Только тишина

Она сказала:

— Какой же ты молодой.

Из-за спины послышался вздох. Онеска. Не знаю, то ли он непроизвольно дал выход своему нетерпению, то ли слова Авии тронули в нем какую-то молчащую дотоле струну.

Я коснулся пальцами ее рук и снял их со своих плеч. Шагнул вперед, заставляя ее идти следом.

Опасения, или же скорее настороженность, с которой я думал о возвращении, оказались беспредметными. Все выглядело иначе. Почему этот холл словно бы очищен от людей? Почему она пришла одна? Где мои родители, родные? Ничего скверного не произошло. Тарроусен сказал об этом достаточно ясно, да и достаточно посмотреть на Авию. Так в чем же дело, черт побери?

Когда я улетал, она была на год меня моложе. Теперь ситуация изменилась в обратную сторону. Теперь моложе стал я. Двенадцать месяцев на планетах Проксимы. Восемь лет гибернации, то есть примерно год, если за точку отсчета взять процессы, происходящие в организме человека, преодолевающего пустоту. Рассчет более, чем простой. Правда, не имеющий значения.

Она снова засмеялась. Освободила пальцы моих рук и обернулась.

— Быстренько улаживай свои дела. Дома тебя не могут дождаться…

Я выпрямился. Трудно понять, для чего она это говорит. Она так же хорошо, как и я, знает, куда я теперь пойду. Верификация информационных сообщений — так это именовалось в реестре Центра. Потом «медицина». В сумме, несколько, если не несколько десятков часов.

— Не ждите к обеду, — проворчал я, потом кивнул головой Алебу и бросил:

— Идем.

Ал коротко поздоровался с Авией и, не останавливаясь, направился к выходу. В пустом холле наши шаги пробуждали эхо, отзвук их позволял забыть, что это на самом деле Земля.

Только с расстояния в несколько метров от края конструкции порта я заметил расположенные вдоль светло-голубой ограниченной полосы красные головки эмиторов. «Усовершенствовали теорию поля…» прозвучали в ушах слова Онески. Вот и пример этого усовершенствования. О новой формуле теории я, разумеется, не знал ничего, но и то, что увидел здесь, говорило немало. Идеально прозрачного материала просто не существовало. Стен не было. Плоскость крыши была заключена в пределах силового поля, стимулированными в фундамент генераторами. Беря вопрос в общем, я мог бы догадаться, в чем тут дело. Еще на курсах я познакомился с рядом теорий, предлагающих заметить разнообразнейшие конструкции и элементы «силовым» строительным материалом. И сам являлся свидетелем двух-трех успешно закончившихся испытаний. Однако, попытки эти так и не вышли из стадии эксперимента. Точнее, так обстояло дело ко времени нашего старта.

Новый вариант использования теории поля, о котором говорил профессор, должен был явиться подлинной инженерно-математической революцией, поскольку за несколько лет они не только справиться с проблемой ограничения зоны действия стимуляторов, модулящией и взаимопроникновением плоскостей, но и перейти к стадии повсеместного использования.

Я подумал, что человек не может войти дважды в одну и ту же реку, перешагнул низкий, широкий порог в месте, обозначенном полосами оранжевого света, и оказался на площади.

И замер как от удара. Первым моим побуждением было убежать, спрятаться в тишине порта от парализующего, раздирающего нервные волокна шума. Я невольно поднял руки и прижал ладони к ушам. Потребовалась добрая минута, чтобы хоть немного прийти в себя.

В городе было не шумнее, чем девять лет назад. В лучшем случае, самую малость. Но акустический фон является важным элементом процессов адаптации. Человек имеет право отвыкнуть. Это дело инстинкта самосохранения. Не говоря уже о естественном союзе с тишиной любого живого организма.

Так, по крайней мере, я тогда думал.

Я почувствовал чью-то руку на плече. Повернулся. Увидел уставившемся на меня, прищуренные глаза Онески и его шевелящиеся губы. Оторвал руки от головы — лицо мое при этом скривилось гримасой боли — и услышал последние слова:

— … любое жужжание мухи в соседнем квартале…

Я чувствовал, что должен спросить, как там обстоит дело с этими мухами, но перекричать город в этот момент было выше моих сил.

Впрочем, Онеска не ожидал ответа. Кивнул Тарроусену и быстрым шагом направился в сторону стоянки. Алеб пошел за ними. Я взглянул на Авию и, все еще ошеломленный звуками, последовал за ними, стараясь, чтобы не особенно отстать, словно турист-иностранец, который боится потерять связь с проводником.

