейской гимнастёрке и брюках-трико, хохоча, прицелился в медленно ползущий бронепоезд "калашниковым", а рядом второй в рупор ладоней проорал: "Аллах акбар"! Женя-снайпер аж с голоса сошёл, вскочил, выщупывая свой "винторез" вспотевшими пальцами: "Ни фига себе! Ни фига! Да пару лет назад...". Рядом играл желваками Женя-пулемётчик - те, кто воевал в 1999-м, из особого шика были не в камуфляже, а в бледной "горке": "Ишак! Пару лет назад сходу б мошонку отстрелил"!

Сон как рукой, лица посуровели. Пошли никчёмные, но необходимые для разрядки разговоры.

– Всё, кранты, зад окончательно сопрел.
– По соседству с Иваном Петровичем вяло заёрзал плотный, измучено бледный парень, со стоном прогнулся, отжимая закинутый за спину к стене бронежилет - Если сегодня не доберёмся до бани или душа - завтра ходить не смогу.

– "Доберёмся", как же. Если наш паровоз до шести в Ханкалу не домчится, то там и заночуем. В палатках со вшами. Из Ханкалы в шесть все входы-выходы закрывают.

– Чего, правда, со вшами?

– Ну, ты что ли не знаешь, вас ист дас зольдатэн палатка? Пол земляной, а доски из нар обязательно кто-нибудь ещё зимой истопил. И про обработку забудь: земляную вошь никакой дуст не берёт, она, тварь, такая же выносливая, как едомый ею русский солдат.

– Раньше-то, когда шинели были - войлок защищал, она по войлоку не могла ни прыгать, ни ползать. Спи, где хочешь. А скрутка бронежилетом служила - её гранатные осколки не пробивали, да и пуля, которая на излёте, тоже вязла. И проплыть на скрутке минут десять можно. Шинель - самая солдатская одёжка.

– Во, Старый, даёт! Ты, часом, не с Чапаевым ещё служил? Вторым номером, поди, у Анки был?

– Не с Чапаевым. Но семёновцев в Монголии повидал.

– Кстати, ты же не дорассказал, что там с русской бабой стало. Ну, в тюрьме.

– С той-то? Повесилась.

– Как так?

– Понимаешь, в монгольских тюрьмах зеки сами порядки держат, администрация никак не вмешивается. Принципиально. Ну, и представь: в этих чёрных юртах полсотни мужиков и десяток баб рядом сроки тянут. А так как она русская, да красивая, все только ей и стали пользоваться.

– Ни хрена себе! А что, нельзя это было как-то решить?

– В чужой монастырь.... У каждого ж государства свой порядок. Я об этом потом всё время вспоминал, когда в органы пришёл. И на линии, и, тем более, в конвойке. Поэтому твёрдо убеждён: нельзя ворам давать жить по их законам или понятиям, нельзя. Блатной внутри - зверь, одна наружность человеческая.

– Да разные там люди, чего ж под одну гребёнку! Есть и нормальные.

– Это ты меня "мастям" учить станешь? Я ж не о "серых" или "красных", а о "чёрных" конкретно. Конечно, от тюрьмы и от сумы не зарекайся, любой запросто может оступиться, и "мужиков" в зоне всегда на порядок поболее "блатных", но не про это ж толкуем. А про то, что там закон должен быть не воровской, а наш, государственный. Я без малого двадцать лет конвоировал, и на "тройке", и на "семёрке" охранял. Насмотрелся: истязания, издевательства блатных над "серыми", пытки, насилования. "Общий режим" - зона "спецлютая", там, как и на "малолетке", "первоходочников" таким прессом давят, что в год развращают или ломают. Нет, блатные - нелюди.

– А кто против расстрела рецидивистов? Мы же чего хотим? Покоя. А что получаем? В подъездах, в квартирах железные двери, на окнах решётки - и кто ж от кого изолирован?

– Бесконечная тема. Лучше на другое ответь: вот чем мы-то виноваты, что нам шесть месяцев за колючкой сидеть? Те же зеки, а вроде менты.

– Н-да....

Опять остановка. Крохотная станция с невообразимым названием - "Аполлоново". Откуда здесь такое? Молоденький лейтенант оторвался от книжки и непонятно усмехнулся: "Почему нет? Раз "Григорьевская" уже была".

ВТОРОЙ ДЕНЬ НА МЕСТЕ.

Я видел сон: прохладный гаснул день,

От дома длинная ложилась тень,

Луна, взойдя на небе голубом,

Играла в стёклах радужным огнём;

Всё было тихо, как луна и ночь,

И ветр не мог дремоты превозмочь.

И, эх, Славка тоже только-только, кажется, придремал, а его уже безжалостно распихивали на подъём. Уууаааа, полшестого!

И на большом крыльце, меж двух колонн,

Я видел деву....

Но, правда, правда, нужно спешить!
– сегодня его первый выход на ОКПМ, то бишь, блокпост. Славка напоследок подправил дальний угол одеяла и мягко спрыгнул на покрытый серым линолеумом пол. Их в "кубрике" шестеро, так что койки пришлось ставить в два яруса. Молодые, естественно, наверху: он, Серж и Сверчок. Внизу Старый, Рифат и Андрей. Серж и Андрей - омоновцы, но, если Андрей побывал здесь только в прошлом году, то "приданный" Рифат в Чечне уже по третьей "ходке". Кроме кроватей, под которыми утеснились обувь, вещмешки и броня, в кубрике хватило места под когда-то полированный темно-коричневый шкаф с красной занавеской вместо дверок, самодельный квадратный стол, три табурета, патронный ящик под магнитофон и "библиотеку". У окна кругло чернела низенькая "буржуйка", в топку которой из коридора протянулся шланг с железной продырявленной трубкой-наконечником для сжигания газа. По заклеенным бледно-зелёными обоями стенам иголками наколоты доставшиеся в наследство от предыдущих смен разноразмерные голые девицы в призывных позах. И, отдельно, у входа, нежно смеющаяся София Ротару. Окно на четыре-пятых заложено кирпичом, а оставленная под потолком узкая щель плотно перекрыта отрезком старого одеяла - светомаскировка.