Только один год. Лишь одна ночь (сборник)
Шрифт:
– Нет, плыть мне никуда не надо.
– Чем же я могу служить? – Он залпом допивает остальное, лед хрустит у него на зубах. Потом он берется за новый стакан.
Ответить мне ему нечего. Чем он может мне помочь?
– Я тогда был с американкой, я пытаюсь ее найти. Она, случаем, с тобой на связь не выходила?
– Американка. Выходила, да.
– Правда?
– Ага. Сказала: «Увидишь этого высокого
– Значит, не выходила?
– Нет. Сочувствую, парень. Бросила тебя?
– Что-то вроде того.
– Можно этих сраных датчан спросить. Одна из них все пишет мне. Дай посмотрю, может, найду. – Он достает смартфон и начинает искать сообщение. – Это мне сестра подарила, сказала, что пригодится и для навигации, и заказы размещать… но я ни хрена не пойму. – Он отдает смартфон мне. – Попробуй сам.
Я захожу в сообщения и нахожу эсэмэс от Агнет. Я открываю его, а за ним оказывается еще несколько сообщений, более старых, в том числе и фотки из летнего путешествия на «Виоле». Почти на всех снимках Жак – на фоне полей, желтых сафлоров, стада коров, заката, но один снимок я узнаю: это музыкант, игравший на кларнете на мосту над каналом Сен-Мартена. Я уже хотел было вернуть телефон, но тут заметил ее: кусочек Лулу в уголке. Лица нет, она стоит спиной – есть плечи, шея, волосы – но это же точно она. Напоминание, что я ее не выдумал.
Я порой думаю о том, как часто, не желая, оказывался на чужих фотографиях. В тот день был сделан еще один снимок, но уже неслучайный. Агнет сфотографировала нас с Лулу на ее телефон, потому что она попросила. Лулу предлагала отправить фотографию мне, но я отказался.
– Можно, я этот кадр себе перешлю? – спрашиваю я Жака.
– Как пожелаешь, – говорит он, небрежно взмахивая рукой.
Я отправляю фотографию Бруджа, потому что я сказал Лулу правду – мой аппарат их не принимает, хотя я не по этой причине отказал ей, когда она предложила прислать мне снимок. Я сделал это на автомате, у меня уже почти рефлекс. Из прошлогоднего путешествия у меня фотографий почти нет. Я не сомневаюсь, что на чужих фотографиях оказывался часто, но на своих – никогда.
В рюкзаке, который у меня украли в поезде на Варшаву, лежал старый цифровик. На нем были фотки с
моего восемнадцатого дня рождения: я, Яэль и Брам. Это буквально последние снимки, где мы были все втроем, а я нашел их только во время путешествия: как-то ночью я заскучал и решил просмотреть, что у меня есть на карте памяти. И вдруг увидел нас.Надо было мне отправить эти фотографии куда-нибудь по электронной почте. Или распечатать. Сделать что-то, чтобы они остались навсегда. Я собирался, правда. Но все откладывал, а потом рюкзак увели, я опоздал.
Пустота застала меня врасплох. Когда теряешь что-то, про что знал всегда, – это одно, а когда осознаешь, что имел что-то, только после потери, – другое. В первом случае обидно. Во втором – истинная потеря.
Раньше я этого не знал. Теперь вот понял.
Четырнадцать
По пути в Утрехт я звоню этой датчанке, Агнет, и спрашиваю, присылала ли ей Лулу нашу фотографию, общались ли они. Ей едва удается меня вспомнить. Меня это угнетает. Этот день, так ярко врезавшийся в мою память, для остальных был лишь одним из многих. В любом случае это был всего один день, и он уже закончился.
С Ана-Лусией уже тоже все кончено. Я это чувствую, даже если она сама – нет. Вернувшись, пораженный, говорю ей, что наш футбольный сезон закончился, она сочувствует, может, и ликует. Она предлагает мне в утешение поцелуи и cari~nos [32] .
Я принимаю, но понимаю, что это лишь вопрос времени. Через три недели она улетит в Швейцарию, а когда через четыре недели вернется, меня уже не будет. Я напоминаю себе, что надо переделать паспорт.
Но Ана-Лусия как будто бы догадывается. Она все настойчивее зовет меня в Швейцарию. Ежедневно придумывает что-нибудь новое.
32
Ласки (исп.).
– Смотри, какая погода классная, – говорит она однажды, собираясь на занятия. Включает ноутбук и читает прогноз погоды в Гштааде. – Каждый день солнечно. Даже не особо холодно.
Конец ознакомительного фрагмента.