Толпа героев XVIII века

Он всегда слыл жестким, непреклонным и суровым инквизитором. В 1738 году Арсений отправил на костер перешедшего в иудаизм капитан-лейтенанта Возницына вместе с его «совратителем» Лейбовым. Это был последний костер в России, на котором сожгли живых людей. Но Арсений был готов жечь еретиков и отступников и дальше.

Со страстью и крестом Александр Мацеевич, поляк по происхождению, сын униатского священника с Волыни, родился в 1697 году блестяще закончил Львовскую, а потом и Киевскую духовную академию, и был пострижен в монахи под именем Арсения. Он был одним из тех церковников – поляков по происхождению, которых призвал Петр I реформировать русскую церковь, подчинить ее светской власти, усилить ее просветительскую функцию. Одни, такие как Феодосий Яновский и Феофан Прокопович, стремились держаться поближе к трону, другие – ехали в Сибирь и самоотверженно вершили миссионерскую работу. Так митрополит Филофей в неимоверно трудных условиях, с огромным риском для жизни проповедовал среди туземных народов, приплывал на лодке к их стойбищам и, как сказано в его отчете, «выходил на берег и по три дня… терпеливо препирался» с шаманами. Однажды его ранили стрелой в руку, в которой митрополит держал над головой крест.

Таким же был и молодой монах Арсений. Он тоже отправился в Сибирь, где обращал язычников в православие, беспощадно – как истинный крестоносец – расправлялся с шаманами, разоряя святилища язычников. Потом он участвовал в экспедициях Беринга, терпел вместе с моряками трудности плавания по морям и тяжко болел цингой.

Уже в те годы он прослыл яростным, фанатичным миссионером и полемистом, стал признанным авторитетом в борьбе с раскольниками-старообрядцами, в которых церковь видела даже больших врагов, чем язычники или иноверцы. Ошибаются те, кто считает, что в России не было инквизиции. Она была, хотя так и не называлась. Арсений как раз и стал известен как твердокаменный инквизитор, жестокий и беспощадный. Ему мало было засадить старообрядца в темницу, подвергать его пыткам. Ему нужно было разбить в личной полемике доводы раскольника, одержать над ним нравственную победу. Как-то раз Арсений ради этого даже поехал на Соловки, где в каменном мешке сидел особо «заледенелый» расколоучитель игумен Иоасаф. Из материалов политического сыска мы знаем, как происходили такие религиозные диспуты в казематах. Один из участников полемики, плотно пообедав чем Бог послал, тепло одетый, сидел в удобном кресле, а перед ним в цепях, иногда прикованный к стене стоял, а то и висел второй дискутант – измученный, истощенный, в рубище, с ранами от пыточных инструментов. Не факт, что победа в споре с Иоасафом осталась на стороне высокоученого Арсения: вожди раскола были высокообразованны, умны, а главное – тверды и увертливы в своей вере. Иоасаф погиб в заточении, а Арсений написал книгу – пособие по борьбе с раскольниками.

Нетрудно предположить, что он не был ни человеколюбивым, ни кротким. Гордый, убежденный в своей вере и превосходстве над другими, он был самонадеян и груб и ни перед кем не склонял головы. Где бы он ни служил, нигде он не уживался с местными властями. И все это сходило ему с рук, даже когда он, назначенный в 1742 году митрополитом Ростовским, отказался присягать императрице Елизавете как высшему судье Синода. И опять непокорность сошла ему с рук – Елизавета разрешила этих слов не произносить. На ростовской кафедре Арсений оставался таким же суровым и жестоким, как в Сибири. Он строго следил за соблюдением «благочиния и чистоты» в среде духовенства, беспощадно расправлялся с раскольниками, даже сносил часовни, которые использовали с виду примерные прихожане, а на самом деле – скрытые старообрядцы. Они его боялись – всю свою жизнь митрополит оставался аскетичным и неподкупным, а это была тогда большая редкость среди церковников.

