Толстый против похитителя дракона

– А вы из деревни, да?

– Да, – хором ответили ребята.

Тонкого не оставляло ощущение, что врут в этой землянке все, причем каждый понимает, что его обман легко раскрыть, и ужасно этого боится. Они с Серегой понятно: не просто так в землянку пришли, и Тонкий еще не решил, можно ли здесь говорить, что они с форума. Может быть, как раз здесь они найдут разгадку музейной кражи… Нет уж, лучше прикинуться простачком. А этот лесник… Может быть, он и правда родился в поселке. Вот только не в этом, нет. Подальше. А может, и наоборот, поближе, а теперь старательно переигрывает, изображая из себя деревенского… Зачем? Непонятно. Главное – лесник врет, и точка. Как его зовут-то хоть?

– Иван Савельич, – спохватился лесник, протягивая руку Сашке. Вот и познакомились.

На печке жизнерадостно засвистел чайник, Иван Савельич поспешил к нему.

– Сань, достань там чашки в коробке, – попросил он.

Коробка, обычная картонная, полуразмокшая, стояла под столом. Содержимое ее лежало так, словно Иван Савельич пришел на кухню, сгреб все со стола в коробку и принес сюда. Все валялось кое-как, вон заварка рассыпалась… «И что? – спросил себя Тонкий. Может, человек и правда в спешке переехал сюда пять лет тому назад, как утверждает. Ну и не разобрал коробку до сих пор. Неторопливая размеренная жизнь лесника… А может, так и задумано: коробка здесь вместо буфета».

Тонкий полез в коробку за чашками. Вот они: раз, два, три. Там же нашелся сахар и ложки. Верный крыс, заслышав бряканье посуды, высунул из-за пазухи любопытный нос и тут же получил по нему. Тонкий решил не раздражать впечатлительного Савельича крысой. Потихоньку сунул Толстому кусок колбасы со стола, вот и все дела.

Савельич заваривал чай по-походному: без чайника, а каждому в свою кружку. Кинул по щепотке заварки, сахару добавил, кипятком залил – и готово.

Тонкий еле дождался, пока заварится: после нескольких часов в сугробах кипятку хотелось – не то слово. Он даже обжегся от рвения.

В дверь заскреблись коготки. Савельич встал и пошел открывать, попутно объяснив:

– Собака.

Это действительно была она. Седая, мокрая с мороза лайка отряхнулась ровно посреди комнаты, подошла прямо к Тонкому и положила морду на колени. Ох, не колбасы она хочет! Верный крыс под рубашкой нервно зашебаршился. Лайка – собака охотничья. Ей что белка, что крыса…

– Толстый, стоять!

Но верный крыс все-таки не дурак, и это здорово, потому что даже таких одаренных подростков, как Тонкий, стоит слушаться далеко не всегда. Остановиться он и не подумал, много чести лайке – дать поймать себя вот так, за здорово живешь. Он шмыгнул под занавеску, разделявшую землянку на две части, и, пока лайка продиралась за ним, должно быть, успел надежно спрятаться. У собаки, конечно, нюх, но у Толстого Тонкий, который не даст пропасть подопечному.

Тонкий вскочил, опрокинув стол и все три чашки с кипятком прямо на Ивана Савельича, и с криком «Извините!» помчался на выручку. Он отдернул шторку и с головой нырнул в кучу барахла, отделявшую Толстого от внешнего мира. Дрова, верстак, много-много пустых мешков, наваленных друг на друга. Зная верного крыса, Тонкий без колебаний принялся раскидывать эти мешки, вопя как ненормальный:

– Толстый, выходи, это не лайка, это я!

Лайка скакала вокруг и азартно лаяла, наверное, так радуясь, что этот услужливый двуногий решил ей помочь.

Тонкий раскидывал мешки: раз мешок, два мешок, деревяшка какая-то, железная колючая дура… Опаньки!

Железная дура стояла себе на полу и видом своим отчаянно напоминала украденную скульптуру «Дружба народов». Откровенно говоря, это она и была, Тонкий даже перевернул ее и увидел, что и ожидал: приклеенный выставочный номер. А вон и фигурка знакомая, деревянная… Только на ней номера нет. И на этой, и на этой тоже. И вон на той… И на «Яблоках»…

Но разве тут спокойно подумаешь! С криком «Мальчик, не лезь туда, ноги переломаешь!» за занавеску влетел Иван Савельич. Тонкий еле успел набросить на скульптуру мешок, типа он ее и не видел. С визгом «И-и-и!» по ноге Тонкого взвился Толстый и уселся на его голове, вцепившись коготками так, словно хотел содрать скальп. С громким лаем вокруг Тонкого носилась собака, наскакивая и больно ударяя лапами ему в грудь. С криком «Че за движуха там, я тоже хочу!» запоздало влетел Серега. Он быстро сообразил, что к чему, снял Толстого у Сашки с головы, убрал за пазуху, взял Тонкого за плечи и вытащил наружу. За ними вышли Иван Савельич с лайкой. Лайка не унималась, только теперь она липла к Сереге, ходила вокруг, преданно заглядывая в глаза, но хотя бы молчала.

