Только не дворецкий

Несмотря на то что только Уиллоутон мог убить Келстерна, мне не верилось, что он это сделал. То, что Келстерн изо всех сил старался навредить его профессиональной и общественной репутации, никак нельзя было считать серьезным мотивом. Уиллоутон был достаточно умен и понимал: те, кому он нужен для работы, не станут обращать внимание на сплетни, а общественное мнение заботило его очень мало. Кроме того, он запросто мог покалечить, а то и убить человека в приступе ярости, но не в его характере хладнокровно планировать убийство, а убийство Келстерна было спланировано образцово.

Ближе меня у Уиллоутона друзей не было, и я навестил его в тюрьме. Он был весьма тронут и благодарен.

Выяснилось, что больше к нему никто не приходил. Он казался подавленным и непривычно кротким. Возможно, он и в самом деле изменился. Он с готовностью и вполне естественным беспокойством обсудил со мной убийство, откровенно сказав, что не рассчитывает на то, что я в сложившихся условиях поверю в его невиновность, но что он действительно невиновен и — хоть убей — не знает, кто преступник. Я, однако, поверил: что-то в его словах и голосе совершенно убедило меня. Я сказал, что не сомневаюсь в том, что он не убивал Келстерна, и он посмотрел на меня недоверчиво, но, опять же, с благодарностью.

Руфь оплакивала отца, но опасное положение Уиллоутона несколько отвлекало ее от мыслей об утрате. Женщина может серьезно поссориться с мужчиной, не желая при этом увидеть его повешенным, а шансы Уиллоутона избежать виселицы были не так уж велики.

Но Руфь ни секунды не верила, что он убил ее отца.

— Нет, это совершенно невозможно, — твердо сказала она. — Если бы папа убил Хью, я бы это еще поняла. У него были причины — или, по крайней мере, он так считал. Но какой резон Хью убивать папу? Нелепо считать, что его беспокоили отчаянные папины попытки очернить его. Что за глупость? Множество людей пытаются таким образом напакостить ближним, но не особо преуспевают, Хью это прекрасно знает.

— Конечно не особо, и Хью не мог всерьез считать, что ваш отец сильно вредит ему, — сказал я. — Но вы забываете о его дьявольской вспыльчивости.

— Нет, я не забываю, — возразила она. — Он мог бы убить человека в гневе, бездумно. Но это убийство не было бездумным. Убийца, кем бы он ни был, продумал все досконально и пришел с оружием наготове.

Нельзя не признать, это звучало логично. Но кто же совершил убийство? Я напомнил ей, что полиция навела справки обо всех присутствовавших в бане: банщиках и посетителях, — но единственной формой общения, которая связывала Келстерна хоть с кем-то из них, был массаж.

— Или убийца один из них, или настоящий убийца мгновенно скрылся, или в чем-то тут загвоздка, — сказала Руфь, задумчиво нахмурившись.

— Я не понимаю, как кто-то мог остаться в бане незамеченным, — сказал я, — это абсолютно невозможно.

Ее вызвали в суд как свидетеля обвинения. Это казалось ненужным и даже странным, так как обвинителям ничего не стоило доказать плохие взаимоотношения Уиллоутона и Келстерна, не втягивая в это Руфь. Очевидно, они решили сделать все возможное, чтобы убедительно доказать мотив. Перспектива пройти на свидетельскую трибуну расстроила Руфь больше, чем я ожидал. Но если подумать, то это ведь было трудное для нее время.

В день суда я заехал за ней после завтрака, чтобы отвезти в Нью-Бейли. Она была бледна, выглядела невыспавшейся и, по всей видимости, изо всех сил сдерживала волнение. Не в ее характере было проявлять чувства.

Конечно, мы все время держали связь с поверенным Уиллоутона, Хэмли. Он занял для нас места сразу за собой. Он хотел сидеть рядом с Руфью, чтобы при необходимости проконсультироваться с ней: она, конечно, знала об отношениях ее отца с Уиллоутоном больше всех. Я точно рассчитал время нашего прибытия — присяжных как раз только привели к присяге. Разумеется, зал суда был полон женщин — расфуфыренных и надушенных — жен пэров, букмекеров и политиков.

Вошел судья, и с его приходом в зале повисло напряжение, характерное для дел об убийствах. Немного напоминает атмосферу палат, где лежат смертельно больные, только хуже.

К несчастью для Уиллоутона, судьей был Гарбульд. Вид он имел вульгарный, лицо — кирпичное, манеры — грубые, а репутацию — вешателя и вечного союзника обвинения.

Уиллоутон прошел на свое место. Он казался нездоровым и очень подавленным, но держался с достоинством и о своей невиновности заявил твердым голосом.

Грэйторекс, главный обвинитель, начал выступление. Судя по его речи, никаких новых фактов полиция не нашла.

После этого Хелстон рассказал, как он нашел тело, а потом он и трое других мужчин показали, что, будучи в тепидарии, нечаянно подслушали ссору Уиллоутона и Келстерна и что Уиллоутон вышел из кальдария в ярости. Один из свидетелей, суетливый пожилой джентльмен по фамилии Андервуд, заявил, что это была самая ожесточенная ссора, которую он когда-либо слышал. Никто из этих четверых не смог сказать ничего по поводу того, пронес ли Уиллоутон пропавшее оружие в складках полотенца, но все они были уверены, что в руках он ничего не держал.

Затем было заслушано медицинское заключение. При перекрестном допросе врачей, проводивших вскрытие, Хейзелдин, адвокат Уиллоутона, обратил внимание на то, что пропавшее оружие было внушительного размера, что его округлый клинок должен был быть больше полудюйма в диаметре и три-четыре дюйма в длину. Врачи придерживались мнения, что, для того чтобы вогнать клинок такой толщины в сердце, необходима как минимум четырехдюймовая рукоятка, иначе захват не будет достаточно надежным. Это мог быть кусок стального или железного прута, заточенный как карандаш. В любом случае это, безусловно, была крупная штука, не из тех, что можно легко спрятать или бесследно уничтожить в турецкой бане. Хейзелдину не удалось поколебать их утверждение насчет чайного листа: врачи настаивали, что он был разрублен пополам и вогнан в рану клинком пропавшего оружия и это ясно показывает, что убийца нанес смертельный удар, когда Келстерн пил чай.

Инспектора Брекетта, который вел дело, подвергли длительному перекрестному допросу о поиске пропавшего оружия. Инспектор ясно дал понять, что оружия не было нигде в бане: ни в тепидарии, ни в кальдарии, ни в массажной, ни в раздевалке, ни в конторе, ни в вестибюле. Он осушил бассейн, обследовал крыши, несмотря на практически полную уверенность в том, что люк над тепидарием в момент убийства был закрыт (над кальдарием люка вообще не было). Его спросили, мог ли гипотетический сообщник Уиллоутона унести орудие убийства, но инспектор отверг эту версию: ее он проверял очень тщательно.

Массажист сообщил, что Уиллоутон пришел к нему в сильном раздражении, он даже задумался, отчего бы это. Допрашивая его, Арбатнот, помощник Хейзелдина, убедительно показал, что если только Уиллоутон не умудрился спрятать оружие в пустом кальдарии, он должен был вынести его в полотенце. Арбатнот вытянул из массажиста твердое заявление, что он видел, как Уиллоутон положил полотенце около массажной скамьи, и что он побежал в кальдарий сразу за Уиллоутоном, вернулся один, оставив Уиллоутона там обсуждать преступление, и нашел полотенце лежащим точно в том же положении; ни оружия под ним, ни крови на нем не было.