Токио нас больше не любит

Конечно, небо наполнено шумом вертолетов, и вышки вертолетных аэродромов придают Сайгону, городу все-таки плоскому в сравнении с Куала-Лумпуром, Бангкоком или Гонконгом, вид перевернутого стола. Говорят, вьетнамцам не нравятся небоскребы. Говорят, ни один вьетнамец не может спать вдали от земли, где похоронены его предки. Возможно, все так и есть, я бы не стал делать предположений о том, что происходит в головах у этих людей. Раньше вьетнамцев недооценивали, и это доставило немало огорчений свободному миру.

Солнце уже поднялось высоко. Колокол на французском соборе звонит дважды — это два часа дня, а потом один за другим проходят все остальные часы. Спускается вечер, и спускается ночь, а я спокойно лежу в постели в ожидании утра.

Больше рассказывать не о чем.

3. лебху чулиа и бесконечная удача

Бангкок. Низко над землей пролетают два частных самолета, один рядом с другим. Недавний всплеск авиакатастроф в первую очередь связан с тем, что пилоты летают почем зря, компенсируя реальную нехватку воздушного пространства воображением и наглостью.

Но во что бы превратились аэропорты без этих маленьких удовольствий?

Поезда ждать еще десять минут, так что я подхожу к палатке с напитками рядом с платформой и покупаю пиво. Вдоль перрона висят сотни две телеэкранов, и все показывают разноцветных рыбок, В Бангкоке я пробуду еще полтора дня, пока не сяду на первый самолет до Пинанга, самого красивого города на острове Джорджтаун, на западе Малайзии. Пинанг — город веселый, полный денег, но даже в эти первые годы нового тысячелетия намного более спокойный, чем Куала-Лумпур или Сингапур. Хорошее место, чтобы поработать, не привлекая к себе внимания компании, которую теперь, суда по всему, может заинтересовать любая забывчивость, естественная или благоприобретенная. Если старик забудет, как зовут его детей, компании захочется узнать, как и почему; если проститутка с Пат Понга забудет сколько времени она этим занимается, забудет о своем обещании никогда не целовать мужчин, забудет название своей любимой песенки, компании захочется узнать, кто стоит за всей этой забывчивостью, и если световая реклама над мостами вдруг замигает, компании захочется узнать, что было забыто в этот миг, в эту секунду, когда весь город освещался лишь черным светом из танцполов и белым светом из комнат, в которых люди не могут заснуть или боятся спать в темноте.

Тщательно все обдумав, я решаю не проводить ночь в кабинках аэропорта, поскольку в этих кельях негде, даже вытянуть ноги и поскольку намного заманчивее — и для тела, и для души — выглядит прогулка по изысканному раю Као-Сан-роуд. Теперь мне не нужно подавать отчеты о моих передвижениях и документально подтверждать расходы. Теперь я могу бродить по улицам и позволять сообщениям накапливаться на моем электронном адресе, словно письмам под дверью покойника. Теперь удовольствие — это моя первая и единственная привилегия. Теперь я бы мог провести целую ночь в танцах, и следующую ночь тоже, если бы захотел.

Но я не хочу.

Теперь я могу забывать эту женщину, забывать тебя всякий раз, как ты возникнешь в моей голове.

А потом забывать, что я это сделал.

Поезд въезжает в Бангкок, люди толпятся на станциях и под станциями, ожидая свободного места на перроне. Толпятся под прозрачными лестницам и на уровне автострады, и на уровне второй дороги и даже на уровне, идущем над самой землей. Полосы света ложатся на лица продавцов и покупателей, стоящих возле лотков с жареной рыбой. Все неудачники азиатского юго-востока собираются на Као-Сан-роуд, ждут денег, виз, дешевых билетов на самолет в любой угол планеты, самопальной химии худшего качества, любой дряни, которая позволит продолжить путешествие. Као-Сан-роуд — это гигантский вокзал для транзитных пассажиров, это лимб, это зал ожидания. Никто не хочет задерживаться здесь надолго, а тот, кто задерживается, понимает, что у него не все в порядке, хотя, конечно, хранит надежду на лучшее. Так ждут, когда закончится дождь. Као-Сан-роуд никогда не бывает концом пути.