Тонкий поднял опрокинутый стол, собрал кружки с пола, сказал: «Простите нас» и «Где у вас тряпка?»

Иван Савельич еще не отошел от пережитого. Он стоял спиной к занавеске, осовело оглядывая комнату. Вот так жил человек в лесу, никого не трогал, с людьми небось мало общался, а тут. Вваливаются двое с крысой, устраивают погром, собаку нервируют… Есть от чего призадуматься! Тонкий переспросил:

– Тряпка где?

Иван Савельич показал на предбанник, выловил за ошейник собаку и сел с ней на лавку, все так же рассеяно глядя, как Тонкий вытирает пол. Сашка старательно оправдывался:

– Он крыса. На белку, на бурундука похож, лайке, наверное, все равно. А он не привык, что за ним собаки бегают, испугался и удрал вот. Он у меня вообще-то тихий… Но с перепугу может далеко убежать, не найдешь потом.

– Угу.

– Ну вот, пол уже чистый. Сейчас я заварю еще чаю… – Тонкий говорил спокойно и медленно, как будто успокаивал то ли Ивана Савельича, то ли себя, любимого. Конечно, в землянку они с Серегой отправились в надежде найти что-нибудь этакое. Или скорее кого-нибудь. Но чтобы так сразу все, что украдено… Честно говоря, Тонкий думал, что экспонаты уже не вернуть. Такие вещи не крадут для себя или случайного покупателя: «Эй, мужик! Хошь работу Пупкина-Тряпкина? Дешево отдам…» – да так тебя найдут в один момент! Произведения искусства крадут под заказ. А значит, лежать в землянке им не пристало, они уже давно должны были оказаться у нового хозяина… Это раз.

А во-вторых, почему выставочный номер есть только на драконе? Он, конечно, не выжигается у скульптуры на лбу, просто клеится как ценник в магазине: прилепил-отлепил. Но если сняли с остальных, почему не сняли со скульптуры Александра Семеновича? Хотя это как раз просто: могли банально забыть.

И наконец, в-третьих: что со всем этим делать? Надо бежать в милицию, а не в землянке отсиживаться как дураки. За скульптурами в любой момент могут приехать (странно, что не забрали до сих пор). К тому же Тонкий еще не понял роли в этом деле Ивана Савельича. То есть роль-то понятна: сидит себе, сторожит награбленное. Вопрос в том, знает ли он, что такое сторожит? И какие у него инструкции на случай, если какой-нибудь несовершеннолетний (не будем тыкать пальцем) нечаянно заметит скульптуры в землянке? Попросту: бандит он или легковерный лесник? Убьет, запрет где-нибудь на пару недель, или решит не связываться, или вообще ни о чем таком не подумает, потому как он – легковерный лесник, которого знакомые попросили постеречь барахлишко?

Вот что занимало Тонкого, пока он заваривал чай. Исподтишка он поглядывал на Ивана Савельича: тот сидел себе на лавке, угрюмый, спокойный, наблюдал за Сашкиными манипуляциями, собаке что-то нашептывал… Черт его знает, что у него на уме!

Серега за шторкой-то был, но самого интересного не видел, а теперь, глядя на Сашку, похоже, кое о чем догадался. Он прикрывал кружки блюдечками, чтобы чай как следует заварился, и старательно заглядывал Тонкому в глаза. Тонкий и рад был поделиться открытием, но при Иване Савельиче же не скажешь!

А вообще-то он тормоз. Тонкий в смысле. Сотни лет человечество пользовалось одним и тем же предлогом, чтобы покинуть помещение, порой даже вдвоем, а Серега первый догадался. Он что-то шепнул Савельичу, услышал в ответ:

– Известно где!

Впрыгнул в мокрые, наверное, валенки и вышел, сделав знак Тонкому. Сашка еще повозился с нехитрой сервировкой, затем с независимым видом подошел к печке, взял ботинки. Если Савельич бандит, то он уже обо всем догадался и сейчас что-нибудь предпримет. Савельич и предпринял: