Толмач

Тем временем немцы перекинулись короткими фразами, Зигги ушел, а Шнайдер удовлетворенно отложил отказ в сторону:

– Теперь вопрос ясен… – И что-то пометил у себя на листке. – Есть еще, кроме племянника, родня на Западе?

Сусик веско ответила:

– Родни нет, но родственных душ полно. Вот Ганс Ибсен, например… Папа всегда плакал… Он давал мне читать разные книги… «Два моряка»… «Белые паруса»… Китайская клирика… Вы знаете, я очень давно, когда мне было два года, прочла книжку «Павильон богов». Нет, подождите: павильон или пантеон? – вдруг замерла она.

– Наверно, пантеон. Павильон – это где пиво пьют.

– А, ну да, ну да, – обрадовалась она. – Конечно, как я могла спутать?.. Знаете, в голове все мешается что-то… О чем я?.. А, да… Вот с детства все ищу этот павильон… И представьте себе, недавно через невестку-астролога узнала, что он – в Германии!.. Да-да, тут! Значит, приюта мне следует искать только здесь, в Германии! Мои первые книги – это Гейне и Шиллерт, а также Жак-Жак, отец свободы. Я этому Жак-Жаку по горб жизни благодарна! – Она вдруг с размаху звонко шлепнула себя по мощному загривку. (Шнайдер вздрогнул от неожиданности: «Господи! Что еще?») – Человек свободен! А женщина – тем более!.. Но на Кавказе женщина запрещена. Это мешало мне жить там, где тучка молодая…

– Позвольте, какой Кавказ? Вы же из Волгограда? – удивился Шнайдер, когда я с трудом перевел ему эту галиматью.

Сусик смутилась, но тут же взяла себя в руки:

– А бабушка Нушик в Нагорном Карабахе?.. Всю жизнь в земле копается, кресты поливает… Нет, это не по мне. У меня – тризна вкуса, как мой папа всегда говорил. И ты, Брут, мамкин сынок!.. – вдруг грозно вытянула она руку.

Я отпрянул, Шнайдер тоже отшатнулся, покачал головой и осторожно ввернул:

– Это все очень интересно. А какая ситуация у вашего племянника? Он получил статус беженца во Франции?

Сусик сникла. С брезгливостью огляделась, как орел среди воробьев. Поджала губы, пробормотала мутно:

– Статус?.. Племянник?.. Да, было племя в наше время… Не то что нынешнее семя… Племянник… О, он жлоб! А кто хуже – жлоб или злоб? Оба хуже. Злобный жлоб сожрал от жадности свой зоб, разбил свой дурацкий лоб…

Я попросил Сусик выражаться яснее, и она круто перешла к другой теме:

– Знаете, мне лично в Германии очень нравится. Какие тут дороги!.. Какие машины!.. Какие уютные прочные дома!.. Плодовые деревья растут прямо на улицах!.. Как разумно расположены вдоль дорог деревни… А главный их король – это Фридрих Барбосса!.. – вдруг оживилась она. – Да, да, я читала… Он жил где-то на скале, на цепи… И лев клевал его печень… Что-то в голове мешается… Так, о чем я?.. А, о Карабахе… Там села строят как попало, неграмотно – где-то в горах, в недоступных местах. Туда так трудно добраться… Казалось бы, зачем строить село в горах?.. Не удобнее ли его построить внизу, в долине?.. Тогда все смогут приехать, бабушку навестить… Вы знаете, про карабахцев говорят, что они упрямы, как ослы. Вот и я такая. Очень упрямая и упорная. И своего добьюсь. Несмотря на то, что невестка даже день моей смерти предсказала. По звездам прочла.

– И… скоро?.. – спросил я.

– Не скажу. Это парижская тайна.

– Он, кстати, у вас о племяннике спрашивал. Какой у того статус? – напомнил я.

– Женат на ведьме – вот какой. Да-да, ведьма, буржуйка. Так бы ее и задушила! – И Сусик ударом руки по столу подтвердила свои слова, а потом привстала и со смаком плюнула в мусорное ведро.

Шнайдера передернуло, но он взял себя в руки и перешел к заключительному этапу:

– Какие у вас на родине были трудности с органами власти?

Сусик изумилась:

– А вы не знаете?..

