Только про любовь

И он ее не заметил. Он налил в ладонь немного масла, поставил на землю флакончик, потер ладони друг о друга и стал похлопывать ее по ногам, продвигаясь все выше, к коленям, к нежно разводя ее ноги.

– Тебе не кажется, что мы могли бы уже положить начало? – сказал он, и его пальцы проникли под узкую полоску ее бикини.

Что толку грустить, когда ничего хорошего из этого все равно не выйдет? Катринка задала самой себе этот вопрос и отбросила все печальные мысли.

– А нас не видно будет с судна? – спросила она, прежде чем полностью отдаться наслаждению. На пульте яхты был телескоп, а экипажу сейчас особенно нечем было заняться.

– Нет, если они не будут смотреть.

Когда они вернулись в Нью-Йорк, Адам с головой погрузился в дела, которым со времени его ухаживания за Катринкой он уделял внимания меньше, чем обычно. В прошлом году на судостроительном заводе Грэхема в Ларчмонте была спущена парусная яхта новой конструкции, изготовленная из стекловолокна, с длиной корпуса в двадцать девять футов. Благодаря скорости, простоте управления и приемлемой цене, она мгновенно завоевала рынок малых судов. За этим успехом последовал еще один: яхта с длиной корпуса в тридцать три фута, той же конструкции, которая тоже хорошо раскупалась, способствовала росту цен на яхты большей величины, так что верфь получила приличную прибыль за последние два года. Судостроительный завод Грэхема в Бриджпорте тоже действовал вполне успешно, спустив на воду несколько траулеров, спортивных рыбачьих шхун, маленьких моторных лодок. Верфь в Майами продолжала получать заказы на роскошные моторные яхты. Теперь Адам хотел использовать в качестве рекламы предстоящий спуск на воду яхты Халида ибн Хассана, чтобы расширить бизнес в области создания самых роскошных судов, а пока он работал с группой дизайнеров над новой парусной яхтой около двадцати футов длиной, надеясь привлечь первых покупателей тем, что новый парусник обладал многими характеристиками известной двадцатидевятифутовой модели, а цена его была ниже. Кроме того, он конструировал новую гоночную яхту для себя.

Так как Адам постоянно курсировал между Бриджпортом, Ларчмонтом, Майами и Бременом, а находясь в Нью-Йорке, проводил в своем офисе не менее десяти-двенадцати часов в день, Катринка, хотя и сопровождала его, когда удавалось, часто оставалась в Манхэттене одна. Тоскуя по привычному комфорту своей прежней жизни и по своим старым друзьям, она иногда звонила Натали в Париж или Эрике в Мюнхен. Она писала Томашу и Жужке, своей тете, своим кузинам и иногда даже Оте Черни. Но, поддерживая контакты со своим прошлым, она не желала поддаться тем волнам одиночества, которые грозили иногда захлестнуть ее, и принялась строить свою новую жизнь в Нью-Йорке.

Картер занимался хозяйством и приготовлением пищи, так что обязанности Катринки по дому сводились лишь к тому, чтобы давать Картеру кое-какие неожиданные поручения, предупреждать о том, кто может зайти и что нужно приготовить, или сообщать о приглашении гостей и обсуждать с ним меню. Потом она звонила Хильде и Бруно в Кицбюэль, чтобы узнать, как идут дела в «Золотом роге», прочитывала газеты, занималась корреспонденцией, писала кое-какие благодарственные письма, которые передавали адресатам через Дэйва, потом одевалась к ленчу в «Ле Сирке», «Ла Гренвиле» или в еще какой-нибудь фешенебельный ресторан, где она встречалась с Дэйзи или Лючией, с Марго Йенсен из журнала «Шик» или с Риком Колинзом из «Кроникл», с другими людьми, которым Дэйзи ее представила и которые теперь засыпали ее приглашениями, из любопытства или потому, что хотели, чтобы их увидели с красивой молодой женой бывшего самого завидного нью-йоркского холостяка. Иногда по утрам она ходила с Лючией ди Кампо на занятия гимнастикой у Лотты Берк, и скоро так в это втянулась, что стала ходить туда, даже когда Лючии не было в городе. Дважды в неделю она делала прическу у Кеннета или маникюр у Динмара, а к торжественным событиям она прибегала к кое-каким дополнительным процедурам.

Приглашения на приемы стремительно увеличивались, так как Дэйзи и Стивен Эллиот, казалось, входили в комитеты всех благотворительных обществ Нью-Йорка. Адам, который рассматривал эти события как возможность расширения своих деловых контактов, настаивал, чтобы они происходили как можно чаще (с учетом, конечно, графика его работы), и он покупал либо билеты, либо заказывал столы, хотя и не самые лучшие, но все же вполне приличные для того, чтобы Грэхемов могли заметить.

По сравнению с тем, что ей раньше приходилось успевать делать за день, такой распорядок был для Катринки не очень напряженным, и она обнаружила, что у нее остается более чем достаточно времени, чтобы потратить его на единственное дело, которым Адам просил заняться именно ее – подыскать для них новый дом. Хотя вначале ее несколько пугала перспектива поисков по всему Манхэттену, который она еще не очень хорошо знала. Но когда Александра Оуджелви сообщила ей, что есть очень немного приемлемых районов, в которых можно жить, задача Катринки значительно облегчилась.

