Только правда

– Может быть, пятьдесят долларов?

Глаза Гарвея остекленели.

– Пятьдесят?
– Ну, хорошо, - сказал Гримбли, - может быть, шестьдесят?

– А почему не тридцать?
– сказал Гарвей.
– Вы не понимаете, ведь так? Это плохая машина. Негодная.

Гарвею очень хотелось, чтобы его язык прирос и он мог закрыть рот. Он был осужден, проклят и запрограммирован, поэтому уже повернулся, чтобы идти и прекратить этот никчемный разговор. Он был совсем не готов к реакции Гримбли, поскольку маленький толстяк уставился, на него и захохотал. Он ржал во все горло до тех пор, пока не пбтерял над собой контроль. Гримбли стоял и хохотал до слез.

– Ах ты, мошенник! Ты - хитрый сукин сын.

Гарвей к этому моменту тоже засмеялся. Он и сам толком не знал почему. Возможно, он почувствовал облегчение, может, расслабился, но он присоединился к смеху Гримбли и хохотал до визга.

– А разве это не правда?
– визжал он.
– Разве это не самая настоящая правда?

Гримбли вытер глаза и постепенно перестал смеяться, но он все еще качал головой с удивленным восхищением.

– Я повидал много приемов, ей-богу! Все виды приемов, - Он подмигнул Гарвею и толкнул его в грудь.
– Но ты - умный маленький пончик, ты... это старый английский прием, не так ли? Старая уловка! Ты- ловкий мошенник!

Он снова засмеялся и вернул сигару назад.

– Ты знал, что "форд" мне нужен, правда, чертяка!
– Он снова пихнул Гарвея.
– Ты знал, что я хочу его. Послушай, что я тебе скажу.
– Тут он вынул сигару и продолжил: -Даю тебе за него двадцать пять долларов, главным образом из-за того, что это неплохая политика - водить старые автомобили. Люди не поймут, что ты таким образом на них наживаешься!
– Он опять уставился на "форд": - Пусть будет двадцать два с половиной. Я не замечал вмятину на крыле.
– Он вернул сигару в рот, скосил глаза и взглянул на Гарвея.

– По рукам?
– спросил он.
– Двадцать два с половиной доллара, машину и никакого мошенничества.

Выражение экстаза на лице Гарвея медленно исчезло, и он почувствовал, что холодеет.

– Никакого мошенничества, - слабо проговорил он.

Тона Гарвея было достаточно для Гримбли. Снова его язык исследовал рот, он взглянул на Гарвея, потом на машину.

– Лучше бы ты показал товар, мошенник. Показывай внутренности, Я хочу видеть то, что покупаю!

Гарвей отвернулся и закрыл глаза.

– Двадцать два с половинор доллара, и машина как есть иг... .и...

– И - что?

Гарвей повернулся к нему, его голос звучал, как у призрака.

– Она заколдована, - тихо произнес он.

Гримбли вытащил сигару изо рта, уставился на Гарвея, и снова раздался его визгливый, бесконтрольный смех.

– Заколдована!
– вопил он.
– Эта проклятая машина заколдована!

Он едва сдерживался и стоял, обхватив свое пузо, покачиваясь, задыхаясь вогнувшись пополам в истерике, повторял снова и снова:

– Заколдована! Проклятая машина заколдована!

Наконец он остановился, вытер глаза и вернул сигару на прежнее место.

– Значит, заколдована! Клянусь богом, ты - самый ловкий мошенник пятидесяти штатов! Ты обязан заняться политикой.

Он снова хохотнул.

– Заколдована, - он снова вытер глаза, и смех звучал в его голосе, когда он спросил: - Каким образом она заколдована?

Гарвей закатил глаза и слушал свой голос: - Кто бы ни владел машиной, ему приходится говорить правду!

Ну, черт возьми, наконец-то это сказано.

Теперь это его не беспокоило. Сатана, сидящий в нем и помешанный на честности, заставил его признаться. Слово "правда" произвело большой эффект на мистера Гримбли-. Словно Гарвей сказал "оспа", "сифилис" или "черная чума". Он сделал низкий и долгий выдох и вынул сигару изо рта.

– Приходится говорить правду?
– переспросил он, произнеся слово "правда" как богохульство.

Гарвей подтвердил.

– Всю правду. Единственный путь избежать этого - продать машину.

И Гримбли снова посмотрел на Гарвея и в который раз покосился на "форд". Он прошел несколько шагов в сторону и показал на "додж" 1935 года с откидным сиденьем.
– Как насчет этой детки?
– поинтересовался он тоном опытного, умеющего сбить цену покупателя. Гарвей тяжело вздохнул.

– Это не детка! Это прапрапрадедушка. Причем без коробки передач, без заднего конца и оси. Она изношенная.

Сразу после того, как он это произнес, его плечи поднялись, а лицо, обычно румяное, стало белее мела. Глаза Гримбли сверкали.

Он стоял у пропасти обширного и странного знания и с готовностью постигал его. Он приблизился к Гарвею и тихо сказал: - Вот в чем дело. Тебе пришлось сказать правду?

Гримбли покачал головой.

– Вот она! Вот где собака зарыта. Ты вынужден говорить правду!

Гарвей улыбнулся такой улыбкой, которую на лице ребенка может вызвать отравление газом. Он сделал добродушный жест в сторону машины.

– Так как насчет "форда"?
– спросил он.
– Несмотря на то, что машина заколдована, она... она здорово поддерживает разговор.

Гримбли вскинул мясистую руку.

– Для кого-нибудь так и есть, - уверенно заявил он,- но только не для старого честного Лютера Гримбли. Дружище, я занимаюсь политикой, и когда ты говоришь, что мне придется начать все время говорить правду...
– Тут у него дернулась нижняя челюсть, и на лице выразился страх.
– Святый Боже!

Он снова посмотрел на "форд".

– Ты хоть что-нибудь понимаешь? Я бы не смог произнести ни одну политическую речь! Я уже не смог бы работать для кабинета. Старому честному Лютеру Гримбли... старый честный Лютер Гримбли засох бы на корню.

Он аккуратно потушил сигарету, отскоблил пепел и положил ее в карман. Махнув рукой, он направился к выходу.

– До встречи, дружище!
– бросил он через плечо.

– Эй!
– крикнул Гарвей.

Гримбли остановился и повернулся к нему. Гарвей показал на "форд".

– Вы можете что-то посоветовать?

Гримбли на минуту задумался.

– Посоветовать? Только одно. Почему бы вам не повеситься?

Он повернулся и пошел.

Гарвей оперся на "форд", глядел на ноги и чувствовал, как депрессия, точно мешок с перком, давит ему на плечи. Он совершил медленный, бесцельный переход к конторе. Едва он туда вошел, как в дверях появился Ирвинг.