Только никому не говори

– И от него вы узнали про браслет?

– От него.

– Ну что ж, вы смелый человек. Берегитесь. А я пошёл.

– Вы на машине?

– На какой ещё машине?

– Вроде бы три года назад вы скопили на машину. Или у меня неверные сведения?

– Верные. Раздумал покупать, много мороки.

– А деньги?

– Что деньги?

– Деньги целы?

– А вам какое дело?

– Борис Николаевич, я вас серьёзно спрашиваю: вы можете показать мне свою сберкнижку?

– Ещё чего!

– А следователю?

– Что вам нужно от меня?

– Вы потратили деньги? Ну, потратили? На что?

– Догадайтесь! — математик засмеялся, но хрипло, с натугой. — Вы ж писатель — дайте простор воображению.

– Любопытный у нас с вами разговор завязался, Борис Николаевич, хочется говорить и говорить, точнее, слушать. Приезжайте ко мне… хоть завтра после работы? Или в субботу, а?

– Ладно, в субботу в двенадцать. Вообще-то я в отпуске.

– И давно?

– С понедельника.

– Поедете куда-нибудь отдыхать?

– Нет.

– И чем предполагаете заняться?

– Да вот вас, например, навещать. Довольны?

– Счастлив. С тех пор как я стал сыщиком, у меня появилась уйма друзей.

– То ли ещё будет! — отозвался Борис как-то двусмысленно и мгновенно канул в лесную тьму.

Я громко крикнул:

– Жду вас в субботу в двенадцать! В беседке!

– Ждите!

Засвистев «Тореадор, смелее в бой!..», я двинулся дальше по уже едва заметной, скорее угадываемой, тропинке. Пройдя шагов пятьдесят, резко отскочил в сторону — аж что- то хрястнуло в злосчастной моей руке — и замер в кустах. Тишина. Тишина, будь она неладна! Густая июльская мгла, одна звезда в высоких берёзовых кущах, терпкий ночной холодок и шаги. Наконец-то! Далёкие шаги… ближе, ближе… быстрый лёгкий шаг в светёлке, над погребом… Я почти не дышал, я жил полной жизнью!.. Вот, рядом!.. Кто-то прошёл мимо меня во мраке и скрылся за поворотом тропинки. Я осторожно двинулся следом. Удобнее всего пристукнуть его у кладбищенской ограды, там, где берёзы расступались и было светлее. Кто-то крался впереди, шагах в пятнадцати, не оглядываясь. Как будто высокий, не ниже меня… значит, не Борис?.. Дмитрий Алексеевич или актёр?.. Но ведь не она же! Вдруг захотелось плюнуть на все и скрыться, но я уже знал, что никуда не денусь. Нет, я узнаю все! Слабый просвет во тьме, и дальше плотная чёрная масса — столетние липы над могилами. В светлеющем прогале мелькнул силуэт и слился с кладбищенской тьмою. Уже не скрываясь, я бросился вперёд, раздался крик, дикий, леденящий душу вопль, кто-то прижался к ограде и кричал. Я слегка ударил ребром ладони по горлу, он умолк и обмяк, я рванул его на лунную полянку, он упал ничком. Да что же это такое? Ведь едва дотронулся и… убил? Я перевернул его на спину. Передо мной лежал юный Вертер.

Полтора часа спустя бесшумно, «яко тать в нощи», я подкрался к нашему флигелю. Моё окно открыто. Посвистел, чтоб предупредить народ, полез в окно, кое-как одолел подоконник и рухнул на койку прямо на руку в гипсе. Не удержался и застонал.

– Ванечка! — задушевным шёпотом заорал бухгалтер. — Где ж тебя черти носили? Это ты на кладбище кричал?

– Ну, откопали, Иван Арсеньевич?

– Нет там ничего, — устало отозвался я. — А главное, я рассчитывал поймать убийцу — все сорвалось.

– Ваня, рассказывай!

– Я дал понять этой публике… кстати, и Отелло объявился, просится в преступники… Так вот, я дал понять, что догадываюсь, кто задушил Марусю, что у меня есть свидетель. Если среди них убийца, вы представляете, что он должен был чувствовать: он убивает девочку, а кто-то заглядывает в окно и видит. Свидетель. В общем, я сблефовал, заострил их внимание на блокноте: вроде там все данные, целое досье. Причём я выдал такие детали… ну просто драгоценные детали — точное время и способ, браслет на задушенной в подробностях… золото, рубины. Если меня слушал убийца — ему теперь не спать. Я надеялся, он клюнет на блокнот, даже объяснил всем, каким путём в больницу возвращаюсь…

– Стало быть, ты сделал из себя мишень?

