Только всем миром
Шрифт:
Просматривая сообщения, Чекалин с немалым удивлением обнаружил — притом двукратно,, из разных источников — имя Виталия Горячева, парня из соседской квартиры. По одному из сообщений, на него указали как на шофера автобазы, работающего на польском «жуке», здесь полностью были названы имя его и фамилия. Второе сообщение было довольно туманным: дескать, парень 22—23 лет, который примерно с месяц назад разводился в нарсуде с Оленькой Горячевой; имя этого парня, разумеется, тотчас было установлено: суд помещался в здании напротив.
Виталика Горячева Чекалин знал с пацанов. Парень, в принципе, не золото. Был в его биографии и такой, не шибко украшающий его штрих: года полтора назад судили, его за угон такси. Цель угона, слава аллаху, впол
не детская. Как увидел в пустой машине ключ, оставленный в замке зажигания, не выдержало ретивое: сел за руль, посадил эту самую Оленьку, тогда еще не Горячеву, рядом — и был
Что до крайности удивило Чекалина, когда наткнулся в списке на своего соседа — как это самому не пришло на ум, что Виталий и впрямь чем-то смахивает на предполагаемого преступника? Только сейчас вот, когда, что называется, ткнули пальцем, обнаружил: похож, опре
деленно ведь похож, чертяка! Правда, сколь помнилось, волосы у Виталия не больно-то светлые, скорее русый он, и разрез глаз, пожалуй, не тот... но какое-то сходство определенно имеется.
За Виталия Горячева Чекалин, вообще-то, был спокоен. В том смысле — едва ли он способен на убийство. Несмотря на тот случай с угоном машины, парень вроде доброкачественный. Спросил у Исаева — вызывали ли Горячева. Да, вызывали. Пустой номер. Не признали в нем Блондина. К тому же алиби у него: в ту ночь был в дальней поездке за пределами области. Чекалин еще поинтересовался, как вел себя Горячев. Оказывается, нормально вел себя. Как это — нормально? С некоторым испугом... Невольно улыбнувшись, Чекалин подумал: «А ведь, пожалуй, прав Исаев — «некоторый» испуг (или лучше сказать — опаска) и впрямь нормальное состояние для любого человека, которого вызывают в милицию...»
Впрочем, в жизни не все одни лишь правила — она, жизнь, горазда и на исключения из правил. Доставили в райотдел одного малого под хорошим градусом. Первоначально привлек внимание потому, что у трамвайной остановки приставал к девушке, а затем уж — пока везли в райотдел — старшина Чинков вдруг сообразил, что этот донжуанчик вполне соответствует композиционному портрету разыскиваемого преступника. Ну, насчет «вполне» старшина Чинков, положим, немного лишку взял: некоторое сходство — так, пожалуй что, вернее будет сказать. Так вот, у этого малого ни малей-
шсго «испуга» не было. Вел себя, паршивец, не просто вызывающе — нахально: не имеете права! Моя милиция должна, мол, беречь меня! Пришлось кое-что разъяснить буйному «любителю свободы» — пьяная дурь мигом слетела. Через минуту он уже просил прощения, через две — клялся и божился, что больше не будет (ничего не будет, в том числе и водку хлестать), через три — чуть не плакал от счастья, что его отпускают восвояси подобру-поздорову.
В комнате у дежурного к этому времени сошлись еще человек пять — все, как на подбор, парни высокие, сплошь блондины всех оттенков и мастей. С каждым из них работал кто-нибудь из следователей райотдела, каждого обязательно предъявляли опознавателю. Чекалин несколько раз выходил к дежурному — глянуть, кто да что там. И всякий раз не мог перебороть изумления. Все эти парни — очень, очень разные. Даже рядом поставь их — не сразу догадаешься, что они чем-то похожи друг на друга. А вот каждый из них в отдельности очень даже напоминает хотя бы один из вариантов композиционного портрета. Видимо, размышлял над этим диковинным феноменом Чекалин, речь, видимо, должна идти не о буквальном сходстве; дело тут, вероятно, в определенном человеческом типе; так что сходство тут, скорее, родовое. Но в любом случае одно не подлежит сомнению: сеть заброшена надежная, мелкоячеистая.
Около каждого пункта перечня поступившей по делу информации значилось: «исполнено» и стояла фамилия сотрудника, осуществившего проверку. Просматривая сводку за вчерашний день, Чекалин наткнулся на пункт, где помечен был лишь исполнитель — Сычев. В сообщении говорилось, что рисованный портрет полностью (в этом месте Чекалин мысленно поставил три восклицательных знака, но миг спустя переменил их на вопросительные),— итак, полностью совпадает с плотником РСУ по имени Влад, фамилия неизвестна, проживает с матерью и малолетней сестрой на втором этаже дома, где расположена центральная аптека. Чекалин вызвал Аркашу Сычева, спросил, чем закончилась проверка.
— А она еще не закончилась, Анатолий Васильевич, — сказал Сычев. — Не видел я Влада, не сподобился. Я так понимаю — в кабак он наладился после работы. Судя по тому, как мамаша его меня встретила.
Более или менее интеллигентная по виду гражданка, а тут, увидела меня, сразу: «Тебе, ханурику, лучше знать, где твой Влад!» Обидно даже...
