Толераниум

Мысль о Гагарине прочно засела в Мишиной голове. По дороге на работу он вспомнил документальный фильм, в котором огромные толпы людей с восторгом встречали своего любимца. Какая глупость! Когда-то Миша и сам хотел нравиться людям. Его родные помогли понять, что любовь – скользкая, сопливая, непостоянная. А ненависть – железобетонная, неискоренимая, вечная. Какая разница, по какому поводу тебя узнают… Только не надо так, как Гагарина. Без буйства. Пускай оглядываются, пихают друг друга в бок и перешептываются. Чтобы не приставали с просьбами об автографе, и вообще – почитали на расстоянии и тихо. Он решил прямо сегодня сделать тестовый выход в народ. Пожалуй, обойдется без Ковригина. Миша вышел из кабинета, одобрительно кивнул секретарю и показал рукой, мол, оставайся на месте, работай.

Ковригин дочитывал статью, которая заканчивалась словами: «Отсталое мышление порождает агрессию. Если и дальше так будет продолжаться, мы никогда не превратим свой народ в цивилизованное европейское общество». Бедственное положение мигрантов привлекло внимание прогрессивной общественности после вопиющего случая, описанного в мурманском «Буревестнике».

Героиня статьи проживала в Мурманске. Популярность города в последнее время очень возросла, поскольку нелегальная тропа в счастливую Норвегию для мигрантов, которым надоели финики, бананы и жара, проходила именно через Мурманск. Добрая старушка, сверстницы которой уже давно разбежались по кладбищам, как-то встретила несчастного беженца с горящими черными глазами. Она позволила бедолаге отогреться в своей избушке и даже испекла для него пирогов с морошкой. Беженец по-своему расценил неограниченное гостеприимство бабули и ближе к ночи попытался овладеть ее внучкой. По незнанию русского языка мигрант совершенно не понял, что его желание и желание строптивой девицы не совпадают. Милая восьмидесятилетняя старушка так отходила гостя садовой лопатой, что тот неожиданно для себя стал понимать русский язык, который в дальнейшем усовершенствовал, находясь в больнице. Более того, он моментально пересмотрел свое ошибочное решение об иммиграции и мучительно захотел домой. Оказалось, на родине было не так уж и опасно. Старушка, несмотря на подмоченную репутацию, проявила остатки великодушия и под давлением общественности принесла в палату больного оставшиеся, правда, чуть зачерствевшие пироги с морошкой. Прогрессивной общественности этого показалось недостаточно. Она требовала призвать к ответу старушку, которая портит имидж страны, проявляет агрессию и нарушает международную конвенцию по приему беженцев, а также по созданию для них комфортных условий интеграции в общество. Сторонники либеральных взглядов не настаивали на тюремном заключении по причине преклонного возраста преступницы, но требовали публичного покаяния от бабули и субсидий от правительства в пользу фонда поддержки мигрантов. Гудели и социальные сети. За обилие нецензурных и унижающих достоинство беженцев выражений мнение несознательной части населения было удалено. Сознательные высказались за судилище. К бабуле был отправлен корреспондент либерального канала. Он долго убеждал ее принести извинения и согласиться со справедливым штрафом. В ответ трогательная старушка показала большой коричневый кукиш из крючковатых пальцев и предложила корреспонденту отправиться к его предкам по материнской линии. Впрочем, по мужской линии бабуля тоже его послала. Корреспондент вынужден был срочно ретироваться, поскольку к концу беседы у упрямой пенсионерки появился нехороший блеск в глазах. Новость о «беженой старухе» разлетелась со скоростью звука. В Толераниуме банальное восстановление справедливости с помощью садовой лопаты переквалифицировали в «самосуд международного масштаба».

Миша спустился на лифте, вышел во внутренний двор и, никем не замеченный, покинул территорию Толераниума.

