Только для девочек

Валя остановилась, повернулась лицом к Валентину Павловичу и прочла стихи:

Не нужно сказок о Рублеве. К чему красивые слова? Не мужиков и не влюбленных Он на иконах рисовал. Он жил в совсем иные годы, И был талантлив и глубок И знал — у русского народа Одна надежда: русский бог.

— Кто это написал? — с живым любопытством спросил Валентин Павлович.

Валя показала глазами на меня. Удивительный она человек. Артистка! Какое-то чудо. Я ей только раз прочла эти стихи, а она сразу их запомнила.

Валентин Павлович посмотрела на меня как человек, который вспомнил что-то важное.

— А я-то никак не мог сообразить, почему я тебя знаю. Теперь понял. Ты по телевизору выступала. Со стихами. Это очень хорошо, что я тебя встретил. Мне хотелось у тебя спросить…

Он помолчал. Я подумала, что ему хотелось у меня спросить, как я, еще школьница, сумела написать такие хорошие стихи. Или как я, на вид самая обыкновенная девочка, в действительности обладаю такой поэтической душой. Но он спросил совсем о другом:

— Почему ты, когда выступала по телевизору, почесывала живот?

Я разочаровалась и ответила не слишком охотно:

— Там очень жарко на телевидении. У меня под платьем прямо по животу текли капли пота.

Валентин Павлович удовлетворенно кивнул головой. Можно было подумать, что это самое главное в моем выступлении по телевизору.

Глава третья

Для того чтобы добраться от нашего нового дома до школы, в которой я училась прежде, нужно было бы затратить почти час и ехать сначала на автобусе, потом в метро, а потом еще на троллейбусе. И меня перевели в новую школу, недалеко, всего в квартале от нашего нового местожительства.

С нашего одиннадцатого этажа из окон было видно, как перепоясавшая Украину праздничная, ярко-синяя лента Днепра несет к морю потяжелевшую августовскую воду, с тротуаров на проезжую часть катились первые августовские каштаны. Августовские яблоки, груши, сливы, абрикосы, укроп и огурцы пахли сладко и призывно, и весь наш город пропах ими.

В прошлом году в августе мы с папой решили в воскресенье поехать на автобусе в Канев на могилу Тараса Шевченко. Мы пошли на автостанцию, но оказалось, что билеты на этот день следовало купить заранее, что мест нет, что поехать нам не удастся.

На асфальтированной площади за автостанцией почему-то было много грузовиков, и среди них выделялся автобус — огромный, красный, сверкающий, удивительно красивый, такой, словно он приехал из будущего. Рядом с нами стояла женщина с легким снежно-белым зонтиком от солнца в левой руке, а правой она держала за руку мальчонку лет трех-четырех в матросской рубашке и в бескозырке, украшенной ленточкой с золотой надписью «Стремительный».

— Мама, — волнуясь, предчувствуя отказ и уже сразу не мирясь с этим отказом, просил мальчик: — Поедем на августе.

— На каком августе?

— На этом, — нетерпеливо переступая с ноги на ногу, показал мальчик на автобус, которым любовались и мы.

Мы с папой только переглянулись. Автобус, в самом деле, напоминал август, такой он был красивый, такой сытый и яркий.

Потом я написала стихотворение. Я в нем ничего не придумала. Я написала все, как было.

Автобус — как пирог на скатерти. Ему ль грузовиков в соседи? И мальчик предлагает матери: — Давай на августе поедем. А день по-августовски праздничный, И солнце светит что есть мочи. Ну что ж, поехали на августе В сентябрь, в октябрь, куда захочешь.

Я всегда въезжала на августе в сентябрь, в новый учебный год, и всегда радовалась, что он начался, и не понимала тех моих соучеников, которые жалели, что кончились каникулы. Но теперь и мне не хотелось в школу.

Мне так сильно не хотелось в эту новую школу, что первого сентября, как только я проснулась на своей новой широкой зеленой очень удобной тахте, изготовленной в Германской Демократической Республике, сразу подумала: «Не заболеть ли мне?»

И я стала мысленно рассматривать себя изнутри: что же у меня может болеть так, чтобы это не очень испугало маму и вместе с тем дало бы мне право не пойти в школу.

«Горло», — подумала я.

Горло, конечно, очень удобный повод. Если сказать родителям, что у тебя болит горло, они сразу же посмотрят тебе в рот, а так как у всех людей горло красноватое, они решат, что у тебя оно воспалено, измерят температуру, убедятся, что она нормальная, немного успокоятся и согласятся, чтобы ты день-другой посидела дома.

Но горло огорчит папу. Мы вчера с ним ели домашнее мороженое и, нужно прямо сказать, были, как всегда, неумеренны. Впрочем, хоть мы его называем домашним, на самом деле это обыкновенное мороженое в бумажных стаканчиках, только мы его из стаканчиков выковыриваем, складываем в вазочки, добавляем туда вишневый сироп и бросаем половинки абрикосов, слив, нарезанное на дольки яблоко. Очень вкусно и очень красиво, особенно если сложить мороженое в такие поместительные хрустальные вазочки, как у нас.

Нет, горло не подходило. Голова? Голова тоже не годилась, потому что у мамы такой пунктик: она ужасно волнуется если у меня или у папы болит голова. Она утверждает, что у нее самой голова ни разу в жизни не болела.

Нога? Левая нога ниже коленки у меня в самом деле побаливала, вчера я даже слегка прихрамывала. Однако и нога не годилась. Мама сказала бы, что школа близко и я прекрасно сумею добраться до нее даже с ногой, которая болит.

А, кроме того, у папы была такая теория… Он утверждал, что все неприятное нужно делать сразу. Что откладывать на потом следует только приятное, потому что приятное человек как бы предвкушает, и это предвкушение само по себе доставляет удовольствие. Предвкушение же неприятного, наоборот гнетет человека. Поэтому и не следует его растягивать. Совсем неприятны и нужно спешить.

В новую школу мне все равно рано или поздно придется пойти. И познакомиться с новыми ребятами и новыми учителями. И, так сказать, завоевывать свое место в жизни. В старой школе все знали, чего я стою, знали, что могу и умею, а чего не могу, понимали, что я пропущу мимо ушей, а из-за чего могу всерьез обидеться. Это очень удобно устроено. А тут мне предстояло все начинать сначала.

В таких раздумьях я позавтракала, а затем занялась подготовкой к школе. Я собиралась произвести самое лучшее впечатление.

Прежде всего, платье. Это только мальчишкам кажется, что все форменные школьные платья одинаковые. В действительности они разные. По-разному шиты. По-разному подогнаны. Разной длины. Кружева на рукавах и на воротнике, на мой взгляд, должны быть сияюще-белыми, а они бывают разных оттенков. У меня были замечательные немецкие кружева из хлопка с нейлоном. Я только еще раз их прогладила.

На руку я надела подаренные мамой маленькие часики, а на палеи — колечко с бирюзой, хоть мама меня предупредила, чтоб я не ходила в школу с кольцом. Но мамы дома уже не было. Она ушла на работу.