– Что значит мишень? Я — мужчина.

– Дурак ты, извини за выражение, а не мужчина! У тебя рука сломана, а у него, может, нож. Труден первый труп, а потом уже все трын-трава.

– Нет, меня убивать опасно. Останется свидетель, убийца понимает, что он молчать не будет.

– Понимает он! Он понимает, что свидетель этот три года молчал, а уж после твоей смерти навек умолкнет. И вообще… как будто в таких делах логика главное. Он, как зверь затравленный, в панике на все способен.

– Ну и я не законченный инвалид. Правая моя работает нормально, в студенчестве занимался каратэ. Пригодилось. Вертера бедного чуть не убил. Слегка дотронулся, но он очень испугался.

– Это он орал-то?

– Он. В общем, ничего не удалось.

– Где ты его прижал?

– В роще возле кладбища. Я туда увёл на допрос математика. Причём эти двое, Дмитрий Алексеевич с Никой, остались у Анюты ночевать. То есть вся компания в сборе. Я думал, кто-нибудь соблазнится блокнотом, обстановка уж больно располагает. Допросил Бориса, отпустил, вслед ему закричал, засвистел, словом, навёл в лесу шороху. И действительно, кто-то идёт следом. Но ведь тьма, не видно ничего, и нет времени разбираться. Тут я и сработал правой. Смотрю — Петя. Привёл его в образ. Оказывается, он шёл за мной, чтобы узнать, как ему жить дальше, ну, он же свидетель… а главное — вы не поверите! — он решил меня защитить от убийцы. Даже трогательно. Петя-то поверил в мой блокнот, наверное, он один и поверил. Что ж, проводил его на станцию, кое-как успокоил, в электричку посадил…

– Ну и тип! — возмутился Игорёк. — Что ж это он всюду липнет, как банный лист! В погребе — он, теперь в роще…

– И слава Богу! — проворчал Василий Васильевич. — Тут он вовремя влез. Против ножа в спину никакое каратэ не устоит.

– Как бы не так! — запротестовал Игорёк. — Иван Арсеньевич абсолютно прав (как он меня вдруг зауважал), каратист запросто пятерых свалит…

– Помолчите-ка оба! Свалит, свалит — соображать надо. Пусть убивать он его пока не собирается — подчёркиваю: пока! — но блокнот в темени такой да при руке в гипсе вырвал бы очень просто и узнал бы про твоего липового свидетеля убийства.

– Василий Васильевич, я, конечно, дурак, но не до такой же степени. Вообще в моем почерке разобраться… но не в этом дело. Я ловил его на запасной блокнот, чистый. А тот, с записями, спрятан. Пусть ищет.

19 июля, суббота

Вчера утром ещё до завтрака в палате появилась Анюта. Я обомлел: в голубых джинсах и голубой майке, высокая, тонкая и загорелая, с распущенными русыми волосами до пояса — до меня дошло, что ей всего двадцать пять. Она занялась отцом, потом обратилась ко мне небрежно:

– Вы, оказывается, живы?

– Пока жив.

– И Борис?

– Надеюсь.

– А кто из вас вопил ночью в роще?

– Что, слышно было?

Анюта села на табуретку рядом с моей койкой, я продолжал расспрашивать, она отвечала рассеянно. В ней чувствовалось что- то необычное: чем холоднее и равнодушнее держалась она, тем сильнее на меня действовал какой-то внутренний жар её — тревога, раздражение или надежда? Как будто что-то сдвинулось с мёртвой точки, она уже не глядела в пустоту, но почти не глядела и на меня.

Я знал от Вертера, что после моего ухода с Борисом, он отправился якобы осмотреть проход в заборе, за ним увязался Отелло. Чтобы отвязаться, юноша заявил, что хочет погулять в роще — однако то же самое желание овладело и актёром. Они дошли до тропинки, ведущей к кладбищу, и Вертер безмолвно сгинул в темноту. Его дальнейшие похождения более или менее известны, что же касается Ники, то он, как выяснилось, дышал свежим воздухом ещё часа два. Появившись на веранде, где беседовали бывшие любовники, Ника принёс последние новости: я закричал на всю округу, что жду Бориса в субботу в двенадцать часов в беседке, а минут десять спустя завопил уже нечленораздельно, не своим голосом где-то в отдалении. Благородный Отелло поспешил мне на помощь, но, никого не найдя, продолжил безмятежную прогулку. Услышав про вопли, Дмитрий Алексеевич поднял панику, и они уже все трое прочесали местность, но ничего подозрительного не обнаружили.