На улице было малолюдно. Горожане почему-то обходили Толераниум стороной и с подачи злопыхателей распространяли о нем грязные слухи. Миша давно распорядился, чтобы отыскали шутника, который переименовал Дворец Толерантности в Дом терпимости, но пока что расследование не дало результатов. Гнусная инсинуация провокатора превратила оазис городской культуры и просвещения в мрачный пустынный квартал.

Стояла чудесная погода, какая редко бывает на стыковке зимы и осени, когда первый холодок ощущается, как утренняя свежесть, и при этом ярко светит солнце. Прохожие начали появляться в поле зрения по мере удаления Миши от Толераниума. Они зябко кутались в пальто и куртки, торопясь по своим делишкам, и не обращали внимания ни друг на друга, ни на Мишу. «Это не показатель, надо идти в места отдыха, где нет суеты и спешки», – решил Толеранин Первый. Дорога к торгово-развлекательному центру проходила через парк.

«Это неплохо, – отметил Миша. – Лишние поклонники не помешают. Если осмелятся обратиться за автографом, сделаю вид, что не расслышал…»

Переодевшись в спортивный костюм, Лаура застыла перед зеркалом, изучая свое отражение. На нее смотрела осунувшаяся, стареющая, никому не нужная баба со следами «былой красоты» и с зубной щеткой в руке. Лауру подташнивало, и она не смогла проглотить ни одной ложки овсяной каши. Тем не менее она заставила себя сделать зарядку. Зарядка взбодрила тело, но настроение оставалось на нуле, раздражало все, что она видела вокруг. Ясная погода, уличный шум и собственное отражение в зеркале… В такие минуты ей хотелось лечь в кровать и накрыться с головой одеялом. Она собрала волю в кулак и отправилась на пробежку. Изнеможение от усталости и боль в мышцах спасали от круговорота страшных мыслей. Свежий, почти звенящий воздух немного помог, дышать стало легче, но настроение по-прежнему оставалось гадким и злобным.

Миша был удивлен и раздосадован. Торжествующе прошагать по парку среди простых смертных не получалось. На него никто не показывал пальцем и исподтишка не подталкивал локтем соседа. За спиной не перешептывались, не пялились во все глаза и не оглядывались. Похоже, орущие дети в колясках, селфи на фоне облетевшей листвы и сплетни на скамейках занимали людей гораздо больше, чем выход в свет Толеранина Первого. На мелких сопляков с велосипедами и их приторных бабушек было противно смотреть. Ленивая человеческая масса ничем и никем не интересовалась, продолжая культивировать свою тупость. Плебеи. Никакого полета, никакого прорыва. У Миши возникло чувство недовольства, будто его обделили или коварно обманули. Разочарованный и оскорбленный, он уже собрался звонить водителю, чтобы тот приехал за ним, когда вдруг на центральной аллее издалека увидел Лауру. Глядя прямо перед собой, она легкой трусцой бежала ему навстречу. Миша возрадовался, уж она-то при виде его не останется равнодушной. Не в силах сдержать глумливое удовольствие, Миша замедлил шаг.

Увидев Мишу, Лаура заметно вздрогнула и остановилась посреди аллеи как вкопанная. Враскачку, не сбавляя темпа, он шел прямо на нее с блудливой ухмылкой на лице. Она зажмурилась и встряхнула головой, но племянник не исчезал. Он подходил все ближе и ближе, глядя ей прямо в глаза, и наконец оказался прямо перед ней.

Рука Лауры сама собой сжалась в кулак, ноги согнулись в коленях, и превосходный апперкот с правой стер ухмылку с лица. Миша упал на газон, но быстро поднялся и кинулся бежать к боковому выходу из парка. В два прыжка Лаура догнала его и, прижав спиной к толстому стволу дерева, стала наносить удары по всем уязвимым местам. Кулаком в глаз, в челюсть, коленом – в пах. Била жестко, яростно, не по-женски. За надругательство, за растоптанное человеческое достоинство, за то, что ненавидела его теперь в сто раз больше, чем когда-то любила. Лаура не могла остановиться, потому что она казнила. Кровь на Мишином лице больше не была родной кровью – из него вытекала жижа нечисти, пакости и самодовольства. Глаза, полные страха и ненависти, не могли быть глазами Миши, которого она когда-то кормила с ложечки, купала, которому читала на ночь сказки.