Из этих Аркашиных слов легко было заключить, что, не иначе, он опять копировал бывалого сыщика из очередного теледетектива, —
они, превеликие эти сыщики, известное дело, только и знают, что перевоплощаются, по мере надобности: то, к примеру, в алкаша подзаборного, то, бывает, в коммерсанта из сильно южных краев. У Сычева тоже была своя излюбленная маска: потертые джинсики, концы расстегнутой рубахи узлом на пузе, адидасовская кепочка — эдакий блатяра из ближней пивной. Верно, в подобном виде и предстал перед матерью того Влада — не мудрено, что их встреча была не из тех, о которых говорят, что она прошла в теплой и дружественной обстановке. Сколько уж раз говорено ему: липовая романтика, друг, уж оставь ее для авторов расхожих детективчиков, к чему пижонить, серьезным ведь делом занимаемся. Знай себе отшучивается! Если бы Чекалин не видел его в деле, в настоящем деле, давно бы, может, крест на нем поставил. Но Чекалин знал: если нужно брать вооруженного преступника — надежнее напарника, чем Аркадий, не найти; он редкостно храбр, но, что в сто крат важнее, не безоглядно, а умно, расчетливо храбр. А как в прошлом году он обезвредил бежавшего из мест заключения матерого бандюгу Мам- лина? У самого пистолетик только, а у того боевой автомат, которым готов был, не раздумывая, косить всех, кто ни попадет под руку. Этот эпизод совершенно бескровной поимки опаснейшего преступника, право, заслуживает чести быть детально расписанным в каком-нибудь пособии по криминалистике.— Рассекречиваться перед матерью, — продолжал Аркадий, — мне не показалось обязательным. Ждать, когда Влад изволит вернуться из своего культпохода в кабак, — тоже роскошь излишняя. Я попросил участкового — Саватеев, может, знаете? Мужик толковый, — чтобы обязал Влада явиться к нам.
Чекалин давно знал Саватеева, действительно хороший работник, один из лучших участковых города.
— А как его — я имею в виду Влада — Саватеев характеризует?
— Как? А никак. Ни в чем таком-этаком не замечен.
Разве вот что: последнее время частенько мальчик выпивать стал. Но — без эксцессов вроде... Простите, Анатолий Васильевич, у вас есть какие-нибудь особые причины интересоваться этим балбесом?
— Особые? Да, конечно. Человек из вчерашнего списка, из вчерашнего, а мы до сих пор мало что знаем о нем. Даже в лицо никто из нас не видел его!
Аркадий озабоченно посмотрел на часы, сказал:
— Да, это непорядок. Сейчас свяжусь с Саватеевым.
— Да—да, нет—нет, — по инерции все еще говорил Чекалин. — Хоть какая-то определенность,
— Я понимаю, Анатолий Васильевич, — сказал Аркадий. — Надо довести дело до упора. — И вышел из кабинета.
16
Чекалин хорошо знал такие вот минуты кажущейся тишины. Чуть не в каждом расследовании наступает момент, когда вроде бы ничего не происходит, ничего такого, что хоть на пядь продвинуло бы дело. Но нет ничего более обманчивого, чем такое затишье. Пружина затягивается все туже и туже, рано или поздно тишина порушится, взорвется.
Не сама по себе, конечно. Нужны усилия и усилия, подчас не очень и заметные, чтобы этот взрыв наступил, и притом как можно скорее. Правда, со стороны, подумал он, вся наша работа сейчас, на этом вот «тихом» этапе, может показаться, построена на одном лишь «вычитании». Тому, что открывается перед нами в ходе розыска, чаще всего сопутствует частица «не». Из психиатрической больницы никто н е сбежал — стало быть, версия с сумасшедшим садистом отпадает. Орудие преступления — нож — до сей поры н е найдено. Пассажиры троллейбуса, которые могли бы видеть в то утро убийцу, не выявлены. Просмотр личных дел в отделе кадров порта покуда тоже ничего не дал. Словом, одни не. На чей взгляд, положим. Для любого оперативника эти «не» полны большого смысла. Почти каждое такое «не» означает, что отпадает лишнее, ненужное, и, таким образом, вокруг преступника неумолимо сжимается круг. Не в этом ли, к слову, и вся суть нашего ремесла — отсекать лишнее, находить истинное?
Дорого, впрочем, стоят н наши «да». Немало все же и здесь добыто. Так проводившийся. Исаевым прошлой ночью следственный эксперимент по проверке показаний водителя такси Зарубина, который утверждал, что сперва видел машину «47—47» у порта перед железнодорожным переездом ровно в ноль часов, затем, спустя двадцать минут, уже на привокзальной площади, вскоре после столкновения двух такси, — этот эксперимент, заключавшийся в поездке по маршруту, указанному Зарубиным, со всеми остановками, имевшими место в ту роковую ночь, полностью подтвердил справедливость показаний Зарубина. А между тем это звено — наиважнейшее; теперь, по крайней мере, мы точно знаем, когда, в какой интервал времени произошло убийство. Если же к этому прибавить и другое, известное нам, — то, что убийство совершено где-то между морским портом и железнодорожным вокзалом (а эти две точки города отделяют друг от друга неполные шесть километров), совсем нетрудно понять, какими решающей важности сведениями мы располагаем.