– Нет, не знаю, – откуда мне знать? – удивился в ответ Шнайдер, нервно набрав номер телефона и что-то тихо сказав в трубку.

– Какие могут быть трудности у человека с государством?.. Наступили на нос песне… Схватили за шиворот! И прямо к морде он приник и вырвал грязный мой язык! Цунге, цунге! [67] – Она с размаху впилась рукой в свою шею так, что остались красные следы от ногтей.

– Язык вырвать? Кому это она хочет язык вырвать? – с беспокойством прищурился Шнайдер. – В каком это смысле? Ее язык, по-моему, очень даже на месте и работает без остановок…

67

От Zunge (нем.) – язык.

Сусик высунула язык, схватила его двумя пальцами, поводила из стороны в сторону, отпустила. Сглотнула.

– У меня одна мечта – выучить немецкий язык, прочесть в оригинале «Фаустуса» и почувствовать себя человеком! Вы понимаете меня, мой добрый хер?

Шнайдер корректно склонил голову:

– Я понимаю вас, мадам! Единственное, что я могу вам посоветовать, – вернуться домой, в Волгоград. Я уверен, что вы уладите свои семейные дрязги. Или, в крайнем случае, езжайте во Францию и опротестуйте отказ, пока есть еще неделя времени. Пусть ваша невестка-астролог поможет. Это будет самое лучшее. И конструктивное.

– Почему? – ошарашенно уставилась на него Сусик. – Неужели я ошиблась в грозных германцах?.. Карлик Маркс! Анри Барабас!.. Какие имена! Карфаген будет разрушен!.. Мой папа всегда кричал это, когда гонялся за мамой с долотом. Он ее очень, очень бил… Но он и пил, очень-очень пил… Пил и бил… Бил и пил… Но какой скульптор без алкоголя?.. Таких нет! Родон тоже пил. А этот, главный, на потолках что любил рисовать?.. Вообще пьяница беспробудный!.. С козла упал – шею сломал… Почему он гонит меня обратно во Францию?.. – вдруг как бы поняв смысл Шнайдеровых слов, возбужденно спросила она (вены на шее вздулись, кулаки сжались).

Шнайдер поспешил ответить:

– Я никуда вас не гоню, боже упаси! Я вам просто советую. Знаете, есть законы, которые надо соблюдать. Если одна страна ЕС дала вам отказ – это автоматически распространяется и на все другие страны. Таков закон. Кто-то в мире должен соблюдать законы?.. Вот мы, немцы, и соблюдаем. Единственные, кажется…

– А закон, между прочим, дает человеку право жить там, где он хочет, – злобно и трезво прошептала Сусик.

– Закон и нам дает право отказывать тем, у кого нет прав на получение убежища, – огрызнулся и Шнайдер, добавив веско: – Тем более, если одна из стран ЕС уже отказала. Французы не глупее нас. С них демократия пошла, пусть теперь и расхлебывают. Хотите что-нибудь добавить?

Сусик сумрачно смотрела в одну точку. Нахохлилась, брови сошлись на переносице, воротник пальто встал дыбом.

– Что я могу еще сказать?.. В вашей воле меня наказать… Хочу быть узником, которому дают хлеб, чтобы он мог свободно творить… Кровавую пищу клюет под окном… О, во мне открылась такая безграничная фантазия!.. Где дом Гайне? Я так готова творить! – шатаясь из стороны в сторону и сильно жестикулируя, произнесла она, добавив, что в храме Абу-Симбел – ровно 365 окон, и каждый день луч солнца падает на следующее окно, и она хочет встречать рассветы в новом окне.

Шнайдер выключил диктофон, сообщил, что интервью окончено, и велел ей сказать, чтоб она спустилась к Зигги – тот знает, что делать дальше.

В коридоре Сусик спрашивала меня, как, по моему мнению, она выглядела и смогла ли доказать чиновнику необходимость ее присутствия именно тут, а не где-нибудь в глупой Франции, хоть там и жил великий Вольтерьер?

Я отмалчивался, помогая ей спускаться по ступеням. Потом напомнил:

– Не забудьте, он вам посоветовал поспешить во Францию и там опротестовать отказ, пока есть время. Но времени мало, неделя, надо спешить.