Толераниум

– Но бывает и по-другому, – возразил Миша. – Иногда память о человеке переживает его на века, если не на вечность!

– Ты прав. Ради такого стоит умирать. Заметь, те, кого ты имеешь в виду, покинули мир в очень молодом возрасте.

– А как же старость и естественная смерть? Так ведь положено?

– И снова – ты прав! Так положено, но назови хоть одного деятеля, который в глубокой старости сделал больше, чем на пике молодости… К сожалению, жизнь устроена несправедливо. Чем больше опыт – тем меньше возможностей применить его. Когда ты достиг высшей точки, от жизни осталась половина, потом четверть, потом тоненькая неопределенная ниточка, и в конце концов одинокий и никому не нужный, ты откатываешься в забвение вместе со всеми своими достижениями, преступлениями и осознанием хорошего или плохого. Высшее блаженство – уйти на пике. Этого никто не понимает. Но те, кто однажды там, – Виктор поднял глаза к небу, – побывал, очень жалеют, что вернулись.

Чуть помолчав, он добавил:

– И ни один из них не сказал, что смерть – это больно. Скорее наоборот.

Миша был потрясен. Так откровенно, понятно и цинично никто не разговаривал с ним о смерти.

– Я не хотел бы оказаться на месте матери. – Миша впервые назвал Софочку этим грубым словом и даже не заметил.

Он, правда, не хотел. Не хотел, чтобы однажды в морозное серое утро в присутствии пяти свидетелей его опустили в промерзшую землю, забросали окаменевшей от холода грязью и забыли о нем.

Виктор успокоил:

– Ты – на другом месте. Ты – один из немногих, кто достигнет такого уровня, который захочется сохранить навсегда. Поймешь это, когда взлетишь на высоту, с которой не захочешь возвращаться…

– Ты говоришь, как будто тебе это знакомо, – удивился Миша.

Виктор не ответил.

– Я подвезу тебя в Толераниум. Все позади. Земля ей пухом, – сказал он.

Ковригин переживал в связи со смертью матери Асина. Выражая Толеранину Первому соболезнования, он опасался, что Мишке станет неуютно в квартире и он задумается о переезде. Только не в Игнатьевский, только не туда… Виктор сообщил, что скоро уедет, может, насовсем, и почти пообещал Ковригину дом. Эту возможность нельзя упустить. Алексей с трудом удержался от вопросов, вовремя сообразив, что сам же может навести Асина на эту мысль.

– По расписанию у вас через полчаса эфир. Отменить?

– С какой стати? – удивился Миша.

Ковригин отправился к Полковнику. Тот крутил в руках бумагу.

– Вот, письмо прислали. Благодарность за неоценимый вклад в расширение основ демократии и либерализма.

Он зачитал: «Особого упоминания достойна акция воскресения начальника отдела контроля здравоохранения!» – и спросил:

– А кто это у нас начальник отдела контроля здравоохранения? Который воскрес?

Ковригин чуть не поперхнулся.

– Воскрес Растаман.

– Но начальник отдела пока не назначен? – протянул Полковник.

– Он, Растаман, и назначен! Причем давно! – Ковригин поражался тупости Полковника.

Полковник задумался.

– Гм… Давно назначен, но недавно умер, потом воскрес и снова давно назначен… Притом полная конфиденциальность…

Полковник посоветовался с Еремеем Васильковым, взяв с него клятву о неразглашении. Еремей обиделся:

– Прямая задача нашего пиар-отдела – хранить тайны. Если бы мы все про всех рассказали, вся конструкция ваша… – он поправился, – наша полетела бы к чертям собачьим.

Но по делу помог. Был у Еремея на примете один хлопец, который за рекордно короткие сроки мог раскрутить любого желающего до любого уровня. Только плати вовремя.

С непримиримым борцом с коррупцией, косоглазым политологом по кличке Снайпер разговаривать было жутковато. Глаза, разбросанные в разные стороны, не давали шанса понять, на кого он смотрит и к кому обращается. Снайпер всегда выглядел загадочным, хмурым и злым. Зато в эфире популярной аналитической программы «Опомнись» он выражал волю народа и клеймил коррупционеров и лоббистов с неистовой силой, которая зажигала в массах непримиримый огонь и множила число сторонников Толераниума. Снайпер призывал объявить стройку века, понастроить тюрем и пересажать всех. «На нары мерзавцев! – призывал он. – За решетку подлецов!» Клеймил обобщенно, не называя имен. Это устраивало и обвиняемых, и обвинителей. Первые безнаказанно продолжали заниматься любимым делом, а вторые выбирали гипотетических кандидатов на нары по собственному усмотрению.

