Только хорошие индейцы

Льюис оглядывается вокруг, сердце колотится в груди, он осматривает темную пещеру гаража в поисках высокой фигуры с большой головой, распластавшейся по стене, прячущейся совсем близко, желтые глаза которой впитывают свет.

Не конские копыта убили Харли, это была вапити. Откуда он знает? Уже миновала полночь, так что сейчас формально уже суббота, и осталась ровно неделя до десятилетней годовщины того классического Дня благодарения.

– Не знаю, следует ли нам тут оставаться, – говорит он.

Пита не поднимает глаз.

– Ко всем новым домам нужно некоторое время привыкать, – как всегда практично отвечает она. – Помнишь тот дом с чердаком?

Льюис был совершенно уверен, что в том доме водятся привидения. В том доме, где он заколотил доской люк на чердак в потолке, на тот случай, если что-то захочет выползти оттуда и постоять у кровати с его стороны. Или с любой стороны. «Индейцы боятся привидений», – вот как он тогда объяснил это Пите. Сейчас у него тоже нет другого объяснения.

– Я не могу спать, – говорит он.

– Несколько минут назад ты вполне себе спал.

– Почему ты встала? – спрашивает Льюис, наблюдая за профилем Питы.

– Мне показалось, что я что-то услышала, – отвечает она, пожимая одним плечом.

– Харли? – Льюис задает этот вопрос, потому что это очевидно.

– Лестница, – говорит Пита, и все тепло мгновенно покидает тело Льюиса.

Он делает вдох, потом выдох, длинный и дрожащий.

– Я не рассказал тебе всего о той… охоте, потому что не хотел, чтобы ты об этом думала, – говорит он.

После этих слов Пита поворачивается к нему. Такое оправдание заслуживает полного внимания с ее стороны.

– Ты не любишь слушать о… животных, – прибавляет Льюис.

– Но эта история про тебя, – без колебаний возражает она. – Она о том, кто ты такой.

– Я не рассказал ей конец этой истории, – говорит Льюис еле слышным, треснувшим голосом.

Пита не отрывает от него взгляда. Ждет.

– Уверена, что хочешь знать? – спрашивает он.

– Ты на ком женат? – задает она встречный вопрос. – На ней или на мне?

Льюис кивает, принимая удар, и вновь возвращается туда, начиная с того момента, когда он разрезал живот молодой вапити, когда он вонзил нож в молодую самку, которая не понимала, что она уже мертва, и на снег вывалилось ее вымя. Оно было голубоватым, мускулистым и покрыто венами, еще соединенное с молочными железами и готовое для кормления.

Она была слишком молода для беременности, вероятно, она не смогла бы доносить теленка до весны, в любом случае, сезон был неподходящий, плод не мог быть таким большим, но все равно – вот почему она так боролась, он знал это тогда и сейчас знает. Неважно, что она умерла. Она должна была защищать своего малыша.

И этот младенец, этот эмбрион или зародыш, этот теленок свернулся там, внутри, похожий на фасолину, и прижал головку к груди, будто собирался посмотреть на него из кровавых внутренностей матери, будто собирался вскочить на четыре тонкие, дрожащие ножки и уйти прочь, вырасти, но так и не развиться до конца, поэтому он бы в конце концов остался большеглазым гладкокожим зародышем весом в семьсот фунтов, вечно ищущим свою погибшую мать.

Когда Касс не смотрел на Льюиса, а он совсем не обращал на него внимания, Льюис прикладом ружья вырыл ямку в смерзшемся грунте и бережно уложил незавершенного вапити в землю, присыпал его, как мог, а затем – неважно, что вокруг бушевала метель, швыряя на него один снежный заряд за другим – не пожалел сил и времени, чтобы разделать эту молодую вапити, как следует, до конца.

Конец ознакомительного фрагмента.