Только герцогу это под силу

Сидмут подошёл к Саймону с осторожностью гончей, обнюхивающей дикобраза. Как и должен. В данный момент, Саймон с удовольствием пронзил бы тощий нос этого типа несколькими отборными иглами.

Взгляд Сидмута выхватил газету, которую Саймон оставил открытой на столе, что называлась «Лондонский наблюдатель» и издавалась горячей головой по имени Годвин. Министр внутренних дел нахмурился, затем перевел взгляд обратно на Саймона.

— Слышал, ты проводил время со стаей квочек, что порхают вокруг мисс Норт.

— Моя сестра из той стаи, так что полегче со словами.

— Король сказал мне по секрету, что ты хочешь усмирить их деятельность. Вдобавок, я слышал, ты выудил у Трасбата двести фунтов для их дела, — бледные щёки Сидмута порозовели. — Ты знаешь, что они используют деньги, чтобы выдвинуть своего кандидата.

— Если будет возможность, да. Но я им не позволю.

Тонкие губы Сидмута презрительно изогнулись.

— Как думаешь остановить их? Женившись на мисс Норт? Когда она отказывает каждому поклоннику?

— Она мне не откажет, — возразил Саймон. — Со временем…

— Время! У нас нет времени. Каждый день её группа располагает к своему делу всё больше женщин. Не успеешь оглянуться, они будут поддерживать несколько кандидатов на выборах, Палата общин будет наводнена радикалами, и у нас на руках будет ещё одно общество «Манчестерский патриотический союз» [20] …

— А затем ты позаботишься, чтобы их арестовали или убили на Сент-Питерсфилд, как ты поступил с членами Манчестеского общества, — огрызнулся Саймон.

20

Manchester Patriotic Union Society — политическая группа, агитировавшая за отмену «хлебных законов» (общее название законов, регулировавших ввоз и вывоз зерна и сельскохозяйственных продуктов; охраняли интересы землевладельцев) и парламентскую реформу. В августе 1819 г. была организатором митинга на Сент-Питерсфилд в Манчестере.

Сидмут побледнел, а у Каслри перехватило дыхание. Но прежде чем кто-то из них заговорил, Саймон добавил:

— Нет, ты не можешь так поступить, правда? Потому что, арестовать фермера, требующего представительство в правительстве, — это одно дело. И совсем другое — арестовать светских дам, пытающихся одеть тюремных детей и уберечь бедных женщин от насилия со стороны их стражи.

Сидмут выпрямился с надменной снисходительностью, которой был известен.

— На чьей ты стороне, Фоксмур?

Только усилием Саймон совладал со своим характером. Что за безумие толкнуло его на такую прямоту? Наверно, все прочтённое им о «бойне при Питерлоо», как прозвали её радикалы. В Индии он лишь читал версию «Таймс», которая, хоть и сочувствовала толпе, но и близко не была такой пугающей, как в радикальной прессе.

Он собрался с силами, чтобы произнести ложь.

— На вашей, конечно.

— Я начинаю сомневаться, — отрезал Сидмут. — Я думал, ты собирался идти по стопам своего деда. Но он похвалил бы мою реакцию на происшествие на Сент-Питерсфилд. Монтит знал, что людям нужна твёрдая рука.

— А я не Монтит, — кратко произнёс он. — Хотя у нас с тобой есть общие заботы. Я согласен, что мисс Норт и её сторонницы — эти прелестные головки — беспомощны. И если мы хотим предотвратить новое Сент-Питерсфилдское «происшествие», лучше бы выудить их из пруда, пока они не утопили нас всех. — Он холодно уставился на Сидмута. — Но ты должен дать мне время на работу.

Чтобы покончив с ней, герцог был уверен — лорды из рода Сидмутов больше не управляют Англией железным кулаком. Саймон, конечно, никогда бы не потерпел этого человека в своём кабинете.

Сидмут сдержанно кивнул ему.

— Очень хорошо. Но только чуть-чуть, или мы возьмём дело в свои руки.

Как же, возьмёте. Он, держа в узде свой норов, кивнул.

— Теперь, если вы простите меня, джентльмены, я опаздываю на встречу.

Останься он в обществе Сидмута ещё хоть на секунду, герцог бы сказал что-то, о чём бы пожалел. Но, чёрт побери, этот человек выводил его из себя. Разве он не видел, что не займись они теми, кто хотел представительства, они продолжали бы попадать во власть разъярённой толпы?

Нет, Сидмут был из другого поколения, всё ещё живущего в страхе перед английской версией «Власти террора» [21] .

Саймон вышел из клуба, остановившись только чтобы забрать шляпу и плащ у швейцара и потребовать, чтобы развернули его фаэтон. Он прочёл всё, что мог переварить этим вечером.

Он обнаружил больше, чем рассчитывал. Он надеялся выяснить, какие из сторонников Лондонского женского общества были вероятными кандидатами в Палату общин. Взамен, он прочёл бесчисленные статьи, восхваляющие их работу, превозносящие добро совершённое ими, вопреки таким болванам, как Сидмут.

21

Период якобитского правления во времена французской революции, когда тысячи людей были казнены за измену (окт. 1793 — июль 1794 гг.).

Но это были радикальные газеты. Более традиционная пресса выражала недовольство. Всего лишь обычные жалобы на женщин, что те балуются далёкими от их компетенции делами, но, тем не менее, нервирующие. Это встревожило его, и он подумал, как же близко они скатились к краю, особенно теперь, когда собирались идти в политику.

Направляясь домой, Саймон отбросил прочь свои тревоги. Завтра, возможно, он получит ещё один шанс изменить решение Луизы о браке. До тех пор, он ничего не мог поделать.

Кроме того, у него ещё есть над чем поработать. За днями, что он проводил в Парламенте, или добиваясь Луизы, и за вечерами, заполненными общественными делами, которыми он не мог пренебрегать, если хотел снова войти в политику, у него почти не оставалось времени на изучение ситуации Колина. Это было неотложное дело. Он должен был сдержать обещание, в конце концов.

Как только он добрался домой, он позвал в свой кабинет дворецкого.

— Достань мне другую коробку с письмами дедушки Монтита, — Саймон снял плащ. — И пусть лакей принесет мне холодный ужин. Я не ел в клубе.

— Слушаюсь, сэр.

Когда дворецкий удалился, Саймон поискал Раджи и заметил его дремлющего на любимом месте возле огня. Кабинет был временной клеткой Раджи, когда он не скитался повсюду с Саймоном. Прислуга была осторожна и не выпускала обезьянку, если дверь была закрыта.

Саймон зажёг побольше свечей и приготовился к долгому вечеру пыльной работы: перелопачивать письма дедушки Монтита, но у него было мало надежды отыскать что-то. Дед был слишком хитёр, чтобы оставить после себя улики. Он, наверно, сжёг относящиеся к делу письма, как только их получил.