Снайпер обладал серьезными связями, огромным влиянием и безупречной репутацией. Перед трудовым кодексом он был чист, как младенец, так как не имел ни одного дня трудового стажа. С появлением Толераниума политолог с уехавшими в разные стороны глазами раскрылся во всей красе. С большим размахом и не меньшим удовольствием Снайпер реанимировал забытые и открывал новые имена. К его услугам прибегали невостребованные политики, медийные фигуры и всякого рода артисты. Сбитые летчики по сходной цене получали шанс напомнить о своем существовании неблагодарным гражданам. Снайпер собирал уходящую натуру группами и запускал проект. С его помощью на желтые просторы СМИ вбрасывалась самая мерзкая и грязная «секретная» информация. Особой популярностью пользовались жестокие драки между бывшими звездами, открытое присвоение детских, стариковских и больничных денег, а также откровенные признания о воровстве и взятках друзей и соратников. Бракоразводные истории проходили только в случаях гендерных перевоплощений или возрастной разницы в пользу женщин не менее 30 лет. Полоскание грязного белья завершалось финальным ток-шоу с мордобоем, матерной перепалкой, детектором лжи и тестом ДНК. Изобретательность Снайпера прогрессировала с каждым выпуском. Он поставил в студии тотализатор и принимал ставки на исход любого мероприятия: установление отцовства и материнства, итог чемпионата по футболу, предсказание участника Евровидения… Для верности прогнозов Снайпер привлекал опытных экстрасенсов, которые прославились тем, что на глаз определяли пол пятидневного эмбриона в чашке Петри. Снайпер пошел дальше. Он затеял народное голосование по кандидатурам звезд, которым будет подсажен эмбрион, проверенный экстрасенсами. Да, Снайпер стоил дорого. Но давал гарантии.

– Не сомневайся, Полковник, одной передачи хватит. Через неделю о прошлых и настоящих успехах министра здравоохранения Толераниума будут знать больше, чем о собственных детях, – пообещал Еремей Васильков и, запихнув в карман пачку денег, отправился договариваться со Снайпером.

Полковник радостно сообщил Ковригину:

– Вопрос с Растаманом, ну, с министром здравоохранения, решен.

46

Лаура плелась домой с кладбища. Она только почувствовала себя лучше, и вот… Раздавленная, одинокая, опустошенная, она думала, что было бы лучше, если бы на месте Софочки оказалась она. Или рядом с ней. Чтобы больше не травить себя, не осмысливать, не задавать проклятого вопроса за что. Лаура воображала, что какой-то неведомый аптекарь странным образом пытается уравновесить ее жизнь. Поначалу он полной пригоршней вывалил на одну чашу весов красоту, ум, физическую силу, здоровье… А потом, будто осознав, что переборщил, стал постепенно сравнивать чаши тяжелыми гирями. В результате этих непостижимых экспериментов у нее к сорока трем годам нет ни семьи, ни детей, ни близких людей. Даже собаку она не смогла оставить себе. Что толку от ее искренности, верности и благородства, когда самый близкий и родной человек в одну секунду ушел в мир иной, а второй – еще более родной и близкий – за ничтожное время превратился в чудовище… Ради чего нужен ее успешный бизнес, занятия фитнесом, ежегодные поездки на аюрведу, дурацкие диеты, режимы, дыхательные гимнастики… Она и сама никому, вообще никому, не нужна. И ей больше не нужен никто.

С такими мыслями Лаура приблизилась к своему подъезду и остановилась как вкопанная, увидев Игоря Баринова. Прыгающий с ноги на ногу озябший Баринов обрадовался как ребенок:

– Не сопротивляйся, я все знаю. – Он накинул меховое покрывало ей на плечи. – Хочешь, постоим на улице? А хочешь, пойдем к тебе? Как раз чашку чая нальешь…

Лаура взвилась за секунду:

– Ты совсем рехнулся?! Я пришла с похорон!

– Я знаю. Я в курсе каждого твоего шага, – улыбнулся Баринов. – Мне даже следить не нужно, я тебя на уровне вибраций ощущаю.

– Да что ты ощущаешь?

– Что тебе очень хочется послать меня подальше, но так как я тебе небезразличен, ты не можешь исполнить своего желания.

Лаура, к своему удивлению, расхохоталась. Она бы без малейшего сомнения врезала по морде тому, кто сказал бы, что она будет смеяться через два часа после того, как гроб с телом сестры опустят в могилу. Но она смеялась, и ей стало немного легче. Ей даже захотелось, чтобы Баринов ненадолго остался, но она упрямо сообщила:

– Долг отработаю, но не сейчас. Не хочу никого видеть.

– Правильно, покапризничай. Иди к себе в цветочную квартирку, ложись на диван. А я, так и быть, исполню твое обещание – напою нас чаем. Еще я ощущаю, что ты мне нужна, поэтому расслабься и пойми, что без меня твоя дальнейшая жизнь неосуществима.

Лаура устало кивнула:

– Ладно. Я замерзла. Если у меня нет выбора, пойдем пить чай.

Баринов просиял и достал из-под мышки термос.

– Я пустырник заварил на случай, если ты не захочешь домой.

– Пойдем уже, – устало приказала Лаура.