Оуджелви, как давние знакомые семьи Грэхемов, конечно же, были приглашены па прием в честь Адама и Катринки и еще на одну-две встречи летом в «Тополях», но Катринке долгое время удавалось избегать попыток Александры к установлению с ней дружеских отношений, а также под тем или иным предлогом увиливать от совместных обедов в городе. Хотя их общение на разных вечеринках было достаточно сердечным, все же Катринка чувствовала в Александре и враждебность, и обиду. Хотя она и не допускала мысли о том, что Адам солгал ей о своих отношениях с рыжеволосой красавицей, Катринка подозревала, что он мог просто недооценивать глубины ее чувства к нему. Так что Катринка, понимая отношение Александры к ней как к коварной «другой», предпочитала не сближаться с ней больше, чем этого требовали светские приличия. Стремление Александры добиться более тесного общения удивляло Катринку. Но настал такой день, когда Катринке ничего не оставалось, как согласиться на ее приглашение.

В один из четвергов в начале сентября они встретились за ленчем в ресторане «Плаза». Это было одно из любимых мест Катринки, напоминавшее ей некоторые самые любимые европейские рестораны: обшитые панелями стены и роскошные шелковые портьеры, торжественное и спокойное изящество обстановки, перекрытые балками потолки и люстры, стилизованные под старинные газовые светильники.

Заняв места у окна, выходящего на Центральный парк, они заказали салат и полбутылки белого вина. Катринка заметила, что неподалеку от них сидит Марк ван Холлен, а с ним какая-то женщина, намного меньшего роста и гораздо более грузная, чем его жена. Он внезапно поднял глаза, заметил ее взгляд и улыбнулся. Женщина, которая была с ним, оглянулась, чтобы посмотреть, что или кто привлек его внимание, и Катринка узнала ее: это была Сабрина, обозреватель. Хотя Сабрина тоже улыбнулась и приветствовала ее кивком головы, взгляд ее был далеко не дружелюбным. Он был холодным, оценивающим и явно враждебным.

– Что я такого сделала, чтобы так ее разозлить? – прошептала Катринка и быстро добавила, увидев, как изумленная Александра собиралась обернуться, чтобы понять, о ком идет речь. – Не смотрите. Это Сабрина. – Это имя, очевидно, ничего не говорило Александре, и Катринка пояснила: – Она обозреватель газеты. В Англии. Пишет для «Глоуб». – Александра вспомнила, что кто-то, возможно, Дэйзи, сказал ей, что «Глоуб» – одна из газет Марка ван Холлена.

– Сплетни?

– Да.

– Грязная работа, – Александра состроила гримаску.

– Рик Колинз кажется, вполне приятным, – сказала Катринка не столько для того, чтобы высказать собственное мнение, сколько выведать отношение к нему Александры. Таким образом она всегда расширяла свои познания в любой области.

– О, да, – согласилась Александра. – Он всем нравится.

Начало ленча они провели за обсуждением того, как Катринка адаптировалась к жизни в Соединенных Штатах. Наконец, Александра спросила Катринку, не будет ли та возражать, если она закурит, вынула из сумочки красивый золотой портсигар и, не дожидаясь, пока официант поднесет огонек, сама зажгла сигарету золотой зажигалкой. И портсигар, и зажигалка были рождественскими подарками Адама.

– Я пытаюсь бросить, но у меня ничего не получается, – сказала она.

Катринка сочувственно кивнула:

– Мне повезло. Я никогда не начинала. – Это была одна из тех привычек, которую тренеры лыжных команд активно порицали.

– Мы с Адамом были друзьями очень давно, с самого детства. – Катринка кивнула, признав этот факт, и Александра продолжала: – Поэтому я решила, что было бы хорошо, если бы мы с вами узнали друг друга. – Она нетерпеливо откинула рукой упавшие на изысканно бледное лицо рыжие волосы. – Откровенно говоря, мне бы ужасно не хотелось потерять дружбу Адама. Она много для меня значит. И я не вижу возможности сохранить ее, если мы с вами не поладим. – И это было правдой. Александра не захотела лишь объяснить, почему она стремилась сохранить дружбу с Адамом: не потому, как подозревала Катринка, что она когда-то была – или еще до сих пор – влюблена в него, а потому, что Адам и его семья обеспечивали ей доступ в тот мир, к которому она принадлежала по происхождению, но из которого ее выталкивало отсутствие серьезных средств.

Нельзя сказать, чтобы Адам был ей безразличен. Конечно, нет. Но эта затянувшаяся привязанность, безусловно, не была главной причиной того, что она хотела удержать его в своей жизни: главным было ее желание остаться в Нью-Йорке в списке избранных. Без Грэхемов Александру гораздо реже бы приглашали на разного рода нужные приемы, к нужным людям, а возможно, эти приглашения и вовсе бы свелись к нулю. Поэтому Александра и намеревалась преодолеть нежелание Катринки подружиться с ней, нежелание, которое она ошибочно приписала ревности по отношению к ней.