Если многие из иерархов – коллег Арсения по Синоду – поддерживали его по принципиальным вопросам, то в целом жил он с ними немирно – каждый приезд его в Петербург был отмечен ссорами и несогласиями. В Синоде усматривали в поступках митрополита не праведность, а безмерную гордыню – уж очень дерзко он себя вел, неподобающим образом оспаривал решения светских властей. Особенно острое столкновение с властью вышло у Арсения из-за того, что государство использовало монастыри для заключения в них преступников и превращало монастыри в дома престарелых отставных солдат. Арсений писал Синоду, что «монастыри устроены и снабдены награждением для богоугодного пребывания честных, беспорочных и неподозрительных лиц, вечного спасения желающих… места святые и освященные на всегдашнюю службу Богу, а не для содержания сумасбродов, воров и смертных убийц-колодников». За употребление таких поносительных выражений Синод объявил Арсению выговор, хотя все там понимали, как он прав: ведь власть совсем не считалась со статусом монастырей, даже не ставила в известность Синод и настоятелей, кого и за что привозят из Тайной канцелярии в монастыри для вечного заточения. Так, императрица Елизавета собиралась поселить на Соловках, где устав запрещал находиться не только женщинам, но и безбородым мужчинам, а также скотине женского пола, свергнутую правительницу Анну Леопольдовну с ее фрейлинами и их женской прислугой. И поселила бы, если бы не ранний ледостав на Белом море.

Другие времена для Арсения наступили с приходом к власти императрицы Екатерины II в 1762 году. Воспитанная на Вольтере и просветительской литературе, она мало верила в Бога и видела в церковниках ретроградов и реакционеров. Конечно, как православная государыня, она исполняла все необходимые ритуалы, но в церкви старалась сесть где-нибудь на балконе и там часами раскладывала пасьянс. Поэтому неудивительно, что она могла только приветствовать идеи секуляризации церковных владений, которую власти и начали осуществлять в 1763 году.

Арсений, не менявший своих взглядов, не мог молчать в такой обстановке. Он, как и раньше, твердо стоял за самостоятельность церкви и неприкосновенность ее владений. Видя, как приехавшие гвардейские офицеры описывают имущество его епархии, он послал в Синод протест, где писал, что даже татарские ханы почитали имущество церкви, а теперь власть действует хуже «иностранных неприятелей». В итоге с началом секуляризации Арсений оказался единственным из всех церковных иерархов, кто открыто выступил против реформы. Екатерина II крайне болезненно восприняла протесты Арсения, сочтя их вызовом лично ей, самодержице. В 1763 году Арсений был арестован и ему был устроен допрос в присутствии императрицы. И это окончательно решило его судьбу. Он, как всегда, вел себя дерзко, вызывающе, и в какой-то момент императрица в гневе вскочила, зажала уши, а Арсению «закляпили рот» и поволокли в тюрьму. Синод единогласно лишил Арсения сана и сослал его в дальний монастырь как простого чернеца. В архангельском Николо-Корельском монастыре Арсения поместили в каземат. Он вызывал уважение своим аскетическим, праведным образом жизни даже у солдат охраны, которые видели, как старец сам носил воду и колол дрова. И тут он был верен себе: сурово укорял монахов в беспробудном пьянстве. Они написали донос, и в 1768 году Арсения расстригли и тайно, «в мужичьем платье», отвезли в Ревельскую крепость. Там поначалу он пользовался некоторой свободой – его водили в церковь, разрешали прогулки. Но потом условия заточения резко ужесточили. В присланной инструкции говорилось об Арсении как о «некотором мужике Андрее Бродягине». Потом Екатерина «переименовала» Бродягина во «Враля».

С тех пор по всем документам он проходил под позорным именем «Андрея Враля».

Зная талант Арсения-проповедника, императрица предписала, чтобы солдаты «остерегалися с ним болтать, ибо сей человек великий лицемер и легко их может привести к несчастию, а всего б лучше, чтоб оные караульные не знали русского языка…» и держали наготове кляп, чтобы заткнуть ему рот. Опасения властей были так велики, что ни охрана из немцев, ни кляп не казались надежным способом заставить Арсения молчать. Он был «заложен», то есть замурован в каземате, и еду ему подавали на веревке. Но как бывало не раз, слава затворника поневоле росла сама собой. По стране расходились приписываемые ему предсказания, в нем видели невинного страдальца, что признавала сама Екатерина II: «Народ его очень почитает исстари и привык считать его святым, а он больше ничего как превеликий плут и лицемер». Между тем именно гонения властей, заточение делали из него мученика.Но, как бы то ни было, в толще стены таллинского Вышгорода, в замурованной камере, Арсений принял истинное мученичество, там он и скончался в 1772 году. С тех пор среди церковников не было ни одного мужественного пастыря, который бы возвысил голос в защиту церкви. В 2000 году Арсений был канонизирован как священномученик.