Торговцы пивом прохаживаются вперед-назад по проспекту с висящими на шее пластмассовыми холодильниками. Я беру банку местного пива, снимаю номер в не самой грязной гостинице, принимаю душ, переодеваюсь и выхожу в переулки, подальше от баров с иностранцами, которые часами смотрят американские фильмы по телевизорам, свисающим с потолка на цепях. Я приобретаю грамм кокаина, нечто вроде DМТ и пакетик марихуаны. Естественно, я забираю в свою комнату двух прекрасных таиландок. Мы пьем, курим, изводим почти весь кокаин и немного подозрительного DМT. Я с тоской употребляю их обеих. Трахаться без любви — это всегда проявление тоски, особенно для состарившегося ребенка-католика. Я плачу им больше, чем они просят, и меньше, чем они стоят. Принимая во внимание химию из моего чемоданчика, деньги теперь надолго перестанут составлять для меня проблему. Одна из девиц тотчас же исчезает, другая остается со мной. Еще два-три часа уходит у меня на то, чтобы заснуть. Я смотрю из окна на совет и на несущиеся мимо вагоны монорельсовых поездов. На какой-то момент возникает ощущение что это будет лучшая неделя в моей жизни, а возможно, и последняя.

Я засыпаю, думая о женщине, что появляется в моих снах и вне моих снов.

Я знаю о нас многое, а еще я храню много другого, того, что я придумываю, — словно это письма, подписанные кровью.

Наконец-то я готов все это позабыть.

Я просыпаюсь в номере люкс в «Шангри-Ла» — лучшем отеле Пинанга, старой английской столицы на востоке острова Джорджтаун, — с чудовищной головной болью и прекрасным видом на Малаккский пролив. Принимаю два «добрых утра» — это такое химическое чудо против похмелья. Головная боль отступает, и волны в бухте начинают резвиться, как пьяные дети. Сейчас уже нет ничего, чего химия не могла бы спрятать, и ничего, чего она не могла бы вернуть. На мне прекрасные брюки из шкуры леопарда, а в комнате вместе со мной — шестеро добрых друзей, разумеется незнакомых. Три женщины, два парня и один таиландский трансвестит, изумительно похожий на принцессу Уэльскую. Все спят. На полу и на всех столах — бутылки «Клико», а еще два больших подноса с едой и один велосипед. По телевизору показывают, как группа фанатиков молится у ворот базы на мысе Канаверал, на их плакатах написано: МЫ НЕ НУЖНЫ БОГУ ТАМ НАВЕРХУ. «Добрые утра» прогнали боль, однако не принесли ничего хорошего. Я съедаю большую тарелку холодного риса с креветками под кислым соусом, достаю из мини-бара пиво выпиваю ампулу GРG. Она начинает действовать когда я принимаю душ. Я вытираюсь, снова надеваю леопардовые брюки и черную рубашку из японского шелка. Один из молодых людей проснулся Симпатичный малаец, на котором из одежды только кроссовки «Аir Jordan» и цветочный венок. Он радостно приветствует меня и выходит на балкон полюбоваться волнами. Не знаю, сколько уже времени я в Пинанге. Малаец нашел в телевизоре музыкальную программу и танцует голышом на балконе. Шесть часов вечера. Мне хорошо. Я передвигаюсь с достоинством абсолютно чужого человека. Я ничего не узнаю. Моя комната — комната чужого человека. Парень заходит обратно в комнату. Он просит золотой браслет, который я ношу на руке и которого раньше не замечал. Отдаю браслет. Парень благодарит меня раз десять—двенадцать, обнимает и целует меня и надевает браслет, не прекращая танцевать. Браслет тяжелый, как толстая змея. Я спрашиваю парня, чей это велосипед, он показывает на одного из спящих ребят. Подарок. Я, кажется, замечательный мужик, который делает подарки всем на свете. Мы все очень счастливы. Так он сказал. Возможно, «все» относится только к ним. Я спрашиваю моего друга, счастлив ли я, — он отвечает, что я счастливее всех, я счастливый человек, который делает счастливыми тех, кто с ним ходит. Звучит хорошо. Принцесса Диана тоже проснулась. Она улыбается. И что-то говорит по-тайски. Парень в золотом браслете ложится рядом с ней. Принцесса гладит его по голове, как собаку, а он, как собака, лижет ей пальцы ног. Я достаю из-под кровати, из вороха обуви, свой чемоданчик. Обуви больше, чем людей. Ищу сапоги моего размера. Парень в браслете находит черный сапог на высоком каблуке, а потом долго-долго роется, пока не находит второй, и помогает мне обуться. Стоит прекрасный день. Я прощаюсь с малайцем, с принцессой и со всеми спящими темами. Я счастливый человек, который делает счастливыми тех, кто с ним ходит. Спускаюсь в гостиничный бар. В «Шангри-Ла» есть дюжина баров и ресторанчиков, расположенных вокруг громадного вестибюля с золочеными колоннами. Повара из Гонконга. Повара из Пекина. Повара из Лас-Вегаса, созерцающие, как истекают кровью гамбургеры. Лучшее из лучшего. Я выбираю европейское кафе. За фортепьяно сидит старый француз, напевает старую французскую песенку. Я заказываю мартини. Хоть это и вышло из моды, мне все еще нравится слушать песни. Вначале мне кажется, что все на меня смотрят, однако вскоре я убеждаюсь, что на самом деле все смотрят на мои брюки. Я допиваю мартини и заказываю еще один. Нет ничего лучше, чем выпивать в гостиничном баре, а еще этим хорошо и спокойно заниматься в самолетах, и аэропортах, и во всех других местах без памяти.