Лаура остановилась только тогда, когда неизвестно откуда появился здоровый мужик, который ловко вытащил полуживого Мишу из-под ее кулаков, сгреб в охапку и уволок из парка. Лаура опомниться не успела, как их след простыл. Она растерянно огляделась вокруг. Миша исчез, будто его и не было.

Вокруг кипела жизнь, светило солнце, гуляли дети. На нижней ветке высокой толстоствольной березы неподвижно сидела огненно-рыжая белка и смотрела прямо на нее. Видно, поняв, что представление окончено, белка сорвалась с места и, перепрыгивая с ветки на ветку, добралась до самой верхушки дерева. «Надо будет ее подкормить, впереди морозы», – подумала Лаура и легкой трусцой направилась домой.

34

К концу дня Толераниум почти опустел. Полковник по старой привычке обходил здание и осматривал помещения, чтобы особо умные не предъявляли претензий по оплате за переработку. Он знал, что эта структура здесь надолго, и со всей ответственностью выполнял функции, которые сам себе определил. С военной скрупулезностью он следил, чтобы была выключена оргтехника, да и лишний свет иногда приходилось гасить самому. На третий этаж он поначалу ходить не решался, но со временем любовь к порядку взяла свое. Полковник напоследок поднимался наверх и проверял, закрыты ли двери на ключ. Сегодня очередность изменилась. Ему показалось, что с третьего этажа доносятся какие-то звуки.

Прямо на полу лестничной клетки сидела симпатичная, но запущенного вида блондинка лет двадцати пяти и рыдала в голос. Вместо бровей у девушки болтались металлические колечки разного калибра.

– Эй, дамочка, вам тут находиться не положено. – Полковник добавил в голос металла, потому что всегда пасовал перед женскими слезами.

Дамочка разрыдалась пуще прежнего. Сквозь рыдания и отрывочные причитания Полковник смог понять, что девчонку зовут Оля, что ее жених, который отвернулся от любимой после первой же близости, находится где-то здесь, в Толераниуме.

Полковник собрался с силами и всеми известными ему способами уговорил девушку перестать плакать хотя бы на время, пойти с ним, попить чайку и обсудить ситуацию. Присутствие посторонних в Толераниуме, тем более на подходе к третьему этажу, могло закончиться катастрофой. Полковник, по-отечески приобняв Олю, сопроводил ее до своего кабинета.

Оля Пенкина рассказала, что уже несколько месяцев ведет расследование, от которого зависит вся ее жизнь.

Она разыскивала высокого черноволосого господина крепкого телосложения. Вроде с темными глазами и вроде без усов и без бороды. Но точно – загадочного и привлекательного. Оля была уверена, что вышеописанный господин работает на руководящем посту именно здесь, в Толераниуме. А где же еще… Познакомились они на вечеринке в Игнатьевском, и сразу очень близко – обстановка располагала. А после вечеринки Оля обнаружила, что беременна. Полковник ничего не знал ни про какую вечеринку, и хотя мысленно не одобрил интимные отношения с первым встречным, девчонку было жалко. К тому же негодяев, которые обрюхатят девок и скрываются от ответственности, он всегда ненавидел. Потому сочувственно выслушал Олю с тайной надеждой проводить ее восвояси, как только она закончит слезоточить. После чаепития, поддерживая барышню под локоток, Полковник целеустремленно подталкивал ее к выходу, успокаивая и обещая, что обязательно сообщит, как только похожий кандидат в отцы случайного плода любви возникнет в его поле зрения. Оля доверчиво всхлипывала и кивала.