В открытом павильоне, принадлежащем Центру, я увидел нечто вроде плоской лодки с низкими бортами, с шестью креслами, расположенными в три ряда. Не показывая удивления, я обогнал Онеску и прочих, поднял ногу и пригнул, намереваясь одним движением оказаться в кресле. Услышал приглушенный смех Авии, ударился плечом о невидимую, закругленную стену, соскользнул по ней, напрасно выискивая опору растопыренными пальцами, и с позором уселся на землю. Тотчас же поднялся и безо всяких улыбок пнул носком ботинка якобы несуществующий корпус аппарата, в нескольких сантиметрах над округлым краем борта. И попал в воздух. Нога моя проникла внутрь. Я потерял равновесие и шлепнулся бы во второй раз, если бы меня не поддержала рука Авии.

— Разве тебе не говорили, — услышал я голос Алеба, — что если не знаешь, как обращаться с уткой по-китайски, то лучше всего спросить у местных жителей?

Я выпрямился.

— Забавно, — признался я, улыбнувшись Авии, и процитировал: — «Новый вариант использования теории поля». Мне не сказали, — тут я глянул в сторону Онески, — что его выдумали специально для детишек. Мои поздравления. Это позабавнее, чем ванька-встанька…

— Ладно, ладно, — проворчал Тарроусен. — Через несколько часов вы будете знать обо всем. О детях тоже. Что касается меня, то я чувствую себя достаточно взрослым, чтобы не тратить времени, подменяя собой обучающую аппаратуру. Она сделает это в тысячу раз быстрее и лучше. Поторопитесь, — бросил он, подходя к напоминающему лодку аппарату в его самом широком месте. Сделал рукой движение, словно протирал стекло, после чего самым спокойным образом уселся в кресло. Рядом с ним занял место профессор. В среднем ряду устроились Алеб и я.

Аппарат закачался и, с места набирая скорость, направился прямо к эстакаде, ведущей на второй уровень города.

Плотность уличного движения возросла вдвое. Мода изменилась. На этот раз нововведения распространились дальше. Точнее говоря, выше. На фронтоны зданий, окна, летающие террасы, башни дворцов и пролеты мостов. Небо терялось за серпантином разноцветной, светящейся фольги. Чем ближе к центру города, тем крупнее становились голографические изображения, растянутые поперек улиц, какие-то деревенские пейзажи, гигантские буклеты цветов, абсолютно бесполезные с точки зрения рекламы, поскольку полностью лишенные всяческого смысла. Точно также были декорированы витрины салонов на обоих низших уровнях, словно обязательный уже не один век принцип «купца товар хватит» неожиданно оказался подмененным другим: «не покажу, пока не купишь». Или же словно все магазины, от башен-универмагов до самых крошечных павильончиков, были полностью очищены от товаров.

Но горожанам, заполняющим тротуары и эскалаторы, это, очевидно, ни в коей мере не мешало. Лодкообразный аппарат двигался слишком быстро, чтобы я мог приглядеться к лицам людей, однако все те, кого я успел выхватить из проносящейся мимо толпы, улыбались. Они производили впечатление приподнято взволнованных, словно в предвкушении всеобщего празднества, после которого следует ожидать приятных впечатлений и полных желанными последствиями неожиданностей.

С меня этого было достаточно. В подсознании уже начали вырисовываться этакие сценки. Такого я не мог себе позволить, сперва — Центр, точнее — ознакомление с его информационными лентами, приготовленными специально для таких, как мы. Он носил наименование Централи Адаптационной Актуальзации, и название это уже не первый год служило источником издевок и нападок лингвистов. Впрочем, его никто и никогда не использовал, до такой степени, что сейчас я с трудом вспомнил, как же официально он называется.

Я глянул на Авию. Она смотрела на меня с той самой улыбкой, которую я запомнил, отправляясь к звездам. Выражение ее лица свидетельствовало, что она могла бы многое сказать мне, и осознание этого факта ни в коей мере не доставляло ей неприятностей.

Я отвернулся и начал разглядывать борт нашего аппарата в том месте, где он переходил в невидимое черт-знает-что. Снял перчатку, осторожно ведя пальцем, коснулся гладкой, твердой поверхности. Надавил, сперва осторожно, потом чуть сильнее. Не поддавалась.