Александр Суворов: петушиный крик гения

Зима наградила меня влажным чтением и унылой скукою» – так написал Суворов из села Кончанского Новгородской губернии своему петербургскому приятелю поэту Хвостову поздней осенью 1798 года. И теперь Кончанское – место, удаленное от столиц, а тогда это был медвежий угол, в котором особенно печально осенью и зимой…

Впрочем, Суворов нечасто жил в столицах и легко переносил удаление от них. В Кончанском же было другое – он был здесь в ссылке. Гнев нового императора Павла I не затихал, и старый фельдмаршал это чувствовал. Не будем забывать, что для Суворова, человека служилого, как и для всех в России, была актуальна пословица: «Царев гнев – посланник смерти». Между тем Суворов привык к царевой ласке, ведь каждому подданному только царская милость давала уверенность в завтрашнем дне. Не было у него в Кончанском и свободы: каждое письмо вскрывалось, за ним во все глаза следили шпионы, а главное – полководец был оторван от любимого дела, от своих солдат и воздуха войны, которым он только и мог дышать. Жизнь двигалась к концу. Суворову шел шестьдесят девятый год, и он все больше и больше падал духом. В декабре 1798 года он написал императору Павлу о своем желании уйти в монастырь. Это было так не похоже на него, человека жизнерадостного, веселого, волевого, настроенного на борьбу.

Да, вся его жизнь прошла в борьбе с самим собой, своим слабым, хилым телом, со своей судьбой. Это началось еще в детстве. Он родился в 1729 году в семье Василия Суворова, сенатора, ставшего генералом при Екатерине II. Суворов-отец был скряга, экономил каждый грошик, а поэтому пожалел денег на учебу слабенького, болезненного сына, решил обучить его дома и сделать из него чиновника. Поэтому он даже не записал Александра в гвардию, как было принято тогда в дворянских семьях.

Однако отец не ожидал, что в слабом теле Александра заключен такой могучий дух. Известно, какую большую роль в жизни ребенка играют мечты, они преображают даже самую скучную, обыденную обстановку. Хилый мальчик увлекся чтением, он бредил подвигами античных героев и полководцев. Мы знаем, что часто все это кончается ничем – детская мечта гаснет, как костер, залитый дождем.

Но дух Суворова уже получил пищу – он хотел быть военным, полководцем, героем, упорно тренировал и закаливал свое хилое тело так, что впоследствии оказался более выносливым и терпеливым, чем его сильные товарищи. Решающей стала встреча с Абрамом Ганнибалом – прадедом Пушкина. Как-то раз тот приехал в гости к старому приятелю Василию Суворову, поговорил с его сыном и сказал, чтобы отец не валял дурака и отдал бы Сашу по военной части. И тот был записан в Семеновский полк.

В 1745 году шестнадцатилетний юноша был зачислен в гвардию, стал осваивать солдатское дело. Он прошел все ступеньки военной профессии, педантично и точно, как и должно быть в армии. Годы, проведенные в солдатской массе, были для Суворова настоящими университетами. На скудные деньги, получаемые от отца, он покупал книги и читал, читал. Устав был для него истинной Библией. Как-то раз в Петергофе императрица Елизавета подошла к стоящему на посту Александру и протянула ему, понравившемуся ей солдатику, серебряный рубль. Суворов деньги не взял, сказал, что делать это на посту устав запрещает. Тогда императрица похвалила часового, положила рубль на землю у его ног и сказала, чтобы при смене караула он деньги забрал.

Уже тогда будущий фельдмаршал не только читал, он изучал русского солдата. Не нужно представлять Суворова этаким лубочным, народным полководцем. Он относился к солдатам так, как и каждый военачальник: не колеблясь, посылал их на смерть, в огонь тысячами и потом хладнокровно переступал кровавые ручьи, текшие по полям его победных сражений. А как же иначе на войне!

Однако по-своему он берег русского солдата, знал и понимал его, умел с ним обращаться. Известно, что победитель Наполеона герцог Веллингтон на поле боя воодушевлял своих солдат словами: «Вперед, сволочи! Вперед, ублюдки, негодяи, висельники!» Все они были навербованы из отребья по кабакам и притонам и иных слов не понимали. Он же говорил, что если сегодня солдата похвалить, завтра он надерзит тебе. Но в России с солдатом – вчерашним помещичьим крестьянином – обращаться следовало по-другому. Мужик приносил в армию из деревни патриархальность, артельность, дух общины. Для него командир – отец-помещик, строгий, справедливый, может пошутить, а может и прибить. Суворов сумел найти нужный и удобный ему свободный тон отношений с солдатами так, что его любили как своего, но на шею не садились.