Только всем миром
Шрифт:
ра машинально взглянул на вокзальные часы. А дальше? Что было дальше?
— Дальше, значит, было так. Хотел выйти из машины. Нет, не тут-то было. Заклинило дверь! Мою, водительскую. Вылез через правую дверь. Выскакиваю! Вижу: наша же таксопарковая машина — «47—47», чуть впереди. Водитель ее рядом стоит. Я к нему: ты что, ёк- сель-моксель, слеподырый? Или с пьяных глаз? Надо же — прямехонько своей правой фарой мне в дверь саданул!
— А он что? — спросил Еланцев.
— Молчит, чего! Что в его положении скажешь? Тут набежали ребята-таксисты. Слышу, кто-то спрашивает его: ты что, с нового
— Опишите, пожалуйста, человека, который, как вы считаете, был за рулем машины «47—47».
— Высокий парень. Лет двадцати. Красивый, я бы сказал. Не худой, не толстый — все в меру. Волосы? Светлые. Нет, без головного убора он был, точно. Темная куртка. Наверно, нейлоновая. Шарф? Не заметил. Что меня удивило — в правой руке снятые перчатки. Я еще подумал: во пижон, водить не умеет, а туда же, перчатки.
— Если встретите его — узнаете?
— Еще бы. На всю жизнь запомнил!
— В права, которые он отдал вам, не заглянули?
— Нет. Вроде ни к чему показалось.
— Может, случайно, фамилию спросили, имя?
— Нет. Если бы я сомневался — тогда б...
— Не показалось ли вам что-нибудь в его поведении странным, подозрительным?
— Н-нет.
— Был он спокоен, взволнован? Суетился, заискивал? Что говорил?
— Все больше молчал. Только то и сказал, что — новенький. И права молча мне отдал, не пререкался.
— Это вас не удивило: что без пререканий? Вроде так и надо.
— Нет, не удивило. А что? Я бы тоже слова поперек не сказал. Виноват — на права, получай. Такой порядок, чего ж на рожон лезть?
— Какой порядок? — поинтересовался Чекалин; в общем-то ничего худого он не имел в виду, единственно был движим искренним желанием уточнить непонятное. Но этот такой простой, к тому же и сугубо попутный вопрос отчего-то угнетающе вдруг подействовал на Соловьева.
— Вопрос понял, — хмуро откликнулся он.
И, наперекор логике (понял вопрос — так отвечай, чего ж проще?), сразу замкнулся, от недавней бойкой словоохотливости- — ни следа. Чекалин уже и пожалел, что так некстати нарушил плавное течение допроса. Тем более что и секундной этой паузы было достаточно, чтобы догадаться, чем вызвано замешательство. Сам того не желая, своим опрометчиво вырвавшимся замечанием Соловьев невольно выдал тот прочно установившийся в таксопарке скверный порядок, при котором водители такси в случае дорожно-транспортного происшествия стараются всеми правдами и неправдами обходиться без ГАИ. Второй раз уж нынче Чекалин сталкивается с этой проблемой...
— Вопрос понял! — как бы перешагнув незримый порог, решительно повторил теперь Соловьев. — В суматохе я как-то забыл про ГАИ. Так что тут, конечно, я виноват...
Ну
еще бы не виноват, усмехнулся в душе Чекалин. Разве мог «отличник соревнования» Соловьев (не для такого ли, кстати, случая и аттестовал себя так Соловьев давеча?) бросить тень на свою «фирму» — лучше уж собою на минутку пожертвовать. Однако заострять на этом вопрос Чекалин сейчас не стал.— Я так понял из вашего рассказа, — вновь взял допрос в свои руки Еланцев, — что водительские права он вынес вам из машины. Где они там находились, не заметили?
— Понятие не имею. Как-то не задумался даже. Да, вы спрашивали, я тогда не ответил, отвлекся. Он спокойно вел себя, очень спокойно. Не суетился, не лебезил. Я бы даже сказал — с достоинством вел себя.
— Вы, вероятно, знаете уже, — сказал Еланцев, — что Щербанев, водитель такси «47—47», убит.
— Да. Иначе зачем бы мне здесь быть?
— Скажите, вам не приходило в голову, что этот парень, блондин, возможно, убийца Щербанева?
— Конечно, приходило.
— Моя мысль вот какая, — сказал Еланцев. — В момент аварии вы еще не знали, что совершено убийство.
— Понятия не имел.
— Но теперь, спустя время, уже зная, кем, быть может, является Блондин, — можете ли вы и теперь утверждать, что в его поведении не было ничего подозрительного, странного, что могло бы привлечь к себе внимание? Подумайте, не спешите с ответом. Это очень важно.
Соловьев думал довольно долго, со всей добросовестностью, на какую, видимо, был способен. Тем убедительнее прозвучал его ответ:
— Нет, он вел себя совершенно естественно. Он, парень этот, сделал одну вещь. Если б не это, я, может, чего и заподозрил бы. Понимаете, он не только права мне отдал — еще водку, две бутылки.
— Ну? — явно не понял его мысль Еланцев.
— Так мог поступить только таксист. Я хочу сказать — случайный человек, не таксист, так не поступил бы. Поэтому у меня и в мыслях не ворохнулось, что тут что-то не так. Я вижу, вы меня не понимаете?
— Признаться, не очень, — сказал Еланцев. — Какая, простите, связь между водкой и таксистом?
— Таксисты, когда работают поздно вечером или ночью, частенько возят с собой водку.
— Зачем?
Соловьев пожал плечами, после паузы объяснил нехотя:
— Зачем! Для продажи, ясно же... Магазины уже не торгуют водкой. В рестораны не пробьешься, да после ноля и они на замке. Ну, стало быть, одна у выпивох
надежда — на таксистов. — Принужденно рассмеялся: — Двойные деньги — и все дела!
— То есть вы хотите сказать, — педантично подвел черту Еланцев, — что Блондин повел себя в данном эпизоде так, как мог бы повести себя лишь бывалый таксист.
— Да, бывалый.
— Вот видите. А он был новичком. Как увязать одно с другим?
— Да очень просто. — Соловьев заговорил даже с какой-то горячностью: — Новичок не новичок — это сейчас можно на весах качать. Особенно когда уже знаешь, что к чему. А тогда для меня главное было — хоть на личность и незнаком, а свой брат-таксист.
— Что ж, логично, — согласился с ним наконец Еланцев. И тотчас принялся исследовать новый, ранее не фигурировавший в деле факт, — с водкой. — Откуда, по вашему мнению, у него могли бы взяться эти две бутылки? Свои?..