Я беру моторикшу у дверей гостиницы и не торопясь еду по длинному бульвару в сторону Чайнатауна. Разумеется, проезжая китайские магазинчики и разноцветные фасады домов, украшенные цветами и изображениями дракона, я все еще вижу это лицо, но это лицо женщины с фотоснимка. Фотография женщины помнится еще долго после того, как забыта сама женщина. Я помню жужжание поляроида и секунды ожидания перед тем, как на бумаге возникнет картинка. Я не помню звучания голоса, не помню ее саму. Только картинку, которая проявляется постепенно, пока не закрепляете окончательно.

Старики-мусульмане едут на своих мотоциклах с неторопливостью людей, занятых важным делом. Едут с такой скоростью, что кажется, это весь остальной мир ползет мимо них. Пинанг — самый медленный город на юго-востоке Азии. Единственный город, которому нет дела до абсурдных темпов экономического роста, питающих гордость всех соседних городов. Небоскребы в Пинанге стоят как-то лениво, без тщеславия, отличающего небоскребы Гонконга или Сингапура. Дети бродят по переходам коммерческих центров опустив головы, шаркая ногами, на витрины глядят искоса.

У Пинанга оптимальная скорость.

Люди в Пинанге не провожают самолеты взглядом, и самолеты садятся в Пинанге с тактичностью ночных воришек.

Пинанг — это рай для расслабленных.

Когда закрываются магазины, открывается ночной рынок, это происходит так спокойно, как будто одну свечу зажигают от пламени другой.

Напротив храма Лебху Чулиа играют музыканты. Музыка жестяных барабанов. По Чайнатауну шествует процессия, ищут привидение: эти люди убеждены, что привидения прячутся в рукавах, у всех в рукавах, а еще они верят, что шум барабанов и шествие со штандартами и знаменами пробуждает привидения, заставляет их выбраться наружу и уводит вниз по улице, обратно в храм, где они смогут спать дальше, никому не вредя.

Пинанг собирает своих привидений, дела с ними ведутся спокойно и без боязни.

Я присаживаюсь на скамейку недалеко от порта. По бухте бегают кораблики, по берегу — продавцы пива и дешевых цыплят-сате. Уже поздно, и беспокоиться не о чем.

Теперь у меня есть деньги в кармане. Теперь у меня есть чемодан с химией, которой хватит, чтобы добыть еще и еще денег. Теперь я могу жить сегодняшним днем, один день за другим, и забывать их один за другим, чтобы не мешали. Теперь я знаю, что завтра, что бы ни случилось, не случится ничего.